Два слова о «Белокурой бестии». Вообще-то по описанию авторов, у Максима Каммерера темные глаза, кожа с бронзовым оттенком, а в голом виде тело его вообще выглядит коричневым… Можно догадываться, почему Бондарчук избрал иной тип внешности своего персонажа – ну, как отреагировали бы те, кто сегодня сравнивает его с белокурой бестией, если бы у главного героя, претендующего на свержение диктатуры оказались карие глаза и курчавые волосы… Но не угадал – они тут же усмотрели в нем иной этнически враждебный тип…
Тут что не сделай – получится как у «Слона на вернисаже»: кто-то останется недовольным. Сделай карие глаза – объявят агентом мирового сионизма. Сделай светлые волосы – завопят о «белокурой бестии». И так, даже при столь благонадежном облике, в мельком произнесенных словах о «фаршированной рыбе» иные рецензенты усмотрели враждебное ближневосточное влияние.
Вообще, все-таки представляется, что судить о том, насколько получился фильм у Бондарчука – лучше дождаться выхода второй серии. В этом отношении действительно вызывает оторопь сетование тех или иных рецензентов на обрезанный характер фильма. Странно выглядят и их предположения о об «закончившихся деньгах» хотя бы потому, что создатели фильма (удастся он вкупе со второй серией или нет, насколько будет соответствовать замыслу Стругацких – или не будет, тем более что о трактовке этого замысла спор идет уже полвека – потом можно будет оценить) – достаточно публично объявляли, что сознательно решили выводить фильм на экраны по частям и что вторая часть выйдет в апреле. Правду они говорили или нет – стоит подождать.
Но так или иначе – дискуссия началась, хотя, возможно – раньше времени. И поскольку судить в целом о фильме нельзя – разговор все равно сходит с Бондарчука на Стругацких. А в результате оказывается не столько разговором о замысле Стругацких – сколько о том, с какой позиции, в каком стиле пишет рецензент. А поскольку, так или иначе, мы живем в мире утверждающегося Постмодерна – то разговор, особенно если тот или иной автор видит в Стругацких лишь ту внешнюю оболочку, в которой были поданы из замыслы и своего рода «провидения» - и идет в разрезе применения стиля и приемов Постмодерна к явлению, которое может трактоваться как угодно – но только не как явление Постмодерна.
В данном случае под Постмодерном понимается такая его черта – хотя сама по себе она не является единственной для него характерной – как отрицание общезначимости ценностного начала, утверждение что все в мире – можно рассматривать в любой трактовке, истины нет – точнее, что ценности могут быть какие угодно, и истины могут быть какие угодно и на этом основании достойно отстаивание что угодно, любой абсурд, потому что и он имеет право на существование: у каждого своя правда, истина у каждого своя.
Миры Стругацких – это, прежде всего Миры Ценностей (во всяком случае, как минимум, если не брать их поздние произведения). Миры оптимизма – в первую очередь – антропологического. Утверждение о том, что в мире есть Добро и есть Зло, что ответственность и естественный позыв человека – выбрать сторону Добра, но что отношения между добром и злом – сложны, противоречивы и обязанность на утверждение Добра – не есть право на безответственность, на разрушение. Что нельзя разрушать не созидая. Что Разрушение, среди прочего может оказаться не столько разрушением Зла – сколько разрушением тех его ограничений, которые пусть в минимальной степени на него уже наложила история. И что человек, который берет на себя гнет противостояния Злу – берет на себя огромную тяжесть, не только физическую, в виде опасности противостояния собственно Зла – сколько в виде ответственности ежесекундно принимать сложные и невероятно трудные решения:
«Ваша совесть подвигает вас на изменение порядка вещей, то есть на нарушение законов этого порядка, определяемых стремлениями масс, то есть на изменение стремлений масс по образу и подобию ваших стремлений. Это смешно и антиисторично.
Ваш затуманенный и оглушенный совестью разум утратил способность отличать реальное благо масс от воображаемого, продиктованного вашей совестью. А разум нужно держать в чистоте. Не хотите, не можете - что ж, тем хуже для вас. И не только для вас. Вы скажете, что в том мире, откуда вы пришли, люди не могут жить с нечистой совестью. Что ж, перестаньте жить. Это тоже неплохой выход - и для вас, и для других…
Совесть действительно задает идеалы. Но идеалы потому так и называются, что находятся в разительном несоответствии с действительностью. Я ведь только это и хочу сказать, только это и повторяю: не следует нянчиться со своей совестью, надо почаще подставлять ее пыльному сквознячку новой действительности и не бояться появления на ней пятнышек и грубой корочки...
Действуйте. Только пусть ваша совесть не мешает вам ясно мыслить, а ваш разум не стесняется, когда нужно, отстранить совесть...»
А это – трудно. Потому что уметь делать это – значит и быть богом.
«Горан Ируканский в "Истории Пришествия" писал: "Когда бог, спустившись с неба, вышел к народу из Питанских болот, ноги его были в грязи".
- За что Горана и сожгли, - мрачно сказал Румата.»
И при чем тут: «Безымянные Отцы у Стругацких — просто мерзавцы у власти, злая пародия на эпоху Советского Союза времён Брежнева и Суслова».
По большому счету даже то, что они – мерзавцы – у Стругацких вытекает лишь из того, что они властвуют методами превращения людей в кукол. Гипотеза же о том, что «Остров» был пародией на эпохи Брежнева и Суслова – вообще ни на чем, кроме маргинализированного диссидентского восприятия того времени ни основана. Потому что практически ничего общего в картине Страны Отцов – и тогдашнего СССР – нет. Роман писался и 1967 и был написан в 1968 г. – это вообще еще нельзя считать эпохой упомянутых деятелей. Как таковая она стала наступать на несколько лет позднее.
С тогдашнем СССР не было ни анонимной власти группы военных, ни отложившихся бывших провинций. Ни постоянных провокаций и угрозы нашествия «варваров» на границах – это еще совсем иной мир.
Диссиденты трактовали роман в таком ключе – лишь потому, что им льстило считать себя немногими «избранными», кто все понимает, в отличие от «оболваненных масс» - они льстили себе и ублажили себя для защиты от собственного комплекса неполноценности рефлексирующих неудачников.
Единственная натянутая аналогия – Излучение в Стране Отцов – и пропаганда в СССР.
Отсюда и всеупрощающая идея: «Вполне можно было бы заменить сеть ретрансляционных башен на систему промывания мозгов через СМИ, что ныне, собственно говоря, в нашем реальном мире и происходит».
Да разные это вещи. Потому что вопрос противостояния сегодняшней пропаганде в СМИ – это вопрос образованности и способности думать и анализировать. А вопрос противостояния излучению – это вопрос биологии. И каким бы хорошим, честным и знающим человеком ты не был – противостоять этому не сможешь. И поэтому центральный вопрос в Романе – это вопрос уничтожения системы ретрансляции излучения:
«Я буду делать то, что мне прикажут знающие люди. Если понадобится, я займусь инфляцией. Если придется, буду топить субмарины... Но свою главную задачу я знаю твердо: пока я жив, здесь никому не удастся построить еще один Центр. Даже с самыми лучшими намерениями...»
Центральный – но не самодостаточный. И потому, что, как оказывается, к такому повороту событий Отцы всегда были готовы:
«А дальше должна начаться революция.
-- Чего это ради?
-- Но ведь Центр-то разрушен... Излучения больше нет...
-- Ну и что же?
-- Теперь они сразу поймут, что их угнетают, что жизнь у них дрянная и поднимутся...
-- Куда они поднимутся? -- печально спросил Странник. -- Кто поднимется? Творцы живут и здравствуют, гвардия цела и невредима, армия отмобилизована, в стране военное положение... На что вы рассчитывали?...
…Улица была пуста. Вдоль тротуара катили навстречу бронетранспортеры с легионерами, а далеко впереди, там, где был поворот к институту, уже стояли поперек дороги машины, и перебегали фигурки в черном. И вдруг в колонне бронетранспортеров объявилась до отвращения знакомая ярко-желтая патрульная машина с длинной телескопической антенной.
-- Массаракш, -- пробормотал Максим. -- Я совсем забыл про эти штуки!
-- Ты многое забыл, -- сказал Странник. -- Ты забыл про передвижные излучатели, ты забыл про Островную Империю, ты забыл про экономику... Тебе известно, что в стране инфляция? Тебе вообще известно, что такое инфляция? Тебе известно, что надвигается голод, что земля не родит? Тебе известно, что мы не успели создать здесь ни запасов хлеба, ни запасов медикаментов? Ты знаешь, что твое лучевое голодание в двадцати процентах случаев ведет к сумасшествию? -- он вытер ладонью могучий залысый лоб. -- Нам нужны врачи... Двенадцать тысяч врачей. Нам нужны белковые интезаторы. Нам необходимо дезактивировать сто миллионов гектаров зараженной почвы -- для начала. Нам нужно остановить вырождение биосферы...»
И причем тут: «никакой принципиальной разницы между хунтой анонимных отцов и белокурых бестий из КОМКОНа не наблюдается. Ну, разве что ребята с Саракаша действуют в реальных исторических обстоятельствах своего мира, а вот грёзы о КОМКОНе — это чистая квинтэссенция мечты о «тайной власти».
Строго говоря, в самом «Обитаемом острове» КОМКОН вообще как таковой не показан. И цели его – не в тайной власти – а том, что делать с такими мирами, как Сарракш. Кто-то считает, что вообще ничего не надо делать? Вообще не надо вмешиваться? На эту тему спор показан в «Трудно быть богом» - и концепция невмешательства оборачивается разней и средневековым аналогом фашизма.
Кстати, примерно тогда же, когда и Обитаемый остров был написан и еще один популярный советский роман. На тему о том, как из мира социального прогресса и свободы в задавленную человеконенавистнической пропагандой и готовящуюся к жестокой войне страну отправляется сотрудник спецслужбы этой первой. Прогрессивной и свободной страны. Он первоначально не имеет ничего кроме своей особой подготовки – вступает во враждебный мир почти голым – как и Каммерер. Его задача – вживаться, понимать этот мир, акклиматизироваться – что он и делает, почти как Максим. Шаг за шагом ему удается сначала на нижних чинах войти в состав местной гвардии – как и Максиму. Затем, как и Максим, он проявляет отвагу и бесстрашие в боевом испытании. Тоже отпускает взятого им противника – но более профессионально (он же не в результате аварии, а после спецподготовки оказался в этой «стране отцов»). Совершив подвиг он знакомится с местными террористами и начинает организовывать их деятельность, одновременно парализуя работу учебного спеццентра «гвардии», в котором работает, и который наводняет агентами подполья. Успехи и завоеванный авторитет у начальства стол велики, что он становится офицером по особым поручениям у руководителя здешней особой политической разведки. Успешно срывает планы местных Отцов, пытающихся войти в сепаратный мир с местной Островной Империей, которая вынуждена была выступить против «Страны Отцов» в союзе со страной, пославшей главного героя на борьбу с человеконенавистническим режимом. И, в конечном счете встречает миг, когда победоносные войска его родной страны – Страны Прогресса и Свободы – сметают со своего пути отчаянно сопротивляющиеся остатки местной Боевой Гвардии, Отцы разбегаются – а местный Папа заканчивает самоубийством. Оболваненный лживой пропагандой народ освобождается от ее воздействия и получает возможность самому распорядится своей судьбой.
Если еще есть необходимость, можно напомнить, что «Страна Отцов» на языке страны, против которой действует этот аналог Максима Каммерера звучит как «Фатерлянд», а роман называется «Щит и Меч»…
Тоже будем объявлять, что «никакой принципиальной разницы между хунтой нацистских отцов и красными белокурыми бестиями из ЧК-НКВД-НКГБ-ГРУ. Ну, разве что ребята из НСДАП-СД действуют в реальных исторических обстоятельствах своей страны, а вот грёзы о всемогущей советской разведке — это чистая квинтэссенция мечты о «тайной власти»»?.
Вот это и называется «Постмодерн» - когда этически допустимым считается нацизм приравнивать к большевизму, СССР – к Гитлеровской Германии, своих – считать мерзавцами, а чужих – героями, а главными русским патриотами объявлять власовцев, а в довершении к этому – допускать возможность публичного изображения детородных органов богоматери и особенностей физиологических процессов в теле Христа в канун его распятия… Когда самозначимость ценностей отрицается, и высшее творческое начало видится в легковесном стебе, отрицании общепринятого и утверждении, что «нет принципиальной разницы между Добром и Злом, черным и белым – ну, разве что Слуги Зла действуют, опираясь на реальные страсти и слабости людей, а вот грезы о Борцах за Добро и Справедливость – это чистая квинтэессенция тоталитарной мечты о «Всевластии Добра»»…
А вообще – бесспорно хорошо, что в том или ином виде тема Миров Стругацких возвращается в фокус общественного внимания. И потому, что поняв то, о чем они писали на самом деле, мы может быть поймем, о чем они предупреждали. И о том, какой возможный мир мы дружными усилиями изгадили. И о том, что может быть «Страна отцов» это не СССР Брежнева и Суслова – что вытекает из примитивного и маргинализированного сознания советских диссидентов и их российских преемников, и даже не Россия Путина и Медведева, - а нечто, что еще только можно утвердить своими подчас нелепыми действиями и исторической безответственностью.
Но только все же, хотелось бы, чтобы эта дискуссия велась не на уровне антисоветской злобы и примитивно-маргинализирвоанной мысли диссидентов – а на уровне того, что все же закладывалось в свои книги теми, кем тогда были Братья Стругацкие.
