Левый радикализм: между поражением и ренессансом

Как только в начале 90-х годов в России начали проводится крупномасштабные социологические исследования, всем серьезным наблюдателям стало ясно, что их данные абсолютно противоречат распространенным в политическом классе страны представлениям о политических, идеологических и социальных предпочтениях общества.

Мне представляется, что первыми в этом ряду стали многочисленные опросы, проводившиеся в первой половине 90-х гг. ФОМом в рамках проекта И.Клямкина (они периодически публиковались тогда ПОЛИСом). Опросы показали, что в России практически господствуют левые настроения, что общество не принимает «рыночный курс», даже когда не вполне отдает себе отчет в этом, не любит власть и тоскует по прежнему образу жизни. Впоследствии все эти наблюдения подтвердились как исследованиями остальных центров (РНИИСиНП, ВЦИОМАа), так и результатами практически всех выборных кампаний 90-х годов.

Тогда казалось, что левые партии, в первую очередь КПРФ, имеют все шансы на политический реванш и в ходе если не одной, то другой избирательной кампании придут к власти. Вместе с тем, левые добивались то больших, то меньших успехов, балансировали на грани победы, но постоянно, даже в моменты своего максимального влияния, имели реальные политические результаты значительно более скромные, чем объективная степень левизны общества. Грубо говоря, их политический КПД не превышал 30-%, что очень неплохо в физике, но абсолютно не годится в политике.

Сложились как бы три уровня проявления политической ориентации общества. На первом, уровне идеологической позиции, о сознательной приверженности коммунистической идеологии говорили порядка 8% населения. На втором, уровне политического поведения — до трети избирателей голосовали за коммунистов. Но на третьем, уровне стихийной идеологии, при выявлении поддержки тех или иных социально-политических требований: восстановить государственное регулирование цен, национализировать банки, вернуть в общественную собственность крупную промышленность, оставить с государственной собственности электроэнергетику — порядка 70-90 % поддерживали данные требования, то есть поддерживали радикально-левые требования, которые, в большинстве случаев не решалась озвучить компартия.

В единственном случае, когда она пошла на это — в истории с референдумом 2002г. — власть отреагировала незамедлительно и заблокировала инициативу, поскольку научилась уважать социологические данные и прекрасно поняла, что в случае проведения референдума по предложенным вопросам, она будет наголову разгромлена левыми — со счетом примерно 10 к 1.

Таким образом, мы имеем клубок противоречий: в России мы имеем очень левые общественные настроения, слабых (после кампании 2003 г. можно сказать — очень слабых) левых и очень правый курс властвующей элиты, электорально поддерживаемой очень левым обществом.

Причина здесь, конечно, и в политическом бессилии левых, и в политическом мастерстве правых. Об истоках этого можно говорить отдельно. В данном случае достаточно кратко отметить, что власть уже поняла, что с левыми настроениями масс она ничего сделать не может, кроме одного — на выборах выступать под относительно левыми лозунгами, а между выборами проводить предельно правую политику, прикрываемую социально-защитной фразой. То есть власть поняла, что народу надо говорить не то, что хотелось бы услышать самим, а то, что хочет слышать левое большинство в обществе.

Левая же часть политического класса, т.е. собственно политические левые, этого в массе своей так и не поняли и все время пытаются говорить с массами о том, что интересно им самим, а не массам, и на языке, который они сохранили из прошлого и надеются сохранить для будущего, словом, не на том языке, который способна понять левая по сути масса.

Максимально упрощая, можно выделить три фактора слабости левых: 1) Они видят левый проект в прошлом, что само по себе верно, но призывая вернуться к нему, они абсолютизируют движение в прошлое как таковое — в результате оказываются несовременными, поражают архаикой и вызывают разочарование в большинстве своих потенциальных сторонников; 2) Отстаивая прошлый проект, они отстаивают в первую очередь его атрибутику, его символы и знаки, его ценности — что тоже понятно, но в результате они оказываются движением исторических ценностей, а не социальных интересов; 3) Отстаивая прошлый проект, они отстаивают, в основном, тот его образ, то его воплощение, которое включает их личный социальный опыт — т.е. стабильную реальность 70-х. Это их мир, их святыня. Однако, по естественным историческим причинам, этот мир не включал в себя реальную политическую борьбу, тем более, не включал ее радикальные формы. Поэтому действительная политическая борьба, действительный радикализм для старых левых есть нечто чуждое, привнесенное разрушителями их мира — оружие врага, которое они проклинают и принципиально не хотят брать в руки, поскольку использование этого оружия равнозначно осквернению их благостной святыни. В результате носители революционной идеологии оказываются носителями консервативного, конформистского темперамента.

Таким образом, есть организованное левое движение, которое поражено внутренними дефектами, мешающими ему выполнить свое функциональное назначение самому, но фактом своего существования мешающее конституироваться иной силе, способной попытаться выполнить ту же функцию — функцию эффективного выражения левых ожиданий в обществе. И есть, в результате, потребность, в формировании «новых левых». Этими новыми левыми могут стать как «старые левые» — если смогут «искупаться в кипятке», так и новые группы и силы. Исторически не так уж важно, кто именно займет эту нишу. Важны параметры, которым «новые левые» должны соответствовать, то, чем они должны отличаться от старых

1.Они должны иметь свой проект будущего. Он должен отвечать ожиданиям масс, то есть быть левым, альтернативным сегодняшнему вектору развития страны, но он должен явственно отличаться от проекта возврата в 70-е годы, как потому, что назад общество идти не захочет — не потому, что «назад в социализм», а потому, что «назад», — так и потому, что за 70-ми годами следуют 80-е. Следовательно, этот проект должен показывать, чем он будет превосходить предшествующий опыт. Вообще, этот проект должен превосходить три реальности: прошлую советскую, сегодняшнюю российскую и сегодняшнюю западную, — и при этом восприниматься реалистично, одновременно обладая мобилизационной привлекательностью.

2.Они должны апеллировать не к традиционалистским ценностям и ностальгическим ожиданиям, хотя могут их и включать, — а к сегодняшним повседневными и стратегическим интересам основной массы населения, проигравшей от курса последних 15 лет и отрицательно относящихся к тому, что по воле случая принято называть «реформами». Они должны говорить не о социокультурных предпочтениях, а о социально-экономических требованиях основной массы населения, и в первую очередь тех групп, которые исторически способны на создание нового общества.

3.Они должны вести борьбу в сегодняшнем мире по его правилам и его оружием. Они должны ликвидировать расхождение между радикальностью левой идеи и консервативностью темперамента. Если они претендуют на создание нового мира, они претендуют на радикальное историческое изменение реальности. Следовательно, они в своем темпераменте уже должны нести готовность к радикальным действиям, которые только и могут убедить общество в серьезности их ожиданий.

Одна из причин неудач КПРФ, — то что их потенциальные сторонники не верили в их способность всерьез бороться за свои требования.

Общество устало от виртуальности, оно хочет действия, в частности, поэтому оно оказало доверие Путину в 1999 г. Это подтверждают и данные социологии — даже в прошлом, относительно спокойном году более 6% опрошенных заявили о готовности защищать свои интересы с оружием в руках (по данным крупного исследования Института комплексных социальных исследований «Богатые и бедные в современной России»). Это примерно 6 миллионов человек, если считать от взрослого населения. Также 6% заявили о готовности для защиты своих интересов прибегнуть к митингам и шествиям. Для Москвы это около полумиллиона на центральных площадях — уровень начала 90-х г.г.

Достаточно широко известны и данные ВЦИОМ по отношению к Октябрьской революции — происходи она сегодня, 42% поддержали бы большевиков в той или иной степени, 8 выступили против, остальные либо уехали бы из страны (в основном, сторонники СПС), либо переждали бы (в основном сторонники Единой России»).

Беспочвенным стереотипом является утверждение о том, что левые настроения сосредоточены в старших возрастных категориях. Ниже приводится таблица, представляющая распределение признания утрат за годы реформ по возрастным категориям. Следует отметить, что в оценке различных утрат, понесенных обществом за годы реформ, в трех случаях явно лидирует возрастная категория до 21 года, опережая как среднюю оценку в обществе, так и оценку категорий старше 50 лет. Это данные исследования РНИИСиНП 2001 года, то есть речь идет о тех, кого миновала массовая психологическая обработка конца 80-х, кто в более-менее сознательную жизнь вошел во второй половине 90-х гг.

Таким образом, вышеописанный конфликт левых ожиданий общества с правой политикой власти сопровождается ростом радикализма и тенденцией полевения молодежных возрастных групп. Выводы и последствия данного положения вещей представляются относительно очевидными.