Самый трудный вопрос — а что это, собственно, такое было? Обильные (особенно в последнее время) статьи вызывают скорее досаду — все вроде на месте, но что-то не так… Ну да, социальное явление, да, борьба с системой, даже контр-культура — да… Музыка? Поэзия?… Все равно, не сводится… Даже плюс духовность… Даже минус моральное разложение и анархизм…
Вадим Штепа назвал рок — бронзовым веком русской поэзии. Мне и самому приходило такое в голову, да и, думаю, многим. Подозреваю, что, в конце концов, под этим ником он и войдет в историю…
Но будем последовательны. Серебряный век — явление социальное? общественное? политическое? — Нет, конечно, это духовный ренессанс на тектоническом сломе эпох. Если угодно, революция. Если угодно — страсть… С неизбежной гибелью одряхлевших и рождением новых, юных богов. С жаждой новой жизни и выходом за пределы…
А чтобы окончательно утвердится на культурных основаниях, позволю себе рискованное сравнение с древнегреческой трагедией. Со всеми поправками на тысячелетия.
Для полисного древнегреческого гражданина трагедия была большим, чем искусство и большим, чем культ. Это был — катарсис. (Эскулапы даже прописывали трагедию в качестве лекарства). Причем, катарсис общественный. Афинский амфитеатр (вмещавший практически все свободное население города), на несколько часов становился единым телом, единым сопереживанием, единым потрясением, единым ответным воплем тому, что происходит на дне сцены, нет — на дне души… С ее последними неразрешимыми вопросами и с последней невозможностью их разрешить… — Общее горе, акт очищения…
Это была церковь — не как политический или социальный институт, но как единая боль единой больной души… Только боль, беда, правда, любовь и жизнь целого поколения, — как сказал бы древнегреческий Юрий Шевчук… — эпос второй половины ХХ века…
***
Если угодно, это было протохристианство — славное язычество. Не то мрачное, гранитное, с Совдемонами-Главками, идолищами ГУМа, ЦУМа и ВИЛа… — но свободное, юное язычество «клейких листочков», новой жизни, пробивающейся сквозь асфальт, вырывающейся из открытой раны «по больному месту да каленым швом»…
Ренессанс… Возрождение… Даже в названиях первых групп звучал пафос Воскресения: Россияне, Скифы, Скоморохи, Санкт-Петербург… Даже — Большой Железный Колокол. Хиппи? — Вечное, сумасшедшее, сумасбродное русское христианство. Панки? — Извечное же русское юродство…Свобода от всякой необходимости… Не религия даже —экзистенциальный акт: «пой как можешь, играй, как можешь»…
Эта (почти невыразимая), эта (опаснейшая!) суть русского рока безошибочно угадывалась всеми — и по ту и по другую сторону явления...
Слишком неравное это было противостояние. С одной стороны — стайка сорных городских птичек, цветы зла, выросшие на ядовитой, прокаженной почве, — каждый в своих перьях бессмысленно торчащие у Сайгона… С другой — железные жернова Системы, с раз и навсегда заведенным механизмом: школа — армия — служба — пенсия — кладбище, с усталыми гранитными богами и бюстами разной сволочи по обеим сторонам железной дороги «долгой счастливой жизни»…
С одной стороны больные, затравленные, помоечные серые голуби с перебитыми крыльями, с другой — вся мощь Империи с министерством Правды, гранитным небом Закона и реющим над ним Орденоносным Богом Идеологии...
Но как бы то ни было, ни пандемониумы союзов советских-антисоветских писателей, ни правозащитники и диссиденты, ни вся эта либерал-патриотная гамазня, начавшая пожирать страну после 1991-го, — а именно эти хилые и ненужные, выросшие жизнью за шкафом, эти кентавры и фавны, прыгающие по травке садика «Эльф», от пятого отделения милиции и обратно, — свалили Голиафа, разрушили Систему — палец о палец не ударив и льна курящегося не угасив, — просто покинув ее…
Как? Почему? Не потому, конечно, что они были сильны или хотя бы добры… Они были плохие, очень плохие, отвратительные (быть хорошим в такое время было бы просто стыдно). Но видно, это было единственно живое, что еще оставалось… Что-то теплилось, что-то искалось в темноте. Святынь не было, даже чуть-чуть, так — сны о чем-то большем… Но чего-то хотелось… Летать? …
Оказалось, что они были единственным основанием и единственным будущим этого мира — больным будущим очень больного мира. А они даже не воевали, просто ушли из него, а он без них закачался и рухнул — под тяжестью собственного греха и бессмысленности…
Так же как бледноногие символисты начала ХХ-го — свалили империю Романовых, а христиане первого — империю Августа…
И никакой политики (к черту политику!). Никакой музыки (какая там музыка?), никакой поэзии… Хотя… Цветаева как-то назвала своими любимыми три стихотворения: безногой девочки, мальчика долго не жившего и безвестной монашенки. Вот эти трое — и есть лицо русского рока… — Все, что оставалось…
А мы пойдем с тобою погуляем по трамвайным рельсам
Посидим на трубах у начала кольцевой дороги
Нашим теплым ветром будет черный дым с трубозавода
Путеводною звездою будет желтая тарелка светофора…
Если мы успеем, мы продолжим путь ползком по шпалам
Ты увидишь небо, я увижу землю на твоих подошвах
Надо будет сжечь в печи одежду если мы вернемся
Если нас не встретят на пороге синие фуражки…
Если встретят, ты молчи что мы гуляли по трамвайным рельсам
Это первый признак преступленья и шизофрении,
А с портрета будет улыбаться нам Железный Феликс
Это будет очень долго, это будет очень справедливым
Наказаньем за прогулки по трамвайным рельсам…
Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам…
***
Да, еще несколько теней качались над ними, как ангелы-хранители: извергающийся магмами Высоцкий, вздрагивающий в предсмертном бреду Бродский и Тарковский, пророком Изекиилем бредущий по мировой Зоне к комнате, где исполняются желания… Да еще Веничка Ерофеев в несущейся под откос электричке — самый трезвый из всех…
Но зла было больше, гораздо больше.… Оно и хлынуло, прорвав все платины, залив Русское поле экспериментов — экскрементами по шею. Так и должно было быть. Так толпы варваров топтали храмы Рима, а пьяная солдатня — дворцы Петрограда… Так и из топких болот святой советской Руси полезли жабы, на ходу обрастая Мерседесами…
Десять тысяч казней Египетских…
Ну так и что же? Как говаривал Серафим Саровский: если бы на мгновение вам блеснула райская звезда, то вы бы согласились прожить всю свою жизнь в яме, по шею наполненной червями, лишь бы увидеть снова… — за точность не ручаюсь, но смысл такой… Нам, как говаривал Венечка Ерофеев, все — Божья роса…
Эти тоже полезли из своих подвалов: Поозирались… Прогулялись в Латинский квартал…. Вышли духовные — вернулись мирские…. Но вышедшим из среды, как ребенку, выпавшему из утробы матери — обратно не влезть… Так и бродили по обломкам — все такие же бессмысленные и нелепые…
В 97-м старый свой хит «Но есть надежда — не будет больше Брежнев», Алекс Оголтелый (царство ему небесное), собирая пустые бутылки, напевал так «Но есть надежда — снова будет Брежнев»…
Те, кто выжил, теперь, всё больше — в монахах…
Ну и что же это все-таки было? Правда поколения, под ногами которого разверзлась бездна? Попытка выживания души в утонувшем в фарисействе мире? («За чувства ваши высшие цепляйтесь всякий раз!..»). Апокалиптический крик мировой души? — По-разному, по всякому, но в первую очередь, это было — о тебе. Вот где была самая главная, самая страшная и самая последняя буржуинская тайна… А как там еще все обернется, когда до конца вглядимся в «пыльное дно пересохшего зеркала», кто его знает?… Рок — это Судьба (уж простите за тафтологию)
***
Впервые известные откровения католического брата, про то, как рокеры пьют кровь христианских младенцев (или что-то в этом духе), мне попались, кажется, в журнале «Ровесник», году в 85-м. Спустя два десятилетия те же апокрифы кочуют по полосам православной прессы…
Появилось, правда, и другое — православный рок (звучит, пожалуй, еще чудовищней, чем православная поэзия)…
«И все же осталось больше, чем россказни стариков зимними вечерами…». — Мечта, которая правит миром… Дух, освобождающий от законов необходимости и желания власти….Люди как боги, отрясающие со своих ног прах империй и самого Времени…
Храм из разбитых сердец для покалеченных Большим Временем маленьких птичек с перебитыми крыльями…
А Империя, ну что Империя? Стены покачнулись — империя рухнула. Партизаны, как заметил Слава Бутусов, пошли по грибы. Костя Кинчев, учивший нас когда-то летать, сегодня грозит иноверцам и инородцам… Дядю Федора охмурили Иеговисты… БГ когда-то, точно ветхозаветный Иегова, породивший светлое, иоанновское христианство Цоя, вновь сокрылся в туманах над Янцзы…
Остались Летов, как последний солдат вселенной бьющийся со своей вечной экзистенциальной бездной, да… Цой, который ускользнул, обманув всех. Лежит себе тихонько на Богословском и помнит свой пост. Летят электрички — салют Мальчишу… И лишь аллея его, что упирается в кладбищенский храм Иоанна Богослова, знает в каком она месте…
— Такая вот апофатика духа…
Эпилог…
…Жил-был на свете (в те еще, баснословные, времена) человек по имени Коля Васин. И вот однажды, на счастье (на беду ли свою?) пришло ему в голову написать письмо — самому Джону Леннону! И страшное выпало испытание — получить на него ответ… (это примерно как получить открытку на Рождество от Самого Господа Бога)…
Чтобы сделал на его месте, положим, американец? Ну, постарался бы сей космический артефакт выгодно вложить и кормился бы на проценты с него всю жизнь… А наш? Ходил ошалелый два десятилетия, а потом принялся возводить храм рок-н-рола («иконы битлов, ладан, гашиш…»). И когда ему предлагали в качестве материала для стен использовать бутылки из под 777 портвейна, — лишь отворачивался с печальной решимостью…
И ведь построит, мерзавец, потому что — вера! А вера, она горами двигает… И Господь его простит, так я думаю. Потому что любит безумцев ради веры, всех этих достоевских мальчиков, этих раскольниковых-корчагиных, вечных храмостроителей. Ибо, где ж еще Россия, если не в них?...
Простит, примет и скажет: «выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники… И прострет к нам руце Свои и мы припадем… и заплачем… и все поймем…» (Ф.М.Достоевский).
