Что важнее — государство или нация?
Такой вопрос сродни “основному вопросу философии” в понимании марксистов: что первично — материя или дух? Разное понимание приоритета одного перед другим раскололо в настоящее время тех, кто именует себя “русскими патриотами”. Из этого лагеря порой приходится слышать голоса (и довольно часто, так что даже нет необходимости утруждать себя и читателей ссылками), что-де русские никогда не были и не могут быть нацией, Россия — не национальное русское государство, потому и что никакой русской национальной идеи не может существовать в принципе.
Такие еретические с точки зрения всей русской национально-патриотической традиции идеи настойчиво тиражируются вкупе с проклятием в адрес глобализации как одиозного жупела. Очевидно, для придания им большей привлекательности. Кроме того, подобные тезисы, что делает их особенно разрушительными, подаются в одной красивой упаковке с энергичными утверждениями о всемирно-исторической роли России как уникальной цивилизации и мировой державы. При этом универсальность России трактуется как способность ставить и решать на собственном примере принципиально важные для человечества вопросы. Вероятно, сюда относятся и социальные эксперименты в духе большевизма и гайдарономики.
Нетрудно видеть, что данное понимание русскости лежит целиком и полностью в русле известной политики по разрушению русской национальной идентичности. “Национальной” политики, проводившейся большевиками-ленинцами и в последние два десятилетия, особенно интенсивно, интернационал-демократами. Ключевыми моментами этой космополитической идеологии являются настойчиво вдалбливаемые представления о якобы исконной многонациональности Русского государства. Также как и тезисы, ни на чём конкретно не основанные, о некоей новой исторической общности — “россиянах”. Целенаправленное навязывание этой идеологии с полной очевидностью ведёт к тому, чтобы в одно не совсем прекрасное утро мы проснулись хоть и в Москве, но вне России.
Уже сегодня в сердце России мы живем в иноязычном и иноэтничном пространстве. Сам русский язык под влиянием наплыва пришельцев искажается. Этот процесс подобен тому, как когда-то в Риме происходила варваризация древней латыни. Вместе с нею исчезал и римский этнос. Но когда не стало римлян, сгинула и Римская империя.
Нет государства без нации. Без русских нет и не может быть России. Государство — это материальная форма, облекающая содержание — нацию, выступающую как платоновский эйдос. Нация — это вовсе не материальное наполнение, это идея вещи-государства. Вся полуторатысячелетняя история христианской государственности в Европе доказывает нам это. В древних мировых империях политеизм препятствовал выработке национального “Я” перед лицом Божиим. А сами великие державы древности именно поэтому обычно не переживали двух-трёх столетий. Исключение составил Рим, но там это произошло исключительно благодаря особой системе этнической иерархии, длительное время препятствовавшей всесмешению народов. И эта система была выражением национальной римской государственной идеи, которая поэтому неспроста оказалась восприимчивой к христианству.
Христианство пролонгировало существование Римской империи задолго за пределы существования римского народа. А потом оно же дало импульс созданию национальных государств. Каждый европейский народ, принимая веру Христову, становился как бы соборной общностью, связанной ответственностью перед Всевышним за свои земные пути. Феномен христианской государственности в Европе — вещь, исключительная в истории. Подобные небольшие государства в древнем языческом мире возникали и лопались как мыльные пузыри. Национальные государства, складывавшиеся под знаком принятия христианства державообразующим народом, существуют до сих пор, и срок их жизни уже сравним с “вечным Римом”. Христианское государство не может не быть национальным.
Любая большая нация есть суперэтнос. Французы сложились из смешения галлов, римлян, франков, алеманнов, бургундов, норманнов, а впоследствии также бретонцев, эльзасцев, каталонцев и Бог весть кого ещё. Эти народы только в соединении между собой стали нацией. Но вот уже нынешнее смешение французов с арабами есть смешение двух сложившихся наций, и французам оно грозит полным размыванием национальной идентичности. Хотя французская государственность, как римская, может по инерции пережить своих носителей. Немцы есть сплав саксов, фалов, баваров, швабов, тюрингов и т.д. с лютичами, бодричами, велетами, сорбами… Огромный процент немцев носит фамилии славянского происхождения. Гораздо больше, чем среди “русскоязычных” есть людей с неславянскими фамилиями.
Излюбленный тезис русофобов о смешанном характере русского народа давно опровергнут. В частности, известным советским антропологом В.П. Алексеевым, доказавшим, что великоруссы не только не восприняли физического типа финно-угорских аборигенов севера Восточной Европы. Они не только не смешивались с ними, но и распространили расовый облик древних славян Киевской Руси до пределов Тихого океана! Причём именно великоруссы в массе своей, в отличие от украинцев и белоруссов, лучше всего сохранили этот тип державостроителей времён Владимира Святого и Ярослава Мудрого. А вместе с генами — идею и традиции русской государственности.
Куда сильнее физической была культурная ассимиляция, значение которой тоже не следует преувеличивать. Служение русской государственности и русской культуре ещё не делает человека русским. Служить можно по-разному: например, платить дань. Но платившие русскому правительству ясак сибирские инородцы ещё не становились через это русскими. Равно как, даже и служившие в Русской армии туркмены-текинцы. Пушкин стал великим русским поэтом только потому, что вырос в лоне национальной русской культуры. Русским было уже не одно поколение его предков, но всё равно его яркость и самобытность только подчёркивают его непохожесть на остальных русских литераторов. Пушкин — это красивый экзотический заморский цветок, проросший на русской почве. Факт появления подобных феноменов не обесценивает русскости как этногенетической категории.
У меня есть знакомая семья “россиян”: муж — армянин, жена — калмычка. Оба — вполне русскоязычные интеллигенты, причём патриоты России. Делает ли это их или их детей русскими? Да ни в коем случае! Разве только их потомки в третьем-четвёртом поколении, да и то, если каждое поколение будет смешиваться с русскими, смогут стать таковыми. Это законы даже не физиологии, а психологии, если хотите. И здесь дело не столько в том, кем они сами себя чувствуют, сколько в том, как их воспринимают окружающие. Принадлежность к нации — вовсе не субъективное ощущение, а объективная реальность.
Культурная ассимиляция среди этносов России довольно значительна, и есть много русскоязычных, которые с полным основанием могут сказать о себе, например: “я - карел (мордвин, зырянин, удмурт и т.д.), но при этом не отделяю себя от русского народа”. Но что делать русскому? Особенно тому, у которого уже много поколений не было других предков? Кроме русских, и никаких иных корней, кроме чисто русских, он вспомнить у себя не может! А таких, учтите, всё-таки большинство в России. Правда, стремительно сокращающееся, в чём и состоит главная опасность для России как государства.
Государство не может существовать без идеи, идея — без её творцов и хранителей, их же существование базируется на государстве как материальном фундаменте. Так завершается круг, и бесмысленно решать вопрос, что здесь первично, а что — вторично. Одно без другого невозможно. А если государство — организм, то ему нужно ещё и сердце. Москва как державный центр, управляющий народами на основе русской государственной идеи, и Москва как вселенский Вавилон, втягивающий в себя и сливки и отстой со всего окружающего мира — материи онтологически различные. Это разные столицы, хотя какое-то чисто внешнее сходство между ними может быть. Но оно не должно вводить нас в заблуждение.
Есть такой закон взаимодействия природы и человека — каждый народ должен быть хозяином на своей земле, как и человек. Размер земли может быть большим или малым. Он может варьировать во времени, но если на ней есть дом и очаг, то у хозяина есть убежище. А коль скоро дом и очаг захвачены чужаком, то ничего другого не остаётся, как стать безродным бродягой. И никакого дома тогда, сиречь государства, уже больше не будет. Поэтому лишь безумец или злонамеренный человек может видеть в русском национализме угрозу. Отыскать надуманную опасность в естественном стремлении сохранить нацию и государство перед лицом изменившихся не в лучшую сторону условий или какое-то противопоставление русских другим народам России.
