У русских можно отнять многое. Уже отняли, и наверняка отнимут то, что ещё не отнято. В этом можно не сомневаться, последние сто лет тому подтверждение. Возможно, это особенность характера.
И, возможно, эти особенности частично исправляли, в местах соприкосновения "разбавляли” своим колоритом малороссийские люди. Малороссийский менталитет. Южные русские. Которые традиционно жили далеко от власти, и при этом не имели вокруг себя диких мест, вроде Сибири, тайги, и всех других суровостей.
Раздельное существование столетиями, несдвигаемость великороссов, северного этноса, позволило этим менталитетам разделиться, проявить свою неодинаковость. И в кухне, и в характере, где-то местами в языке, и много в чём ещё. Но, стали ли мы при этом хоть чуточку нужнее кому-либо ещё, кроме нас же самих.
Малороссийский менталитет приобрёл некоторую ласковость и нежность, благодаря ласковому, нежному солнцу, тёплому июльскому морю, бескрайней степи и нехитрым казачьим занятиям, вроде ловли рыбы в лимане. Так шли столетия. Рядом с малороссийскими людьми, но весьма отстраненно, жили и беглые великороссы, уходившие пешком от немилости властей староверы. Среди малороссов называемые рутинно "кацапами” за недоступную отстранённость, раздельность свою с ними, за бороду, за несгибаемый дух и тихую злобу, принесённую с собой из особенностей жизни в северных широтах, среди полугода метелей и затяжных в месяц дождей.
Их глазами смотрел на нас, южных малороссийских людей, счастливых в своём труде и своих радостных буднях, из каждого ночного костра бесстрашно горящий русский старец, протопоп Аввакум. Многих тогда пощадили, лишь язык вырезали. Аввакума сотоварищи было велено сжечь. И несломленный Аввакум в том огне так и стоит, и молча крестит двумя перстами нас всех, живых и мёртвых. Русский бесстрашный старец. Беспощадный к себе и к нам.
Нелояльность, негибкость "кацапов”, позволившая им пройти через столетия, оставаясь самими собой, среди малороссийской душевной заводной публики, вечной ярмарки, борща, блинов, жареных рыб и кабачков. Их нелояльность и стойкость как пример нам всем, как эталон несломленного духа.
В России много богатств, и все они прошли мимо русских, да и ладно. Никто не украдёт у русских Аввакума. Хоть северных, хоть южных, хоть белорусских. Аввакум останется нам с вами. Он им, тем другим, кто всё забрал, тем дикарям безродным, - без надобности.
И поэзия, да. Останутся русским их поэты. Тут, случайно, как-то, попалось на глаза стихотворение Анастасии Цветаевой.
Здесь поезда кричат, как пароходы,
Песчаной мели раскалённый крик
Мне чудятся Оки серебряные воды,
Лесов берёзовых серебряный язык…
Стих, написанный в лагере, надо читать полностью, да.. А следом за стихом - и биографию Анастасии.
И вспомнился мне южнорусский городок Днестровск, солнечный, с персиками осенью и пышной сиренью на 9 мая. И как всем Днестровском молча, нескончаемой колонной, несли эту сирень к солдатским могилам. И так же молча уходили оттуда, после того, как положишь их на плиту, под треск автоматных выстрелов в воздух.
И уже потом, листая сидя на бульваре томик Марины Цветаевой, сестры Анастасии, думаешь, ведь как же так. Русские, которые выигрывали свои войны, ничего в итоге не выиграли для себя, а кого-то из нас кто-то другие, лишь визуально на нас похожие, люто пытали и казнили без суда и следствия. Пока другие русские с последней хитростью улыбались, как будто что-то заранее знали, и писали прощальное письмо. И просто уходили в закат, не дожидаясь радости палача.
И биографии сестёр - одна Анастасии Цветаевой, вторая - Марины, тому всего лишь мгновение, эпизод русской жизни. И дочки Марины Цветаевой, - Ариадны Эфрон. Пока можно найти и прочесть биографию, одной, другой, третьей, чтобы пропустить через себя хронику русской жизни. И поэзию, которая никому из тех, кто всё у всех украл, не понадобилась. И, слава Богу, не понадобится уже совсем.
Лукавый прищур палача
На днях тут прошла новость, что, мол, где-то в сибирских краях, где загубленные русские люди навсегда остались лежать в лагерной пустоте, какие-то активисты посрывали таблички с их фотографиями. Дескать, таблички развесили другие, недостаточно патриотичные согласно сегодняшних свежих трендов от хунвейбинов. И комиссары-хунвейбины, срывающие таблички, мечтающие приволочь статую людоеда Дзержинского куда-то на площадь, всё им мало, они не могут успокоиться, и продолжают прыгать. Чтобы в борьбе с любой идеологией, формально объявить вражеской и деструктивной - совершенно любую. Потому что слишком трудно для понимания низшими. Потому что у них самих никакой идеологии нет и быть не может в принципе. Как и положено низшим. Там впереди до формирования идеологий, до каких-либо духовных ценностей, пролегают миллионы лет эволюции. Прямохождение. Ещё должен сформироваться скелет. Поменяться форма черепа. Отпасть лишняя шерсть и хвост. Сформироваться мозг. Поэтому им очень сложно и от того страшно. Сильно страшней, пожалуй, чем нам с вами, у которых всё давно позади.
Убили мало русских в последние сто лет, и хунвейбины будут прыгать и плясать, чтобы убили их ещё. Потому что пока мало. Чтобы, не знаю, может и очень им хочется заблочить Интернета ещё побольше. Чтоб и биографию Цветаевой и её родных через пару лет уже найти никто нигде не смог. Как я, далекие тридцать пять примерно лет назад, понятия не имел про биографии русских поэтов Серебряного века. Про их ценности и смыслы. Про то, откуда они, куда и зачем. И что с Мариной Цветаевой произошло. И что - с другими.
И перекошенная рожа дикаря-хунвейбина с окровавленным штыком опять где-то маячит на горизонте. У него всегда злобное клеймо на роже. И покорность к пославшим его. И лояльность по умолчанию. По локоть в крови. Он везде первый среди палачей. И лагерные вышки с вертухаями, и табуретка в заплёванном подвале с лампой в лицо. И маленькие тела, которые потом столетия спустя по канавам и лесам никто опознать не может.
А что делать русским со всем этим? А просто думать, как в этом всём выжить, на какие деньги, где, как накопить силы и резервы. Как с работой, как с едой. Как не попасть в ловушку, как попали Цветаевы. Как, если понадобится, вовремя из этой ловушки уходить.
И, точно, тут без вариантов совершенно - если есть ещё минимальная возможность выбора - не приглашать людоеда к себе за стол, как пригласили в начале XX века. Даже если очень трудно. И в виде троллинга, и просто на погулять. Людоед сожрёт, и выжрет всех. До кого дотянется. Сквозь поколения. Сквозь круг близких и дальних знакомых.
Чужих чужому легче убивать. Как Дзержинскому. Не забываем, что его радовал именно этот момент. Убивать русских людей ему забава. Убивать любых вообще людей. Надо смотреть, кто продвигает эти персоны-символы. И что-то с этим делать. Там должен быть памятник русским, замученным в ГУЛАГе. Русским поэтам, например.
И просто проведём логическую цепочку. Солнце встаёт на востоке. В цивилизованном государстве должен быть баланс. Проводники идей ГУЛАГа находятся под иностранным влиянием. Вероятно, последние лет сто, и даже чуть больше, правда? Вероятно, правда. Вероятно, сто, и даже немножечко больше.
Последние русские. Как защитить себя, и избежать повторения постреволюционной дикости и массовых убийств ни за что. Просто за то, что они не такие. За то, что пишут стихи, за то, что думают, за красоту. За безмятежность. За лёгкость. Всех русских. И северных, и южных, и белорусских тоже. Да и не только лишь русских по крови. Как сделать так, чтобы остались живы мы все, которые хотя бы живы сегодня, не важно, где и как. Чтоб не становилось нас во всех краях, где бы мы ни были, всё меньше и меньше с каждым днём. И очень нужно каждому из нас что-то делать, щупать горизонт, думать друг о друге. Помогать друг другу. И верить друг в друга до конца, убеждать таких же - находить силы. И искать силы в самих себе.
Пока хунвейбин с перекошенной рожей не постучал сапогом в дверь.
Потому что кроме нас, у нас с вами во всём огромном мире больше никого нет и никогда не будет.
