Всю жизнь стою на позиции полной непримиримости ко всем оттенкам красного. Но был момент, когда мне, даже мне, с ощущением счастья показалось, что «красно-белое» противостояние уходит в область Истории.
Тогда по-особому произносилось слово: Новороссия.
Помню дни национального единения вокруг слов «Славянск», «Донецк», «Луганск».
Да, те, кто не был со всем народом, сладострастно выискивали в рядах ополченцев нацболов или еще каких красных. Но воевали под триколором, награждали крестами. Реяли хоругви и поднимались иконы, звучали молитвы. Ведущую роль играл РОВС – белогвардейская организация, антикоммунистическая по определению.
Были ли красные? Да. Такие, кто был прежде русским, а потом красным. Их вполне устраивали белые правила игры, как устраивал и запрет на спиртное, запрет на обсценную лексику.
Если красный идет под командование белых – его можно без ущерба для дела брать воевать общего врага. Наоборот – нельзя.
Это не мнение, это максима, доказываемая ниже фактами.
Война 2014 года была далека от парадигмы «красные-белые». Это был псевдоэтнический конфликт. Не станем вдаваться в долгое обсуждение того, почему конфликт нельзя было назвать «этническим». Скажем просто: национальность в нем зависела по большей части от самоидентификации. Большинство лиц, называющих себя украинцами, родным языком имеет русский. Генетические различия не выявлены также. Мы можем, конечно, поговорить, что де русская дева преимущественно «краса – златая коса», тогда как малороссийская скорее – «черноока-чернобрива». Но домодельных генетиков хватает в либеральном лагере, не станем им всерьёз уподобляться. Случаются и русские брюнеты, и блондины-малороссы. Генотип великороссов и малороссов различаются не больше, чем генотип пермяков с генотипом рязанцев.
В псевдоэтническом конфликте Россия сопереживала просто русским, рвущимся домой – прочь от чужого языка и прочего навязанного. Не белым, а русским. Но идейная направляющая национального сопротивления на Донбассе была – белая.
Подчеркну: не стоит адресовать мне «возражения», почерпнутые от изучения всех героев под микроскопом. Кто-то, что называется, «не дотягивал». Но героем это быть не мешало. Я говорю об идейной направляющей, безусловность которой определена наличием на передовой РОВС. Это, знаете ли, гарантия.
Я помню то невероятное воодушевление, помню, сколько дружб в моей жизни завязалось вокруг совместной помощи страдающему населению Донбасса.
Да, казалось, еще немного, и национальное самосознание излечит все язвы столетия. Еще немного – и уйдет в прошлое великий народный раскол.
Кого-то это безумно испугало. Опять же – нужды нет подробно останавливаться на общеизвестном и многократно говоренном: Донбасс начали спешно перекрашивать, из военных фигур кого-то жестко вывели с доски, кто-то погиб, хорошо, если от внешнего врага, а главного харизматического лидера (народ нуждается в харизматиках в моменты единения) – попросту сподлили. (Насильно, впрочем, подл не будешь – сам на то пошел).
Не утверждаю при этом, что «белая» предыстория упомянутого харизматика играла в глазах народных масс большую роль. Но и в политике не дурак учитывает мистические материи. А тот, с кем мы имеем дело, не дурак ни в коем разе. Лидер был белый – в его честь по всей стране детей крестили. Покраснел – и тогда народ, сам ничегошеньки не ведающий о белых, вдруг напрочь перестал интересоваться – что он там говорит, что делает. Харизма ушла вместе с правдой.
Человека безнадежно разлюбили.
Ну а дальше все пошло как по прогорклому маслу: героями Новороссии сделались не только Прилепин, но даже уже Макс Шевченко, скоро мы узнаем, что в осажденном Славянске позиции держал Кургинян.
Новороссия из русской надежды сделалась русской болью.
Но прецедент продолжал кого-то пугать. Нам не хотят позволить испытать вновь чувства, что владели нами в 2014-м.
Присказка кончилась. Немного об инструментарии, который для этого используется.
До 2014 года весь «красный» сектор российского политического пространства занимал четко очерченные границы. Властям его существование было нужно для каких-то своих целей, скорее всего – фантомных, ибо наши власти давно уже утратили ощущение реальности. Кто-то в «эшелонах» красных идеологов лоббировал, кто-то прикармливал с руки, товарища Зюганова поздравлял с юбилеями тот же человек, что пил шампанское с Алексеевой, а недавно сокрушался над ее американским прахом. По степени пристойности и серьезности это мало чем отличалось от поздравления Пугачевой.
Наличие большевицких топонимов и мумии в зиккурате, равно как и Кургиняна в телевизоре, волновало преимущественно образованных и мыслящих людей, из тех, кто не утратил принципов в нашей тягостной ежедневной борьбе за выживание. Не общество в целом. И в status quo изменений не наблюдалось.
С 2014 года пошла метаморфоза не по Овидию, а по фильму из жизни вампиров-оборотней. Пошло иступленное нагнетание красного психоза, вне сомнения, подпитываемого материально. Замелькали молодежные группки наподобие «Весёлого чекиста», вдумаемся только в название. Работай пресловутая статья 282 не избирательно, группа давно бы пошла как экстремистская: там звучат незавуалированные призывы к насилию над инакомыслящими. (Небольшой пример. Размалёванная девица позирует с маузером, призывая не симпатизирующих советским воззрениям граждан «не стесняясь проходить к стеночке»). Ощущение, будто на дворе стоят 20-е годы: то, чего стыдился поздний совдеп, вновь считается «подвигом». В это же время сумасшедший пиар помянутого выше и не к ночи Прилепина достиг размеров абсурда: он и «воин», и покровитель феатров, и шинкарь элитного постоялого двора, и вообще затычка всем бочкам, где скоро погибнут от недостатка воздуха все отечественные Диогены.
Напомним, что грудининец Прилепин с Удальцовым и Шевченком призывал «взять власть».
Ситуация выходит из-под контроля, становясь, в любимых этими гражданами определениях, ситуацией революционной.
Но – пусть бы только эти беды. Страшнее другое: с каждым днем стан несоветских (я не люблю вторичное слово «анти») радетелей русского национального интереса разбивается на все большее и большее количество частей.
Никакие большевицкие реваншисты не страшны, когда бы мы могли сплотиться. Но, с какой-то неистовой силой, множатся препятствия к любому вменяемому сплочению. Судя по размаху, уже трудно поверить, что подобное происходит «само».
Что можно сделать, желая умножить конфликтность внутри среды?
Приём первый, который я давно уже наблюдаю. Надо взять одиозную фигуру, к примеру, садиста и упыря, и объявить его не меньше, чем святым. Меньше нельзя, из частичной реабилитации («имел де некоторые и заслуги», холивара не сотворишь. Далее надлежит опереться на естественное чувство патриотизма: оболгали враги, вот так всегда тех, кто верой и правдой… И образ «оболганного» русскому человеку всегда к сердцу – как за справедливость-то не постоять, ну и любим мы, грешным делом, плавать против течения – это у нас такой национальный вид спорта.
И вуаля: Малюта Скуратов уже не лютый палач, но святой праведник, которого неплохо бы и канонизировать.
На что нут можно нажать? Что де будь у Государя Николай Александровича «вот такой Малюта» – оно бы и революции не случилось.
Те, кто более-мене профессионально разбирается в эпохе, впадают от подобных умозаключений в ступор. Кто не разбирается, начинает почитать обалдевших знатоков истории впавшими в развращение от либералов.
Я по себе вижу: нам поставлен пат. Объяснять и учить бесполезно (пробовала). Ибо можно оппонировать точке зрения, но оппонировать прикипевшей к душе красивой картинке невозможно.
Остаться бы при своих мнениях. Не во всех случаях удается, ибо в тему энергически подбрасываются полешки. Православный читатель рискует прийти в церковь – и увидеть «икону святого Григория Лукьянова Земщинобойцы». Батюшки – дети того же общества, что и все смертные, ну и отчего б не помалютить, если очень хочется? Ну и как тут человеку смолчать?
Пат. Который шахматный, а не который мармеладный горошек моего детства. Пат.
Есть и обратный прием. Взять фигуру, вполне уважаемую – и начать неистово поливать грязью. Опять же – нажимая на якобы нанесенный этой фигурой вред стране, русскому народу. Болевая точка. Когда от нажатия испытываешь острую боль, в эту минуту не думаешь. А потом у тебя уже – болевой рефлекс на имя. И ты раздражен на тех, кто это имя повторяет, все более ожесточаясь на отстаиваемый ими авторитет. (Не говоря уж о том, что нам иногда нравится ниспровергать авторитеты – есть такой изъян).
Опять же – кто в теме, тот возмутится, с какой радости терпеть поношение того, от кого учился, строго говоря, любить Отечество? Кто не в теме – опять же вообразит Солженицына «размахивающим ядерной бомбой из-за Океана», «служившим у Власова полицаем», «сбежавшим за кордон ради сладкого куска» и, само собой, «низкопоклонствовавшего перед Западом». Ну а на тебя начинают поглядывать не без задумчивости: «продался» или «дурак»?
Да, я вновь про Солженицына. Вокруг его столетия неистовая буря крыла мглою информационное пространство и только у моих знакомых в русском поле произошло огромное количество разрывов отношений.
У меня очень хорошая память. И свою юность я помню во всех красках бытия.
В позднем совдепе Солженицына ненавидели только агитаторы на жаловании. Журнал «Крокодил», газета «Правда», журнал «Коммунист» (где питалось немало будущих светочей либерализма), всякое прочее поменьше. Помню, как хохотали мы честной компанией над номером журнала «Человек и закон». Был там обличающий очерк какого-то Яковлева. Сей отрабатывал честно. «Изъеденный злокачественной похотью прославиться», такого перла забыть невозможно. (Отметим «деликатный» намек на перенесенный писателем рак).
Но мы – ладно. Московская юная поросль, информированная, дерзкая фронда. Как реагировал «простой» народ? Позёвывал на собраниях, покуда общественник бубнил дежурное осуждение, а дома-то – слушал через глушилки «голоса». Еще Надежда Мандельштам отмечала, что в сталинское время рабочие были порой смелее интеллигентов. У нас было иначе, но и рабочие обсуждали преспокойно Солженицына. Вспоминаю, писатель «деревенщик» Астафьев раздраженно описывает пароходное знакомство с рабочим-полярником. Мерзавец мерзавцем этот рабочий: делает утром гимнастику, коньяк пьет из маленькой рюмочки, бегает с фотоаппаратом по палубе, а узнав, что сосед – писатель, первым делом спрашивает: «А вы читали Солженицына? Что думаете?» Но мне-то еще тогда показалось интересным: советский писатель – боится, а рабочий – нет. Радостно кидается расспросить культурного человека. Расспросил, ничего не скажешь.
В СССР Солженицын вызывал скорее интерес, пропаганда работала слабо.
Триумфальное возвращение писателя из изгнания тоже было событием, за которым наблюдали с интересом.
Что необходимо учитывать, оценивая то событие. Писатель возвращался в середине 90-х. Лютое, страшное время. Я его хорошо помню. Помню, как мы сидели по нескольку дней без хлеба, на гречневой каше или чечевичной пустой похлёбке. Казалось бы: ежели в том ужасе виноват Александр Исаевич, так гневный народ должен бы закидывать камнями его поезд? Но нет. Повсюду приходили толпы, люди рассказывали писателю о своей жизни, советовались, спрашивали.
Потому, что в те годы советская пропаганда, без того хилая и не вызывавшая доверия, испарилась полностью, а больше никто над созданием «образа врага» не работал. Люди воспринимали всё как есть: человек возвращается на родину, откуда был выслан. Ну и хорошо, что на родину, небось истосковался. А пораспрашивать лично – интересно. Так воспринимал возвращение народ в провинции, совершенно не связывая писателя с гайдаровским мором.
Кстати о Гайдаре. Я прочла даже баснословное «приехал поддержать гайдаровские реформы».
Кому какое дело до того, что гайдаровская свора пыталась сорвать выступление Солженицына в ГД?! Кто об этом знает. Что писатель всё же сумел выступить – и подверг младореформаторов жесточайшей критике? Это ведь любой желающий может найти в интернете, запись сохранилась.
В пространстве пропаганды фактам места нет.
И только в последние годы можно наблюдать неистовое, бесноватое очернение, без оглядки на здравый смысл и реальность.
Иной раз сталкиваешься с цитированием передовиц «Правды» там, где этого никак не ждёшь. От этого делается просто страшно.
Поливай грязью – что-то да останется. Опять пат: по справедливости мне как-то трудно ничего не отвечать на обвинения «был полицаем», а ответ часто чреват ссорой с человеком иной раз и неплохим. И вовсе не коммунистом, а своим, патриотом. Как оно так?
А вот тут работает прием, который я называю тройной передачей. Допустим, есть некий ресурс. Ресурс совершенно помоечный, с серпами-молотами, Лениными-Сталиными и захлёбывающимися статьями против отечественной генетики. (В позднем СССР на самого ретивого агитатора, рискнувшего бы сказать, что «прав Лысенко», даже в райкоме поглядели бы косо). Этот ресурс читает человечек с интеллектом, мягко говоря, умеренным. Но среди его знакомых найдется хоть один, что повыше приятеля, но не настолько, чтоб им брезговать. Не на голову, на полголовы. И послушает от него какую-нибудь залихватскую байку. А у того, в свой черед, есть приятель – далее по схеме. А в конце цепочки мы услышим байку от человека, который с начинавшим ее рассказывать рядом бы не сел.
За последнее время я раз пятнадцать услышала, что «Шаламов же не сбежал (sic!!!) и вообще лучше, и про него никто плохо почему-то не говорит».
Это слишком много – чтобы счесть случайностью.
Почему под артобстрелом Солженицын, а не Шаламов – я могу ответить исчерпывающе. Но это тема иная.
Когда аргумент начинает настойчиво повторяться разными людьми одновременно, надо не отвечать, а разматывать цепочку. И конец цепочки всегда выводит на кургиняновские, хазинские, делягинские, леонтьевские, прохановские ресурсы.
(Бывают, конечно, и интересные исключения из правила – недавно против Солженицына разразился чем-то обличающим преподаватель ВШЭ. Ну так попутчики они и есть попутчики).
В полном разброде наших мнений заинтересованы прежде всего красные реваншисты. Когда накатывает очередная чреватая хорошей русской ссорой сенсация – ищи их.
В Воронеже, на премьере фильма о Солженицыне, представляемом Сергеем Зайцевым, прибежало более двух десятков кургинят. Рассеянные по всему залу, они хрюкали, мяукали, вопили, улюлюкали лужеными глотками. Собрать их и выдворить оказалось весьма непросто. Вот вам Зайцев – автор множества документальных фильмов о русском наследии, ежегодно проводящий в страшный день 7 ноября кинофестиваль памяти нашей России – вот вам кургинята. Те самые, что в Севастополе, в сентябре 2015 года, во время молебна (!) памяти Исхода 1920, кинулись бросать под ноги молящихся специально принесенные фекалии.
Если ЭТИ против Солженицына – как можно не быть за?!
Я с ужасом наблюдаю, что конфликтное нагнетение усиливается. Я в самом деле не знаю, что с этим делать. Не спорить? Тогда – при такой-то мощной пропаганде – весь белый стан скоро тихонечко порозовеет. Спорить? Мощности различны. А людей мы теряем. Наших людей.
Можно ли «уступить» Солженицына ради общего согласия? Секта «Суть времени» и «Изборский клуб» хотят перекроить всю нашу историю. Даже надеяться не станем, что, «свергнув» Солженицына, Колчака, Карамзина, Вавилова, возвеличив Малюту – они остановятся. Будут новые сенсации. Мы увидим дивного Ежова и прекрасного Бокия, и схимника Ленина (А что Романовы – их спасли Ленин и Войков!! Косыгин был Цесаревичем Алексеем – наберите в поисковике, не поленитесь – это уже «доказывают» очередные «историки»).
Молчание – предательство мертвых и заодно еще нерожденных. Спор – продолжение конфликтов, которые врагам необходимы.
У кого-нибудь есть предложения, как это приостановить? Давайте тогда, начнем обсуждение.
Редкий случай, когда я искренне не знаю, как быть. Молчать нельзя говорить.
Есть теория перекрестного давления. По ней – общество, разделенное большим количеством различных конфликтов, устойчивее, чем общество, разделенное только по одной линии. Множественные конфликты играют роль скреп, ибо лица, конфликтующие по одному вопросу, могут оказаться союзны по иному.
Но у нас она – присмотритесь сами – не работает. Что доказывает одно: это не множество конфликтов, но хорошо сервированный один и тот же.
Красный реванш хочет обессилить нас перед тем, как грянуть.
