Политическая герменевтика в применении к посланию Президента
Такой сакрально-ритуальный документ, как ежегодное послание Президента парламенту, по природе своей выражает не столько конкретику государственной политики. Эта тронная речь задает некий скрытый подтекст, понятный только посвящённым, к числу которых большинство депутатов Федерального Собрания вряд ли относятся. Начало документа должно настраивать на должную степень серьёзности его восприятия — относиться ли к Посланию как к конкретной программе власти или как к упражнению в политической риторике? Итак, уже во втором абзаце послания мы читаем: "Прошу рассматривать прошлогоднее и нынешнее послания Федеральному Собранию… как нашу совместную программу на ближайшее десятилетие" И что бы сие значило?
Пора, ох пора наших политологам садиться за обобщающий труд по герменевтике современных политических текстов. Но ещё лучше — создать на средства Стабилизационного фонда целый научный институт политической герменевтики эпохи демократии!
Кстати, демократии посвящены самые яркие и вдохновенные строки послания Президента. Особенно впечатляют в связи с этим такие слова:
"Россия была, есть и, конечно, будет крупнейшей европейской нацией. Выстраданные и завоёванные европейской культурой идеалы свободы, прав человека, справедливости и демократии в течение многих веков являлись для нашего общества определяющим ценностным ориентиром"
Эти строки, по меньшей мере, задают истоки новой исторической концепции, опровергающей всё из того, чему нас до сих пор учила академическая наука! "В течение многих веков" — по логике русского языка, означает никак не меньше четырёх! Оказывается, когда Руссо ещё только составлял свой "Общественный договор", а Джефферсон — "Декларацию независимости", идеал прав человека уже был для российского общества "определяющим ценностным ориентиром"! И чего только выдумывали эти Монтескье и Франклин! Приехали бы в Россию, да набрались уму-разуму у русского крепостника-помещика, который, оказывается, уже давно ориентировался на "идеалы свободы, прав человека и демократии"!
Но есть ещё у нас "справедливость"! Вот тут мы встречаемся ещё с одним открытием. Оказывается, "идеалы справедливости" тоже были "выстраданы" европейской культурой наряду с "правами человека" и прочими фетишами образованной публики XVIII столетия. Так что до той поры никакого понятия о справедливости у европейцев не существовало. Вот так. А мы то думали, что о справедливости в разное время толковали ещё Моисей, Конфуций, Перикл, Аристотель, Сенека… Что окончательный завет о том, что справедливо, а что нет, дал нам Христос… Нет, сказало нам начальство на Страстной неделе - зря мы так, считали!
Да, советские большевики сталинского времени, в разгар борьбы с "космополитизмом", были явно скромнее. По крайней мере, они не пытались уверять, будто идеалы социалистической революции были выработаны Россией одновременно с Западной Европой. Не претендовали на то, будто русский мужик был коммунистом задолго до Маркса. Правда, нечто подобное когда-то утверждали народники. Так что же, мы имеем дело с путинским "постнеонародничеством"?
Справедливость была и будет ценностным ориентиром во все времена и у всех народов. Это следует из природы человека, как социального существа, наделённого волей и нравственными понятиями. Вот только политическая привязка той справедливости, на которую испокон веков ориентировался русский народ, была связана не с "демократией" и "правами человека" в позднейшем западном смысле. Справделивость означала испокон веков на Руси торжество "царства Правды", которому, по слову русского идеолога XVI века Ивана Пересветова, "не мочно быти без грозы".
Впрочем, дальнейший герменевтический анализ документа показывает, что всё рассмотренное можно расценивать не более, чем дань общепринятой на Западе риторике. Или, как всеподданнейшее заверение в безраздельной преданности западному шаблону, как "единственно верному учению". Чтобы у строгих менторов в виде Кондолизы Райс не возникло в этом сомнений, ритуальное расшаркивание перед демократическими ценностями занимает первую треть документа. А вот дальше мы видим более интересное… Куда большее значение следует придавать словам, которые имеют внутреннюю и СНГовую направленность. Центральное же, ключевое положение во всём документе занимает чеканная формула:
"Цивилизаторская миссия российской нации на евразийском континенте должна быть продолжена. Она состоит в том, чтобы демократические процессы, помноженные на национальные интересы, обогащали и укрепляли нашу историческую общность".
Здесь все слова имеют некое символическое звучание, заполняя собой всё идеологическое пространство нового периода истории российской государственности. "Российская нация", её "цивилизаторская миссия", "историческая общность" — архифундаментальные понятия. Только кто бы объяснил, что всё это такое?
Господа гуманитарии! Срочно, под сурдинку обещаний об увеличении финансирования науки, выбивайте у государства средства на создание Академии Цивилизаторской Миссии по Обогащению и Укреплению Исторической Общности! Ведь это же богатейший кладезь! Как хорошо будет потом, получая солидное казённое жалованье, десятилетиями решать, всякий раз по-новому, вопросы о том, что есть "российская нация". Или проблему о том, как должна происходить её миссия. То бишь, каким образом "демократические процессы" должны множиться с "национальными интересами", дабы "наша историческая общность" (вот, кстати, ещё — надо будет определять, чем сия отличается от "российской нации"!) обогащалась и, ясное дело, укреплялась.
Нечто подобное мы когда-то читали. Помнится, в одной из книг по градостроительству издания 1952 года некий автор, со ссылкой на речь товарища Сталина, писал о том, что новая советская архитектура должна быть "национальной по форме и социалистической по содержанию". А "историческая общность" нам тоже хорошо знакома. Товарищ Брежнев в своё время объяснил нам, что в СССР "сложилась новая историческая общность — советский народ".
В основу заявления, явно претендующего на роль ключевого идеологического постулата, положены термины без дефиниций. Можно понять психологические мотивы, лежащие в фундаменте доктрины "цивилизаторской миссии". Можно, отчасти, понять то содержание, которое вкладывалось в него. Но во многих случаях сомнительна сама реальность того, что обозначают эти расплывчатые формулировки. Как они могут служить идеологическим ориентиром?
При отмеченных несообразностях, фрагменты послания Президента, трактующие роль России на постсоветском пространстве, идейно диссонируют с теми частями, где говорится о принадлежности России к европейской цивилизации и об её извечной приверженности демократическим ценностям. Хорошо заметны и некоторые другие пассажи, утверждающие особую цивилизационную суть России:
"В России право и мораль, политика и нравственность традиционно признавались понятиями близкими и соотносимыми".
"Россия станет процветающей лишь тогда, когда успех каждого человека станет зависеть не только от уровня его благосостояния, но и от его порядочности и культуры".
Характерен и подбор русских философов и государственных деятелей, которых цитирует Президент: это Иван Ильин, Витте, Петражицкий. Причём самая длинная цитата — из Ильина, который прямо назван "великим русским философом". Можно было бы торжествовать победу идеологии русского консерватизма на государственном уровне (правда, либерального консерватизма), если бы не то "но", о котором уже было высказано и которое повторим ещё раз.
Никаких определённых ценностных идеологических ориентиров российскому обществу в послании Президента представлено не было, хотя документ был составлен с очевидной претензией на изложение государственной доктрины. Между тем в послании содержится набор отдельных мероприятий, желательность которых и так уже давно декларируется властью. Эти мероприятия совершенно не связаны между собой. В них невозможно усмотреть систему, вытекающую из единой, магистральной, несомненной концепции развития российской государственности. По той причине, что этой концепции нет. И это — главная причина слабости и невразумительности тех конкретных действий, которые анонсированы как программа на следующее путинское десятилетие.
Проще всего предположить, что разделы документа писались разными людьми. А после они несколько раз менялись служебными местами и взаимно редактировали написанное друг другом. Неплохо было бы принять закон, чтобы, по выслушании послания Президента, Федеральное Собрание требовало: "Автора!". Дабы Главе Государства Россиского не приходилось одному смущаться той мешаниной и нелепицей, которую ему подбрасывает интеллектуальная обслуга.
