Конечно, относительно Мюнхенской речи Путина можно поставить много вопросов. Для кого-то эти вопросы — в том, не начинается ли новая Холодная война. Для кого-то — в том, чем она будет в реальной политике, и будет ли подкреплена реальными действиями и реальным отстаиванием своей позиции.
Более или менее ясны непосредственные экономические цели и интересы, обеспечению которых должна служить эта речь. Более или менее ясно, что, в конце концов, никакой новой “холодной войны” не будет. Как ничем не окончились антигрузинская кампания, кроме… принятия Грузией нужной России, — точнее, определенным группам в ней, — цены на газ.
Цена на газ, цена на нефть, цена за транзит, размещение активов — это для правящей сегодня в России верхушки — все. Для этого она готова ссориться с союзниками, мириться с врагами, уступать оппонентам, предавать будущее страны и сдавать национальные интересы.
Все это сегодня называется прагматизмом и выстраиванием рыночных отношений, хотя, строго говоря, является скорее чем-то средним между вульгарным меркантилизмом и примитивным утилитаризмом.
По большому счету, нет теперь уже никакого сомнения, что если бы нынешняя властная элита находилась во главе страны во времена Отечественной Войны, пестуемый ею Газпром поставлял бы газ в воюющую с Россией Германию, плати та нужную цену, и не поставлял, скажем, де Голлю, которому нечем было бы за него платить.
И, в тоже время, есть несколько моментов, которые делают эту речь скорее положительным явлением.
Первый, во многом существенный
В те времена, когда окружение и последователи Горбачева демонтировали страну, ее защитные механизмы и барьеры, эти люди, певшие хвалу “рыночной экономике”, “отказу от противостояния с Западом” (т.е. политике односторонних уступок на международной арене), рассказывали, что одно — неизменно предполагает другое. Что, если отказаться от “тоталитаризма” и перейти к “рынку”, — страна сможет освободиться от непроизводительных военных трат, будет дружить с другими странами, направит средства из военной сферы на повышение жизненного уровня граждан.
В принципе, с простой исторической точки зрения было ясно, что это — бред. Что если страна станет рыночной, — то она должна будет жить по законам рынка, а следовательно, поскольку, как говорил еще Владимир Ленин, мир капитала не знает иного способа раздела кроме раздела по силе, — она должна будет иметь и наращивать вооруженные силы, военный потенциал для силовой защиты своих “рыночных” интересов.
И никакие рыночные отношения, кроме осуществляемых под прицелом современного оружия, невозможны, — просто потому, что иначе у тебя товар отберут, а денег — не заплатят.
Рыночные отношения — отношения, построенные на выгоде, на определенных экономических интересах, а потому — это отношения конфликтные. Поэтому переход от нерыночных отношений к рыночным — это переход к новому типу конфликтов, возникающих вокруг одной простой темы — раздела рынков сырья и сбыта, раздела и передала мира.
Поэтому даже осуществленная в сугубо рыночных целях отповедь Западу, — это хорошо и правильно в том смысле, что показывает, как на деле, а не в мечтаниях “идиотов от перестройки” развиваются отношения по поводу рыночных отношений.
Рынок — это капитализм, капитализм — это конфликты, войны и убийства. Поэтому рыночная экономика — это экономика жестокости, убийств. Предательства, подлости и войн. И это хороший пример для иллюстрации непонятливым, что такое “рынок”.
Второе отношение, в котором то, что произошло в Мюнхене — хорошо
Положим, все, что творилось последние двадцать лет — создание в нашей стране капитализма, и это есть некая данность, которую не предполагается менять. (Правда, Сергей Миронов недавно заявил, что лично он, и, очевидно, его партия, капитализм строить не хотят, а нужно строить “социогуманизм”, — это очень интересная идея, но о ней, все же, надо говорить особо.) Если то, что мы имеем — это капитализм (опять же, на деле это, по ряду параметров, не так, потому что скорее мы имем некий индустриальный феодализм), то капитализм и капиталисты бывают, если говорить примитивно, нормальные и ненормальные.
Нормальные капиталисты — это те, кто, стремясь обезопасить свой капитал, свою власть и свою собственность, стремятся, чтобы на защите их интересов стояло сильное государство, сильная армия и сильная внешняя политика. Этот капиталист понимает, что ему для его предприятий нужны здоровые, умные и образованные люди, поэтому, кроме своего производства он готов вкладывать деньги как в свои университеты, свое образование и свое здравоохранение, так и в свои авианосцы, свои ракеты и свои космические программы, — разумеется, исключительно в своих классовых интересах.
“Ненормальные капиталисты” — это те, кто, сделав деньги, бежит прогулять их на модном курорте, скупает чужие спортивные клубы и, вообще, тратит деньги за границей на развлечения и роскошь и выкладывает в бизнес там же.
Если современный “российский капитализм” и “российские капиталисты”, — в той степени, в какой они капитализмом и капиталистами являются, — готовы не лебезить перед другими странами, боясь, как бы их в следующий раз не выгнали с того или иного курорта, а жестко заявлять, что у них есть свои интересы, что они могут этот Запад (не потому, что он Запад, а потому, что там свои интересы, а у них — свои) посылать и отчитывать, — если они до этого доросли, значит, они потихоньку стали из нуворишей “а-ля Боровой” превращаться в капиталистов, то есть, уже готовы, чтобы на свой счет строить авианосцы и, может быть, дозреют до того, чтобы начать их тратить на национальные университеты.
Кто-то считает, что капитализм хорошо (таких сегодня в стране порядка 20 %) кто-то считает, что капитализм — плохо (таких сегодня около 50 % по данным социологов), но если мы имеем капитализм, то лучше иметь капиталистов, способных платить за авианосцы и университеты, способных жестко указывать внешним конкурентам на их место, чем капиталистов, распродающих по дешевке откровенно украденное у страны и мечтающих скрыться из нее на комфортабельной вилле в уютной стране Запада.
Третье, почему эта речь — скорее хорошо
Потому что, в каких бы целях это не говорил Путин, — он создает некий пример, как вообще надо говорить с теми, кто так или иначе покушается на твои интересы и пытается относиться к тебе, как к неразумному дикарю.
Может быть, эта речь реальные политические последствия иметь будет, может быть — нет (скорее последнее), но, так или иначе, она показывает стране и обществу, что так говорить можно — и никуда этот Запад не денется. И будет слушать. Поворчит — и уступит.
Дело не в том, что с Западом надо конфликтовать.
На самом деле, Россия — вариант Западной цивилизации и в противостоянии цивилизаций — ее место там. Вопрос в том, — в какой роли, и на каких условиях. Надо, чтобы на достойных.
Введение в оборот той риторики, которую использовал в Мюнхене Путин — это приучение российского общества избавляться от комплекса несовершенства по отношению к другим странам, переставать ныть по поводу необходимости “возврата в мировую цивилизацию” и переживать по поводу своей мнимой дикости и нецивилизованности.
Этот ранг и стиль разговора — кстати, в общем-то достаточно спокойного и выдержанного — приучает российское общество к осознанию собственного достоинства. И ощущению той более чем достойной роли, которую Россия играла в той самой мировой цивилизации, мировой политике, мировой культуре.
Наконец, отдельно, и уже в неком другом дискурсе, эта речь, совмещенная с речью Сергея Иванова и его присутствием это, безусловно, некая демонстрация и часть международной избирательной кампании по выборам нового президента.
Россия, в лице Путина, Иванова и Медведева в каком-то смысле сказала Западу: выбирайте.
Мы — хотим жить с вами спокойно, дружно, по-партнерски.
Но вы должны научится уважать и учитывать наши интересы, — а они у нас есть.
Если вы будете их учитывать и прекратите попытки говорить с нами с высока, — с вами будут говорить, как говорил Медведев в Давосе.
И будет говорить Медведев.
Если не будете, — с вами будут говорить, как в Мюнхене. Вы же привыкли, чтобы в Мюнхене с вами говорили ТАК. Так и будут, если по-другому не понимаете.
И будет говорить Иванов.
Выбор за вами.
Время — год.
Определяйтесь, какие отношения вы хотите иметь с Россией.
А в зависимости от этого — мы примем свое решение через год.
То есть, в каком-то смысле, Путин сделал широкий жест, совершил акт доброй воли и предоставил Западу самому определить, какие отношения он хочет иметь с Россией. А заодно — предложил даже учесть его голос при выборах Президента России.
А то, что западные комментаторы и политики среагировали нервно…
Ну, они и на Китай нервно реагировали. Только деньги-то — вкладывают.
