Почему-то все помнят, что в знаменитом «Декамероне» содержится немалое количество уж чересчур игривых рассказов. И обычно мало кто вспоминает, что «Декамерон» начинается со страшного описания чумы. И его рассказчики-повествователи собрались не просто позабавиться, но отвлечь себя и друг друга от тяжелого страха за жизнь, страха, убивающего душу, и, на самом-то деле, препятствующего выживанию, а не способствующему.
Вот и автору этих строк захотелось – не об актуальнейшем коронавирусе, но – об отражении некоторых любопытных особенностей английского менталитета в английской литературе. О вирусе напишут и другие, и лучше. А мне вспоминается: в Блокаду умирающие с голоду актеры детского театра кукол (кстати, основанного Анной Николаевной Гумилевой, вдовой великого поэта) зачем-то ставили спектакли, а родители зачем-то водили на них детей. Самое Анну Николаевну это не спасло, но многих из маленьких зрителей – вероятно.
Легкомысленно думать об опасностях меньше необходимого. Но думать о них больше необходимого – угроза разрушения личности.
Поэтому – речь о Джейн Остин. О прекрасной английской писательнице, описывавшей провинциальную жизнь более двух веков назад, демонстрируя утонченный психологизм, выше которого последующие классики подняться не сумели. Если вершина достигнута – идти некуда, надо искать иные тропки.
Но при всей любви к творчеству Остин (а в нашей семье английскую литературу знало и любило несколько поколений) есть в нем нюансы, не могущие не вызывать чувства странного дискомфорта.
Мир Джейн Остин – это, по сути, мир хороших людей, живущих в сельских усадьбах и провинциальных городках. Среди них нет настоящих злодеев. Персонажи, которым долженствует изображать отрицательных, в действительности – суетны или корыстны, глуповаты или бестактны, но ни один из них, прямо скажем, никого не зарежет на темной улице. Больше того – ни один из самых алчных героев и завещания-то подделать не способен. Самое худшее – злодей-злодейка помешает влюбленным встретиться или приедет в карете да наговорит гадостей. Душевная же черствость выражается в том, что, к примеру, старшие могут послать бедную воспитанницу в сад срезать роз для букета – а погода слишком жаркая! (Заметим, это не Африка, это Англия). Но более отзывчивый член семьи незамедлительно принимает меры, окружив утомившуюся девушку заботой. Уютный мирок. Но все-таки – что-то с ним не так. Что-то не так не с умной блестящей писательницей, не с ее творчеством – с натурой, что ей досталась для изображения.
Лучшими романами Остин назовем два. Первый – «Гордость и предубеждение». Тут, думается, даже не стоит напоминать сюжета. Кто не читал, тот видел изумительную экранизацию BBC. Ах, эти спенсеры, капоры, свободные платья без талии, прекрасные на ветру! Второе место без колебаний отведем роману «Эмма». Здесь уместно, пожалуй, напомнить, что главная героиня, богатая красавица и умница мисс Вудхаус, совершает изрядное количество ошибок (ни одной, разумеется, предосудительной) прежде, чем понимает, что с детства любит рассудительного и благородного мистера Найтли. Описаны эти перипетии, разумеется, самым увлекательным образом. Ну, как известно: ничтожных тем не существует, есть лишь ничтожные писатели.
А вот с экранизацией этому роману не повезло. Один эпизод и подсказал ключик к своеобразной недостаточности теплого мира писательницы. В эпизоде этом, в романе отсутствующем, Эмма, полагая, что сама все в своей жизни запутала, а мистер Найтли для нее потерян, горячо молится в пустой церкви, стоя на коленях.
Ощущение фальши таково, что становится неловко за постановщиков.
Мир Джен Остин – это вариация самой что ни на есть советской жизни. Это не опечатка. Не светской, но советской.
В обоих упомянутых романах не последнее место в системе образов занимают духовные лица. Мистер Коллинз в «Гордости и предубеждении», мистер Элтон в «Эмме». Они, как уже было сказано выше, не чудовища. Остин вообще неинтересно писать про чудовищ. Они просто суетны, льстивы с сильными, спесивы со слабыми, тщеславны, недалеки и умеют не проглядеть своей выгоды. Все это можно пережить, но ни персонажей, ни писательницу нимало не смущает то, что Господу служат не самые достойные люди. Отношение к обоим в романах (и в жизни, конечно) как к чиновникам: свадьба Гарриэт и Роберта Мартина – ну, позвали Элтона, он обвенчал. А как еще бы и относиться к Элтону, если он пляшет на балах наравне с мирянами, да и вообще не отец, а мистер?
Церковный приход для персонажей Остин (как и для персонажей Теккерея, разумеется) это лишь источник дохода. Никто не смущен прожорливым мистером Грантом в качестве духовного пастыря. Что интересует его, кроме животрепещущего «пора ли готовить ту индюшку»? Ну и ладно, зато у него приятная жена, умеющая хорошо принять соседей. На приход претендует даже самый отрицательный из всех персонажей писательницы – Уикхем, запутавшийся в карточных долгах и непорядочный в отношении женщин. Уикхем, правда, прихода не получает, идет в армию. Но опять же никто не произносит в ужасе: подумать страшно, если б Уикхем пошел по духовной стезе!
Можно возразить, что в романе «Мэнсфилд-парк» Остин выводит главным героем очень положительного молодого священника, младшего сына лорда. Вне сомнения. Но «Мэнсфилд-парк» роман очень слабый. И, в отличие от упомянутых выше, не блещет правдоподобием. Прекрасный Эдмунд – персонаж решительно ходульный, а в сюжете сквозят нотки довольно ханжеские, достойные Шарлотты и Анны Бронте (не Эмилии, конечно, Эмилия чистой воды язычница).
Остин удаются только никудышные духовные лица. Может быть потому, что они-то писаны – с натуры?
Но это вершки, корешки сидят глубже. Приглядимся к идеальному избраннику Эммы – мистеру Найтли. Он и умен, и справедлив, и о ближних заботлив, и самоотверженности не чужд, и характера самого что ни на есть лучшего для мужчины – спокоен, надежен, в меру суров, не слишком многословен. При этом написан отнюдь не ходульно – а ведь очень положительного героя рисовать непросто, попробуйте сами, если не верите.
Но при всем при этом, мистер Найтли почему-то напоминает… представителя номенклатуры из книг эпохи соцреализма.
Где он живет – этот наследник старинного английского рода?
Он некогда унаследовал Донуэльское аббатство, это – родовое гнездо.
Спаси нас, помилуй
Пречистая сила!
Хозяева в этих стенах
Днем – внуки лорда Амондевилла,
А ночью – черный монах!
- писал кое-что понимавший лорд Байрон.
Проще говоря, сия родовитая семья возвысилась при узурпации Тюдоров, (произведенной при помощи иностранной интервенции), и награду получила при Генрихе Восьмом, когда добивали всех Йорков и экспроприировали собственность уничтожаемых монастырей.
Вот отрывок из романа, повествующего о тех далеких временах. Он также написан классиком – Генри Райдером Хаггардом. Роман называется «Хозяйка Блосхолма».
– Ваша милость, – произнес Томас своим мощным голосом. – Повинуюсь вам и скажу лишь три слова: чертом был я.
– Как тебя понимать?
– Сейчас я покажу вашей милости. – И, без лишних слов, Томас высыпал из мешка все предметы своего адского облачения и принялся одеваться. Так как в этом деле он хорошо напрактиковался, не прошло и минуты, как на нем уже была устрашающая маска вместе с рогами и шкурой козла вдовы Джонсон, в руке он вертел трехзубую острогу с укороченной рукояткой. В этом одеянии он принялся выделывать разные штуки перед изумленными королем и королевой, помахивая хвостом, в котором продета была проволока, и стуча копытами по полу.
– О, отличный черт! Замечательный черт! – вскричал его величество, хлопая в ладоши. – Повстречайся ты мне, я бы пустился наутек, что твой заяц. Слушай, Джен, загляни-ка в ту дверь и скажи мне, что за народ там собрался.
Королева повиновалась и, вернувшись, сказала:
– Там дожидаются аудиенции епископ со священником, но какой, не разобрала – становится темно.
– Прекрасно. Испытаем на них черта – они же мастера укрощать дьявола. Друг сатана, подойди к этой двери, незаметно проскользни в нее, а там бросайся в самую толпу, кричи и гони их сюда. Понял, Вельзевул?
Томас кивнул своими рогами и исчез бесшумно, как кошка.
– Теперь откройте двери и становитесь все на одну сторону.
Кромуэл повиновался, и долго ждать не пришлось. Из соседней залы донесся ужасающий многоголосый вопль, затем в комнату через открытую дверь ворвался задыхающийся епископ, за ним лорды, капелланы, секретари и, наконец, священник; толстый, запутавшийся в своем облачении, он не мог так быстро бежать, хотя за его спиной скакал и завывал сам сатана. Все они никакого внимания не обратили на его королевское величество или на кого-либо другого: мчась через комнату к противоположной двери, они думали только о том, как бы поскорее улепетнуть.
– Замечательно, великолепно! – гремел король, трясясь от хохота. -Коли их вилами, черт, коли!
И Болл, получив королевский приказ, усердствовал вовсю.
В полминуты все было кончено. Толпа налетела и пронеслась, только Том в своем устрашающем одеянии стоял, склонившись перед королем.
– Спасибо, Томас Болл, – вскричал тот, – ты насмешил меня так, как я уже много лет не смеялся!
Смешнее некуда. Нам это в самом деле ничего не напоминает? Ну хоть бы юного Павку Корчагина, насыпавшего махорки в тесто, приготовленное попадьей для Пасхальных куличей?
А ведь Павка из хулигана вскоре делается хозяином страны. Он уже не губит теста, он взрывает храмы. Генрих Восьмой в этом эпизоде – эдакий уже коронованный Павка.
Роман Хаггарда кончается счастливо. Аббатство разрушено, герои связали себя брачными узами (считая расстригу Болла), а в последней, самой последней строке – апофеоз счастья: голова аббата на пике.
Но в историческом романе Хаггард выступает как пропагандист, неистово черня уничтожаемую Церковь и умиленно изображая семейное счастье короля Генриха с Джейн Сеймур. Как мило король ворчит на «женушку»! Ну в самом деле, с одними разводился, другим головы рубил – но какая добрая улыбка прячется в этой бородке!
Но Джейн Остин интересуется не историей, а современностью, на большое наше счастье. И она не занимается пропагандой единственно правильного англиканского учения.
Скажем так – мистер Найтли, это, допустим, аналог советского партократа, родившегося году эдак в 20-м. Он не зверствовал в Гражданскую, он ее вовсе не застал. Не особо затронула его по молодости и атмосфера «чисток». В Великую Отечественную он делал что-то полезное, возможно и на фронте. Он – хороший человек. Надежный, ответственный, порядочный. Но – неверующий. И с некоторым количеством ложных воззрений. Он так воспитан.
Мистер Найтли считает чем-то само собой разумеющимся, что «фамильно владеет» монастырем. Стенами, откуда когда-то изгоняли на голод и репрессии монахов, а то и монахинь.
А спроси его из истории, не задумываясь, ответит затверженное с детства: Ричард III убил своих племянников. И вообще замечательно, что победили красные. В смысле розы. А беляков-то побили ради всеобщего счастья, и, postfactum, защищавших законного монарха, объявили изменниками.
Мистер Найтли никогда не задумается над тем, что когда-то его страна из страны, где нищий люд посещал обители, а потом разносил религиозные новости живой газетой, греясь у очага с хорошим куском на замковой кухне, сделалась страной, где за нищенство стали клеймить и вешать. Он будет справедлив с Робертами Мартинами – но не задумается над тем, хорошо ли Роберту Мартину быть арендатором, не хотелось ли бы ему быть владельцем клочка земли?
Это райский колхоз, если сравнивать, но это колхоз.
В стране, где единожды прошли гонения на Церковь, жизнь искажается на долгие столетия.
Можно возразить: антихристианских гонений в Тюдоровской Англии не было. Была де борьба двух конфессий.
Полноте. Англиканство это всего лишь политкорректный синоним безбожия. К полному безверию темные массы еще не были в ту эпоху готовы. Но судим по плодам. Умная, добрая, искренняя Эмма Вудхаус, страдая (страдания ее великолепно описывает автор) даже не помышляет о молитве. Элтоны, Коллинзы и Гранты приучили ее к тому, что религия – пустая формальность.
Чего-то недостает в жизни этих хороших людей. Но если они обходятся и так – важен ли недостаток? Как выразилась в публичном выступлении некая преподавательница МГИМО – «при Сталине было прекрасное христианство без Христа». А тут даже и Господь наш Христос не запрещен. Так и ладно бы.
Не все так просто. Ибо спустя столетия цивилизованного гражданина Хаггарда на страницах целого романа корчит и заворачивает в узлы от злобы. Ну казалось бы – все аббатства поделили между мистерами Найтли и генералами Тилни – с мракобесием и церковниками покончено, верховной религиозной властью является королева или король – ан нет: Хаггард смакует штурм аббатства, приписывает злым церковникам покушения на жизнь невинных младенцев и сжигания на кострах наследниц понравившихся им имений.
В молодости, в экспедициях, моим родителям доводилось слышать немало любопытного от селян. Бабки-дедки, из того поколения, что «октябрили» детей, с искренней убежденностью повествовали: попы были злые, их расстреливали за то, что они отравили через Причастную чашу детей комиссара и активистов, да-да, у нас в деревне случай был. Маленьких детей – отравили при причащении! Вот же изверги! Рассказчики подобных историй не задавались вопросами: почему дети комиссара и активистов ходили к Причастию? Каким образом можно было отравить только этих невинных малюток, не отравив всех остальных причастников? Или это была особая служба – только для комиссаров?
Ну натурально: любой священник только и смотрит, чтобы напустить на малютку убийцу по прозванью Камбала Меггс. Это уже опять старина Хаггард, которого нам так рекомендовали в детстве. И «Хозяйка Блосхолма» отнюдь не единственный роман, где писатель обращается к религиозным вопросам.
Ибо за приятным и уютным мирком надлежит приглядывать. Классики XIX дисциплинированно гнут партийную линию.
Лишь действительно великий (не только дарованием, но и нравственным чувством) Чарльз Диккенс смеет ставить вопросы, которые чуть менее популярному писателю обернулись бы остракизмом. В романе «Барнеби Радж» Диккенс (ни капельки не католик) открыто вопрошает совесть читателя: почему юные дворяне из католических семей не имеют доступа к высшему образованию? Да-да, нормальные лишенцы. Причем – спустя столетия после узурпации. Богат – езжай заграницу, беден – обойдешься без университетов.
Кроме Диккенса в свободолюбивой Англии никто не находит в statusquo ничего сколько-нибудь странного. Диккенс на десятки лет опережает хайчёрчистов (представителей Высокой Церкви), тщащихся заполнить пустоты.
А пустоты огромны. Может ли не сказаться на жизни и истории целого народа обстоятельство, что (как ни накручивай теологических финтифлюшек) смена религии произошла лишь потому, что король из сомнительной династии захотел жениться вопреки канонам. И смех и грех. Ни одна страна мира не имеет столь конфузного религиозного фундамента.
И, словно бы в странную насмешку, с этого времени Англия обретает немыслимую мирскую славу и могущество. Воздержимся от слишком многозначительных выводов.
И вот уже английская литература, вступив в ХХ век, делится на два потока. Складывается впечатление, что их представители – жильцы разных вселенных. От добродушного отсутствия веры, характерного для предшественников, рождается жесткий цинизм Сомерсета Моэма и Джеймса Оруэлла. Но как поставить с ними рядом антиподов – хайчёрчиста Клайва Спейпла Льюиса, католиков Честертона и Толкина?
Не это ли осознавая, Льюис выводит свою концепцию двух стран в одной и видит историю в непрестанном борении Британии и Логриса? (Роман «Мерзейшая мощь»).
Логрское королевство – насчитывающее человек десять самых простых смертных – это и есть соль английской земли. Только его свет и не дает погаснуть божественной искорке в душах Эммы Вудхаус и Элизабет Беннет, Джен Эйр и Эдварда Рочестера, который, на чем ему спасибо, хоть не живет в аббатстве.
Сейчас, когда нет такого греха, что не был поощрен англиканской Церковью, Логрское королевство, вероятно, сделалось еще меньшим.
Но оно живо. Иначе откуда бы он изливался – этот все равно витражный, волшебный свет английской классики?
