Владимир Пантин: В первой половине 2020-х конфликт России и Запада примет еще больший размах, нежели санкционные войны

«Суровые годы уходят… за ними другие приходят, они тоже будут трудны» – эти строки из известной по фильму «Собачье сердце» песни весьма точно передают серьезный научный прогноз Владимира Пантина, исследователя из Института мировой экономики и международных отношений РАН, по мнению которого Россию и мир в первой половине 2020-х гг. ждет обострение международных конфликтов. 

Основой для прогноза стала переработанная модель кондратьевских циклов, позволившая Пантину и его соавтору Владимиру Лапкину в середине 2000-х предсказать, что в 2008-2009 гг. разразится глобальный финансовый и экономический кризис, а период 2013-2017 гг. будет пронизан региональными военно-политическими конфликтами. 

База для прогноза

Как и в классической версии кондратьевских циклов, в модели Пантина и Лапкина повышательная волна, характеризующаяся бурным ростом мировой экономики, сравнительно легко преодолевающей кратковременные кризисы, сменяется понижательной волной, в ходе которой, несмотря на эпизодические подъемы, доминирует депрессия и низкая деловая активность. 

Однако есть и существенные различия. В частности, Пантин и Лапкин проводят грань между кондратьевскими циклами рубежа веков и циклами середины века: в первом случае цикл начинается с глубокого технологического переворота, сопровождающегося политическими революциями и радикальными социальными изменениями; со временем рост новых отраслей наталкивается на устаревшие институты, что приводит к замедлению экономического роста и депрессии – наступает период великих потрясений в мировой экономике и политике, в ходе которого рушится старый миропорядок. 

В свою очередь, сменяющая понижательную волну революция международного рынка создает благоприятные условия для распространения уже сформированного технологического уклада и соответствующих ему институтов, которые развиваются до исчерпания возможностей служить двигателем мирового развития. Вслед за этим наступает период структурного кризиса, инициирующий новую промышленную революцию. Тем самым полный четырехфазный цикл эволюции мировой системы включает в себя два кондратьевских цикла, каждый из который состоит из двух фаз.

В качестве первой из них Пантин и Лапкин приняли фазу структурного кризиса, во время которой исчерпывается старый и формируется новый технологический и социальный уклад. Примером тому является вторая половина XVIII века, когда в Великобритании, являвшейся в ту эпоху мировым лидером, начался переход от мануфактурного к фабричному производству, а изобретение паровой машины создало предпосылки для промышленной революции. Именно этот период в рамках обновленной модели послужил точкой отсчета эволюционных циклов.

Наконец, еще одним отличием от классической теории Николая Кондратьева (1892 – 1938) стало поступательное сокращение понижательных волн (при неизменной продолжительности повышательных), связанное с общим ускорением мирового развития: если в первом эволюционном цикле она составляла 36 лет (вторая половина XVIII – середина XIX века), то во втором – 24 года (конец XIX – середина XX века), а в третьем – лишь около 12 лет (конец XX – середина XXI века). Исходя из этого, по мнению Пантина и Лапкина, к началу 2040-х гг., когда завершится нынешний эволюционный цикл, мировая система перейдет в принципиально новое состояние, а эвристический потенциал прогностической модели будет исчерпан[i].

Датировка обновленной модели кондратьевских циклов

К вызовам 2020-х гг.

Подробнее о том, что из себя представляет прогноз, можно узнать из интервью, которое Владимир Пантин дал «Агентству политических новостей» четыре года назад вскоре после избрания в США Дональда Трампа. В новом интервью Владимир Игоревич подробнее рассказал, что ждет Россию и мир в первой половине 2020-х гг.

– Владимир Игоревич, в интервью, которое мы записывали в декабре 2016 года, вы говорили о том, что в 2017-2019 гг. произойдет перелом в мировом развитии, связанный с переходом от фазы великих потрясений к фазе революции международного рынка (как следует из терминологии вашей прогностической модели). Могли бы подробнее рассказать, с каким периодом в истории его можно сравнить?

– Нынешний этап в мировом развитии можно сопоставить с периодом 1945-1953 гг., когда вслед за завершением Второй мировой войны последовали радикальные геополитические сдвиги: начался распад колониальной системы; глобальное лидерство перешло от Великобритании к США; Индия – корона Британской империи – обрела независимость, а в Китае завершился второй этап гражданской войны, приведший, не без участия СССР, к образованию КНР; в Германии и Японии, переживших военный разгром и оккупацию, были проведены реформы, заложившие основу немецкого и японского экономического чуда; наконец, тогда сформировалась биполярная система международных отношений, просуществовавшая сорок с лишним лет. 

Сегодня, как и в послевоенную эпоху, сдвиги происходят на всех уровнях мировой системы (по терминологии Иммануила Валлерстайна) – не только на периферии (к примеру, на Ближнем Востоке или на постсоветском пространстве, где политическая дестабилизация сопряжена с ростом региональных конфликтов), но и в центре, учитывая выход Великобритании из Евросоюза (ЕС), а также американо-китайский торговый конфликт, являющийся в том числе попыткой США несколько обуздать рост Китая.

– Фоном для разворачивающихся сдвигов является тренд на деглобализацию, который принял серьезные обороты за последние десять лет как вследствие конфликтов на Ближнем Востоке и в бывшем СССР, так и упомянутых торговых войн и пандемии COVID-19, закрывшей на замки международные границы. По вашему мнению, когда деглобализация сменится реглобализацией? И будет ли последняя отличаться от глобализации последних десятилетий XX века?

– Тренд на деглобализацию начал набирать силу еще в 2000-е гг. Здесь, на примере ЕС, можно вспомнить провал референдума по общеевропейской Конституции (2005 год), а также сложности с ратификацией Лиссабонского соглашения (2007 год), которое в Ирландии было одобрено лишь со второго референдума. С наступлением Великой рецессии этот тренд стал более выраженным, и одно из свидетельств тому – доля мировой торговли в глобальном ВВП, которая, согласно данным Всемирного банка, выросла с 38,7% в 1989 году до 60,8% в 2008-м, после чего ни разу по итогам года не поднималась до более высоких значений. 

Исходя из нашей прогностической модели, деглобализация продлится до начала 2030-х гг., когда завершится текущее переформатирование мирового порядка и когда возобладает обратный тренд. Однако при этом модель глобализации изменится: будучи во многом иерархической в 1990-е гг. (где вслед за США второй уровень образовывали ЕС и страны ОЭСР, а третий и последующие – постсоветские страны, а также Китай и Индия, которые не оспаривали ведущую роль Соединенных Штатов), в 2030-е гг. она станет более полицентричной. Каркас глобализации будут образовывать не один, а сразу несколько мировых центров (США, Китай, ЕС и, скорее всего, Индия), помимо которых весомую роль будут играть региональные центры (к примеру, Турция и, возможно, Россия).

Что не менее важно, более гибкой станет и система международных институтов. Это заметно уже по сегодняшнему кризису институтов (ООН, МВФ, Всемирный банк), созданных на излете либо сразу после Второй мировой войны, и одновременному формированию структур, подчас не имеющих жесткого оформления (например, «Большой двадцатки», ШОС, БРИКС и Восточноазиатского саммита, в работе которого в том числе принимают участие США и Россия). К концу 2020-х гг. контраст между укреплением новых институтов и «проседанием» старых станет более явным, в том числе из-за региональных конфликтов, с которыми неизбежно будет сопряжена ломка сегодняшнего мирового порядка.

– В своих работах вы не раз писали о том, что период 2021-2025 гг. будет насыщен военно-политическими конфликтами. Как вы полагаете, в чем будет заключаться их отличие от конфликтов середины 2010-х гг.?

– Согласно нашей модели, период 2021-2025 гг. структурно подобен отрезку 1949-1953 гг., на который пришлась целая череда международных конфликтов: это и обострение ядерной гонки между СССР и США, в ходе которой Советский Союз добился создания собственных атомной (1949 год) и водородной бомб (1953 год); и война в Корее (1950-1953 гг.), в которой опосредованно участвовали США, СССР и Китай и которая окончательно разделила полуостров на южную и северную часть; и решающий этап Первой войны в Индокитае, длившейся с 1946 по 1954 гг. и увенчавшейся утратой Францией местных колоний. 

Эскалация конфликтов будет происходить и в ближайшие четыре года. При этом их глубина, острота и масштаб будут более значимыми, нежели в случае конфликтов середины 2010-х гг. (Сирия, Украина, санкционная война между Западом и Россией), которые при всей значимости не заставили международное сообщество балансировать на грани мировой войны. Ситуация, как и в случае Корейской войны, может балансировать на грани региональной или глобальной войны, и в этом основное отличие от конфликтов середины 2010-х гг. 

– Можно ли сегодня предугадать, чем завершится этот период для России и мира?

– Предугадать достаточно сложно. Здесь, на мой взгляд, есть три сценария: либо открытый военный конфликт России и Запада, который увенчается поражением России (что несет риски для всей Евразии); либо постепенный поиск новой конфигурации миропорядка, которая бы учитывала уже произошедшее изменение баланса сил; либо усиление внутриполитических конфликтов в США (из-за серьезного раскола в элитах и обществе), которое обернется еще более сильной глобальной дестабилизацией. Последний сценарий (его вероятность я бы оценил в 40%), как и первый, крайне опасен, поскольку кризис и распад Американской супердержавы сопряжен с огромными разрушениями – издержки в таком случае понесут и США, и Европа, и Россия, и даже Китай. Поэтому для России и мира наиболее приемлем второй, эволюционный сценарий, вероятность которого, правда, из-за недоговороспособности элит наиболее низка (20% против 40% у первого и третьего).

– Коль речь зашла о рисках для Евразии, давайте поговорим о постсоветском пространстве, где последние несколько лет принесли знаковые изменения для целого ряда стран: Узбекистана, который после смерти Ислама Каримова (2016 год) пошел по пути мягкой либерализации; Казахстана, где Нурсултан Назарбаев инициировал транзит власти; Армении, пережившей в 2018 году бархатную революцию; Украины, где выборы 2019 года де-факто стали электоральной революцией; и, наконец, Белоруссии, где в 2020 году развернулся масштабный политический кризис. Можно ли в этой связи говорить о том, что в регионе начинается новая волна демократизации?

– Я бы, скорее, говорил о мощнейшей волне дестабилизации, которая не факт что приведет к формированию эффективных государств. Отсутствие работающего государства – ключевая проблема всех постсоветских стран, ни одно из которых не смогло совместить нацбилдинг с успешным построением публичных институтов, на выходе получив либо авторитарный режим (той или иной степени жесткости), либо почти полное отсутствие государства.

– Еще одной временной точкой, не раз упоминавшейся в ваших работах, является 2025 год, который, согласно вашей прогностической модели, станет для России даже более значимым, чем 1989 год. По вашему мнению, чем слом середины 2020-х гг. будет отличаться от перелома конца 1980-х и начала 1990-х гг.?

– Ключевое отличие (при схожести в острой необходимости адаптироваться к глобальным сдвигам) – в наличии большего числа «примеров для образца», нежели на момент распада СССР, когда лидерство США и подъем Запада были неоспоримыми. Сегодня же экономически наиболее динамичным регионом является Азия, которая сама предоставляет набор альтернатив – не только в виде быстрорастущих Китая и Индии, но и развитых Кореи и Японии. Это повлияет на выбор вектора реформ, который в начале 1990-х гг. был безоговорочно западным. В том, каким окажется этот выбор, и заключается одна из главных развилок 2025 года.

– Насколько сильно на этот выбор может повлиять разворачивающийся конфликт между США и Китаем, одним из маркеров которого в ушедшем году стала речь Майка Помпео (госсекретаря в администрации Трампа), произнесенная в библиотеке Ричарда Никсона – ее даже сравнивали с Фултонской речью Уинстона Черчилля, обозначившей начало Холодной войны. Сможет ли этот конфликт сыграть России на руку в той же степени, что и Германии – Холодная война?

– Я считаю уместной эту аналогию, поскольку Германия, как и Россия, в своем время была мощной континентальной империей, бросившей вызов мировому лидеру (сначала – Великобритании, а затем – США) и в итоге вынужденной потерпеть поражение. 

С другой стороны, исходя из нашей прогностической модели, нынешнее ужесточение американо-китайского конфликта, обозначившегося еще во время президентства Джорджа Буша-мл., приходится на ту же фазу цикла эволюции мировой системы (первая треть фазы революции международного рынка), что и начало Холодной войны между СССР и США (1945-1953 гг.). Как раз тогда Германии, в силу противоречий между странами-победительницами, удалось остаться на политической карте мира, избежав расчленения на несколько (вместо двух) государств, как это обсуждалось в ходе Тегеранской конференции.

В России, как и случае с послевоенной ФРГ, почти наверняка будут заинтересованы обе стороны новой Холодной войны, которым ей, в свою очередь, будет что предложить. Впрочем, многое будет зависеть от того, сколь серьезно американские элиты к середине 2020-х гг. станут воспринимать китайскую угрозу, сможет ли Россия пережить предстоящие конфликты и насколько гибкой окажется российская внешняя политика.