Терроризм как аномалия публичного пространства

Жоффруа Ириекс Блеттон

Университет Новая Сорбонна (Париж-3), Париж, Франция

Объективно, возможно признать наличие у терроризма политического содержания лишь в случае наличия у него реалистических политических целей. При отсутствии политических целей терроризм был бы сравним с обычной криминальной деятельностью, то есть с любым незаконным насилием. Терроризм приобретает назначение a posteriori, и именно будущее определяет, достигнуты ли его цели.

Если ассоциировать политическую значимость терроризма с достижением этих целей, то можно различить три основных типа терроризма: насильственные акции, проводимые "вслепую", вооруженную герилью и международный терроризм. Насильственные акции осуществляются часто посредством суицида террориста-комбаттанта. Вооруженная герилья является составной частью (элементом) движений за национальное освобождение. Эти движения обретают легитимность после захвата власти и формирования нового государства. Глобальный терроризм не имеет ясных и определенных политических целей. На определенном уровне развития он удовлетворяется эксплуатацией уязвимых мест структурных и сложных систем западных демократий.

В отличие от мультинациональных сетей глобального терроризма, насильственное действие осуществляемое "вслепую" и партизанская герилья имеют ярко выраженный "партизанский профиль", который служит для них своеобразным "центром притяжения".

Напротив, неподзапретный и неосязаемый характер международного терроризма несет в себе значительную новизну. Его огромный разрушительный потенциал напрямую связан с делегитимизацией демократических правительств. Риск неправомерной реакции со стороны наций, подверженных угрозе глобального терроризма представляет собой трагический аспект, поскольку мировой терроризм в этом случае достигает в высшей степени политической цели — делегитимации всякой государственной власти. Вопрос же о легитимности реакции наций на глобальный терроризм неразрывно взаимосвязан с функционированием публичного пространства. Безусловно, насилие существует во всяком обществе, и страны западной демократии сталкиваются с определенным структурированным насилием, однако это насилие не устраняется самим фактом коммуникационной активности.

Сама концепция "публичного пространства" заимствована у Канта ("К ответу на вопрос: что такое Просвещение?", 1784, издано Университетом Сент-Этьенн, г. Сент-Этьенн, Франция, 1998). Публичное пространство — это фундаментальный институт западной демократии, без которого не существует никакой теории конституционного республиканизма. Только активное и вовлекающее публичное пространство делает возможными действительно демократические изменения. Кант представлял публичное пространство как организацующееся скорее вокруг рационального дискурса, нежели вокруг личностей его участников.

Однако в эпоху после Канта, появление масс-медиа породило поистине фундаментальные изменения. С одной стороны, масс-медиа последовательно способствовали расширению публичного пространства и расширению участия граждан в решении гораздо более широкого круга вопросов, нежели те, в решении которых участвуют их политические представители. С другой стороны, количественная экспансия такого участия непосредственно взаимосвязана со снижением его качества. Некоторое число разнообразных факторов вносят свой вклад в этот процесс. Более того, скорость, с которой информация делает затрудненным поддержание модели коммуникации, которую Кант в рамках дискуссии о публичном пространстве представлял как университетские дебаты (в качестве идеальной модели политической коммуникации). Ибо, если в рамках университетских дебатов их участники имеют время для того, чтобы осмыслить и сформулировать свои аргументы, скорость, присущая современным средствам массовой коммуникации, действует прежде всего в интересах тех, кто отбирает и распределяет информацию, нежели в интересах тех, кто ее получает.

Наша повседневная жизнь структурируется посредством коммуникативных практик, которые позволяют одним людям понять других. Мы изначально согласны следовать совокупности синтаксических и семантических правил, которые мы используем совершенно искренне, с целью налаживания коммуникации, но не в целях манипулирования кем-либо. В то же время, мы соглашаемся соблюдать правила, которые управляют культурой, обществом и общностью, в рамках которой мы существуем. Общее основание, которое позволяет каждому из нас поставить себя на место другого есть то, что Ю. Хабермас ("Публичное пространство", изд-во Пайот, Лозанна, Швейцария, 1978) определил как "симметрические условия", в рамках которых каждый из нас адоптируется к перспективе другого. Но если, на основании тех или иных причин, взаимное согласие оказывается невозможным, говорящий и слущающий становятся отчужденными друг от друга и безразличными ко всякому обоснованию их претензий на владение истиной. Именно с этого момента начинается искажение коммуникации, непонимание и обман, крайним выражением которых и является терроризм.

Терроризм — это патология коммуникации, которая подпитывается собственными деструктивными доводами. Спираль насилия начинается с нарушенной коммуникации, которая, начиная с момента возникновения обоюдного неконтролируемого недоверия, ведет к разрыву самой коммуникации. В то же время в рамках западных либеральных демократий же существуют средства устранения разрывов коммуникации. В публичном пространстве межличностного характера, средства правового преследования урегулируют конфликт между индивидами, когда последний очевидно выходит за рамки дискуссии. Глобализация, с учетом различных политических, культурных и экономических аспектов, как кажется, напротив содействует бесконечному движению к коммуникативному насилию.

Несправедливое разделение богатств имеет своим первым следствием глобализацию, которая не только разрушает традиционные способы существования, но прежде всего разделяет весь мир на победителей и побежденных. Обоюдное согласие становится все более труднодостижимым. Ответственность за это переходит к наиболее влиятельным нациям, и неслучайно, что именно Хабермас обратился к странам западной демократии с призывом к налаживанию коммуникации в ее самых разнообразных формах, поскольку "капитализм без границ" и жесткая стратификация мирового сообщества являются причиной разрыва генерализованного пространства диалога.

Для Сэмюэла Хантингтона ("Столкновение цивилизаций?") направляющая сила современных конфликтов все больше и больше мотивируется культурой и религией, и все меньше — экономикой. Для того, чтобы преодолеть это зло, Объединенные Нации должны работать на два фронта. С одной стороны, важно, чтобы образ, который нации самостоятельно формируют внутри своих стран, перестал бы ассоциироваться с империалистической внешней политикой. С другой стороны, действия современных демократий не должны сводиться только к "рыночным стратегиям". Торжество консюмеризма приводит к "взрывам" в наиболее неблагополучных слоях планеты, вызывая духовный отпор, который слишком большая часть населения рассматривает как единственно возможную альтернативу молчанию и покорности. Хабермас пребывает в поисках позитивной и конструктивной теории современности. Патология современности может сказаться двояким образом: либо признавая существование напряжений в рамках современности; либо признавая саму современность такой же патологией.

Интегризм представляет собой ответ той современности, которая унифицирует культуры и которая удаляет индивида от общности, затрудняя создание идентичности духовной и моральной. Именно в силу своей оппозиционности современности и модернизации, фундаментализм представляет собой феномен отличительно и специфически современный. Каждая религия содержит в себе догматическое ядро веры. Вот почему потребность в авторитете, который либо правомочен устанавливать, в догматической интерпретации, что все, что все ортодоксальное имеет ценность, а все неортодоксальное такой ценностью не обладает. Подобная ортодоксия становится фундаменталистской только в случае, если носители определенного верования игнорируют ситуации, свойственные плюралистическому обществу, и стараются, прежде всего посредством силы, применить свою доктрину к политике способом, противопоставляющим их всем остальным. Современность не заключает религию только в пределах сферы духовной жизни, что толкает ее в сферу политического управления публичным пространством; она требует понимания, на когнитивном уровне, того места, которое она занимает в плюралистическом обществе. Любая религия неизбежно сталкивается со сложной проблемой, которую представляет факт относительности ее позиций по отношению к другим религиям без релативизации ее собственного догматического ядра. Увидеть себя посредством взгляда на других — это именно то, что требует современность от религии. "Другой" представляет собой множественность других, который понимает различия между религиозными верованиями, научным знанием и политическими институтами.

Интегризм — это отказ от любых подобных вопросов, отбрасывание всего, что когнитивно диссонирует и возвращение к исключительности отношений, проистекающий из законов, предшествующих современности. Вера — это изначальный способ верить в то, во что люди верят, и интегризм в меньшей степени вопрос текстов или религиозных догм, нежели вопрос об определенном способе верования. Плюралистическое общество нормативно примиряется только с универсализмом, строго предписывающем равное отношение к каждому его члену. И именно на основе "чистого универсализма" может быть защищена идея толерантности. Проблема заключается в том, что, в рамках политической целостности, граждане которой обоюдно признают друг за другом одни и те же права, нет места для авторитетов, которые определяли бы "порог толерантности". На основе равенства в правах и взаимного уважения граждан, никто не обладает привилегией определять пределы толерантности исходя из собственного понимания ценностей.

Толерантность защищена, если она осуществляется в рамках демократической общности. В рамках либеральной демократии, единственным общим критерием толерантности является верность Конституции, которая представляет собой идеал моральной общности, нормы и практика которой полностью воспринимаются теми, кто им подчиняется. Признание Конституции также означает признание общества, в котором согласие всех свободных и равноправных партнеров достигнуто без принуждения и манипуляции. Конституция представляет собой модель дискурсивного утверждения общих ценностей и позиций.

Так, долго, как одобряемые всеми процедуры будут осуществляться, будет сохраняться возможность рационально выраженного конфликта. Последний порождает два вида конкурентных и взаимосвязанных обязательств. Говорящий обязуется говорить правду и защищать ее, испытывая факты и их претензии на ценность; а слушающий обязуется их воспринимать либо опровергать, выдвигая более весомые аргументы. Случай гражданского неповиновения интересен с точки зрения дискурсивной структуры Конституции и той рефлексии в отношении нее самой, которую она допускает. Конституция содержит клаузулы, которые предвидят крайние ситуации, при которых инакомыслящие принимают решение ее больше не уважать.. Подобные конституционные процедуры позволяют большинству оставаться связанным, критическим образом, его собственными решениями. Демократический проект достижения гражданских прав в равенстве эксплуатирует сопротивление меньшинств. Враждебность воле большинства в определенный момент может породить у большинства осознание того, чем оно само может стать в будущем. Право представляет собой не дар природы, но отношения, основанные на взаимном признании.

Победа современности западного типа показывает все те выгоды, которые были исключены из числа приемлемых политических норм всей совокупностью мифологических и религиозных параметров. Постконвенциональная мораль опирается на процедуру, состоящую в испытании фактов на их достоверность в рамках межличностного взаимодействия. Анализ современности, политической программы, связанной с особым моментом Истории, процессом, который может воспроизводиться в любой момент и в любом месте, позволяя понять религиозный интегризм как современный феномен.

Для М. Вебера ("Протестантская этика и дух капитализма"), современность глубоко укоренена в европейском историческом и культурном контексте, поскольку Европа была первым регионом, в котором светская картина мира впервые проникла в религиозную культуру. Для нее существует необходимая связь между идеей современности и интеллектуальными ориентирами западного рационализма. Лаицизация современных обществ связана с некоторым внутренним старением традиций, которые потеряли их спонтанность и их жизненную силу, и таким образом приобрели характер саморефлексии и самоанализа.

Рациональность не является вопросом личных предпочтений. Существуют критерии, позволяющие установить универсальную ценность тех или иных убеждений. Отстаивание любой позиции предполагает, что данная позиция является ценной в свете рациональных аргументов, которые выступают в роли наилучших аргументов. Это будет продолжаться до тех пор, пока другая позиция не будет представлена. Нравственный и политический универсализм создает возможность для внесения рационалистических уточнений в определенные убеждения и сферу общественного консенсуса. Универсализм основывается на сократовском различии между знанием и мнением: первый из них опирается на истину, второй основывается на временных субъективных оценках. Это позволяет установить то, что отличает временный прагматический компромисс от подлинного консенсуса. Солидарность представляет собой социальную связь, представляющую собой структурную функцию коммуникации, которая может быть усилена, если мы примем на веру претензии на истинность, содержащиеся в любом из наших суждений.

Если упражнения разума зависят от их публичного использования, существует определенный проясняющий эффект от установления публичных свобод. Это именно то, что стимулирует частную свободу, поскольку, согласно Канту, всякий индивид естественным образом достигает своей автономии суждений в той мере, в какой внешние условия это ему позволяют. Автономия суждений, или частная свобода, представляет собой выражение рационалистического дискурса. Тем самым, частная свобода зависит от своего публичного употребления. Это именно то, что побуждает нас отвергать всякое необусловленное обязательство, из числа тех, выполнения которых добиваются у своих правительств жертвы террористических актов.

Единственным политически легитимным выражением идентичности нации, имеющей либо не имеющей прошлого, является, согласно Хабермасу, конституционный патриотизм, который устанавливает верность понятию Всеобщих Прав человека как условие взаимного сосуществования людей, и прежде всего в обществах демократических и мультикультурных. Национальная идентичность, которая не опирается на принципы республиканского или демократического типа, согласно доктрине конституционного патриотизма, находится в оппозиции к необходимым универсалистским правилам, благодаря которым равноправные индивиды способны существовать в согласии со своей совестью. Это необходимо для того, чтобы гарантировать плюрализм в обществе мультикультурного и федералистского типа, и в особенности для того, чтобы обеспечить реализацию проекта по созданию многонационального Европейского государства.

Перевод с французского Сергея Бирюкова.