Тема особенностей российской государственности являлась и раньше узлом многих споров при осмыслении отечественной истории. Сегодня этот вопрос во многом стоит в центре борьбы идей по вопросу о будущем развитии России. Одна школа предлагает рассматривать его как механизм, тысячу лет авторитарно сковывавший общество, деформировавший политическое сознание народа. Противоположная - дает патриархально-патерналистскую трактовку, рассматривая его как основной цивилизующий механизм. Третья - рисует картину почти общественного самоуправления, прочно опирающегося на "соборно-общинную традицию". Четвертые отказываются вообще говорить об общих государственных традициях, жестко противопоставляя феодальное, буржуазное и пролетарское государство.
Представляется, что каждая из них предельно абсолютизирует те или иные стороны проблемы, действительно имевшие место в истории. Действительно, на каждом этапе роль государства и мера его вмешательства в общественную жизнь была различна. Однако нельзя не видеть определенных общих черт.
Российское государство возникает как некий призванный обществом институт, вырастая из его оборонительно-регулирующих задач. Оно развивается под воздействием осознания обществом тех или иных интегративных функций и выполняет их. Однако в значительной степени, само это осознание обычно опосредуется и сакрализуется той или иной глобальной идеей.
Конечно, как и всюду, государство в России всегда является и остается механизмом осуществления воли имущих, машиной, обеспечивающей интересы господствующих социальных групп. Однако легитимизируется оно для общества тем или иным сакрализованным началом. Учитывая доминирующую роль, которую в сознании общества играет начало высшей истины, доминирующая в сознании особая идея, государство может эффективно действовать только как освященное этой идеей. Российское и русское общественное сознание отказывается от подчинения власти и делегировании ей своей свободы и своей вольности, если эта власть не выглядит в его глазах особого рода служителем – служителем тому, что идейно особо важно, ценно и значимо для национального сознания. Отсюда государство формально выглядит не как инструмент власти имущих, а внешне всегда выступает как инструмент принятой обществом идеи и служит инструментом ее распространения и государственности.
Российское сознание присягает на верность государству лишь в той степени, в которой оно присягнуло некой «Высшей идее», и в какой ту же присягу принесло это государство. Причем качества этой присяги различны. Если самосознание общества для себя выглядит как самодостаточное, изначально субъектное и обладающее неотъемлемыми правами и свободой – и лишь соглашается на делегирование этой свободы государству – то государство рассматривается ни коем случае не как самодостаточное, изначально субъектное начало, а как изначальный инструмент идеи.
Изначально признается не три самодостаточных начала: Народ, Государство, Идея, а лишь два – Народ и Идея. Государство лишь воплощение каждого из них: с одной стороны оно выступает как созданный и призванный обществом институт, с другой – как инструмент идеи. И эта двойная несамодостаточность, в своем состоянии удвоения выступает как доминирующее начало. То есть, будучи несамодостаточным, государство выступает как отношение Народа и Идеи – а отсюда, как воплощение и одного, и другого.
Государство не мыслится как отдельный механизм – и всегда персонифицировано. И в своем персонифицированном качестве оно всегда призывается. И Рюриковичи, и Романовы, и Годунов – получают право на власть, формально на основе народного волеизъявления. Но получая его – они начинают внешне воплощать в себе ту самодостаточную волю, которая их властью наделила – а отсюда и распоряжаться всеми ресурсами, принадлежащими этому народному началу.
Обладая огромной мощью, государство лишь тогда успешно ее реализует, когда легитимизируется воплощением идеи. Неверно считать, что государство всегда нависало над российским обществом. По существу до эпохи преобразований Ивана IV Грозного государство не представляет отдельного от общества механизма, т.е. разделение гражданского общества и государства встает в повестку дня тогда, когда аналогичный процесс имеет место и в Европе. Провал этой попытки в значительной степени обусловлен как раз, с одной стороны, отсутствием идеологической легитимизации, а, с другой, противоречием укладу, традиции, в которой царь и его слуги воспринимались как элемент общества, его самоорганизации (сколь безмерна ни была бы их реальная власть), а не господствующий над ним и живущий своей жизнью институт. В условиях постоянного отражения внешней агрессии и растянутых коммуникаций государство получало право на значительную концентрацию ресурсов в одном центре, что было необходимо для выполнения его функций в подобных условиях, но и постоянно увеличивало его власть. Одновременно выполнение идейно интегрирующих функций государством открывало для него возможность в рамках служения идее вмешиваться и в жизнь гражданского общества: подчас регулирование доходит до регламентации чуть ли не внутрисемейных отношений. Государство, разумеется, получая больший объем информации, финансируя всю общественную инфраструктуру, подчас оказывается впереди общества, сосредоточивает в своих структурах его наиболее передовую часть и, естественно, подчас делает попытки подтягивания общества до себя - и пределом, с трудом преодолеваемым, становится обычай и традиция. Дворянство, до известного времени являющееся правящим классом России, в отличие от Европы, формируется не как класс самостоятельных феодалов, рыцарей, а как совокупность принятых "ко двору" на службу и в оплату получивших надел (только после Петровского Указа 1714 года дворяне получают право наследования своих поместий). Государство сакрализируется идеей, но само сакрализирует своих носителей.
Более сложной, чем представляется на первый взгляд, является отношение самодержавной (авторитарной) и демократической тенденций. При постоянном оспаривании обществом и его низами власти того или иного отдельного монарха сам институт царя, рассматриваемый долгое время как институт "князя дружины", воспринимается как необходимый.
Интересно, что до конца XVIII - начала XIX века идея самодержавия оспаривается в основном представителями аристократии. Для низов общества царь - противовес и элите, и институту крепостничества, т.е. в общественном сознании это роль римского трибуна. Обе правящие династии - Рюриковичи и Романовы - легитимизируются некогда осуществленным "всем миром" призванием, выбором. Это схоже с возникшей в Европе на определенном этапе абсолютистско-централистской традицией, но если там власть короля идет в сознании "от бога", как высшего начала, то в России "от народа", выбравшего идею и ее главного защитника. Частично здесь действует походно-воинская традиция, а частично - перенятие предельно абсолютизированных римских легенд.
Частично делегирование, а частично просто присвоение государством огромных возможностей порождает и повышенные ожидания общества по отношению к государству, и невыполнение каких-либо реальных или мифологизированных задач лишает государство легитимизации. Российское общество делегирует абсолютные полномочия и в обмен требует абсолютных успехов. Поражения страны - это не просто свидетельство негодности личностей, это нарушение своего рода общественного договора. В этом отношении, как ни парадоксально, российская традиция глубоко демократична - но демократична в неком греко-тираническом, цезаристском варианте.
Отсюда безусловно сильная цезаристская традиция. Доминирование идейного начала означает эгалитаристское отношение к каждому, как к равному перед этой высшей истиной - все христиане, все - советские люди (хотя на деле может существовать глубочайшее неравенство), а раз так, каждый - это весь мир в его индивидуальном воплощении, потому правитель должен быть больше мира и за это каждый может предъявить ему свой спрос.
Данная демократически-цезаристская традиция четко проявилась и в современности, когда общество в значительной степени ориентируется не по предложенным ему программам, а по яркости предлагающих их личностей и, не принимая суть программы, может поддержать ее носителя.
Эти же особенности сыграли свою – во многом печальную роль на последнем этапе существования российского государства – после 1985 года. В этот момент, на самом деле, общество ждало не демократизации, а сильного Генсека, который укрепил бы государственную власть и наполнил смыслом и служением официально признаваемую идею. Борьба с бюрократизацией ожидается и поддерживается не как осуществление «демократизации» - воспринимается как государственный террор против бюрократии – но подмена реальным ожидаемого на деле и создала почву для отказа от данного призвания, подменив народовластие сначала «демократией для бюрократов», а затем – авторитарной олигархией. Не ограничения государства перед гражданским обществом, а его эффективного функционирования
От КПСС, как носителя официальной идеи, общество ждет не отказа от этой идеи – а реализации слежения ей. Сущностно общество вовсе не ждало перехода к рынку и капитализму – эта идея была внушена ему уже в процессе ломки самосознания – оно ждет реализации задач строительства коммунизма. Компартию подводит не то, что она избранному вектору развития социализма следовала – а то, что она от него отказалась. Она получала власть под обязательство строить коммунизм – то есть воплощать принятую идею. И сама не поняла, что ни для чего другого власть ей и не давали. Когда же она заявила, что от своей задачи отказывается, построила не то, что обещала – и теперь намерена это демонтировать ей вполне резонно было указано, что для того, чтобы строить капитализм – вовсе не нужна коммунистическая партия, эту задачу исполняют иные политические субъекты.
Ее погубило отречение от идеи, а вовсе не те или иные репрессии, осуществляемые во имя этой идеи. Не монополия на власть – а создание в стране анархии.
В России носитель власти существует лишь постольку, поскольку воплощает в себе с одной стороны, народную волю, с другой – принятую народом идею. И отказавшись от этой идеи, или не имея ее – он не имеет в общественном сознании права на власть.
Исконная ошибка элит в России – это самонадеянная уверенность в том. что власть дана им таковым для их собственного властвования. Тогда как власть давалась им для того или иного служения. Когда же они своей деятельностью давали понять, что намерены править не во имя избранной идеи, а во имя себя самих – легитимность их улетучивалась и в народном сознании они получали именно тот облик, который тайно лелеяли уже в собственном тайном сознании – облик самозванцев, никаким правом не огражденных от народного возмущения и народной мести.
