Историк и писатель, главный редактор сайта «Русская идея» Кирилл Бенедиктов выпустил в свет биографию Дональда Трампа. Книга, изданная при поддержке фонда ИСЭПИ, своим названием – «Черный лебедь»[1] – отсылает к известному бестселлеру Насима Талеба, где тот рассказал о странном феномене непредсказуемых событий, которые, тем не менее, оказываются легко спрогнозировать задним числом. Ибо когда подобные события наконец происходят, всем уже кажется, что они не могли не произойти, ибо логически были более чем вероятны. Но пока не встретишь черного лебедя, пока твою страну не накроет волна финансового кризиса, пока на выборах в твоей стране не победит какая-нибудь совсем невозможная фигура, до этих пор ты будешь пребывать в уверенности, что лебеди бывают только «белые», что финансовый кризис в век ненасыщаемого спроса на информационные технологии более невозможен, а на выборах всегда будут побеждать только кандидаты, строго соблюдающие нормы политкорректности.
Кирилл Бенедиктов по существу говорит названием своей книги, что Трамп – это как раз такой «черный лебедь», и здесь он, конечно, прав. В карьеру Трампа мало кто верил, его победу на республиканских праймериз не предсказывал никто из серьезных экспертов; и даже когда он стал лидировать в рейтингах кандидатов, большинство компетентных наблюдателей продолжало сомневаться в том, что нью-йоркскому миллиардеру удастся сохранить лидерство до республиканской конвенции в Кливленде, штат Огайо. Трампу, между тем, удалось победить и посрамить всех незадачливых экспертов, продемонстрировав наглядно всю нищету досужей политологии.
Президентские выборы 2016 года обещали быть самыми скучными, а оказались самыми интригующими и напряженными со времен, пожалуй, 1968 года, когда Америка стала свидетельницей снятия президента с гонки и убийства самого популярного кандидата. Сейчас, слава Богу, все обходится без убийств, но грязи хватает. Автор «Черного лебедя» очень подробно излагает весь ход республиканских праймериз, на которых Трампу удалось одолеть своих противников. Перелистывать страницы совсем недавней истории особенно интересно, поскольку даже самый внимательный наблюдатель этих выборов не всегда успевает вникнуть во все многочисленные аспекты электоральных дискуссий. Кирилл Бенедиктов мастерски проникает в детали некоторых контроверз – так, в частности, из этой биографии наконец можно составить ясное представление как о семейных делах самого Трампа, так и об аспектах личной жизни Билла Клинтона, на мутных эпизодах которой наш герой сосредоточил свое особое внимание.
Несколько глав в книге посвящены программным положениям Трампа: так мы можем установить, стоит ли считать Большого Дональда «пророссийским кандидатом», своего рода «нашим человеком в Нью-Йорке», или же его пресловутые «симпатии к Путину» не столь значительный фактор, чтобы серьезно рассчитывать на «разрядку» и «потепление» в случае победы Трампа на выборах.
Бенедиктов полагает, что Трамп – кандидат совсем не пророссийский, аргументируя этот вывод его ранними, вполне критическими в адрес Путина высказываниями; так что, «если политическая конъюнктура изменится, то, вполне вероятно, изменятся и политические симпатии» Трампа. Автор припоминает своему герою и многочисленные высказывания – за год до начала предвыборной кампании – «в поддержку антироссийских санкций», и даже критику «Обамы за недостаточную помощь Украине» (с. 330). Между тем, Бенедиктов признает, что Трамп свободен от любых идеологических предрассудков, столь свойственных его сопернице на этих выборах Хиллари Клинтон, и потому от него можно ожидать «возврата к политическому реализму доклинтоновской (а в самом лучшем варианте – дорейгановской) эпохи» (с. 313). В общем, в самом лучшем случае, Трамп по отношению к России будет вести себя так же, как действовали Никсон или Форд по отношению к брежневскому СССР. Минимум идеологии, максимум прагматического согласования интересов.
Наверное, так оно и есть, однако, для России и для нас всех остается важным один вопрос, и он имеет не только чисто академический интерес. Какую все-таки идеологию представляет Трамп, от имени какой ценностной установки он выступает? Бенедиктов сам признает, что даже если Трамп уйдет с политической сцены, «трампизм» останется, вычеркнуть его из политической жизни Америки окончательно не удастся. Что же такое «трампизм»? Что это за феномен, который сокрушил вначале истеблишмент Республиканской партии, а теперь начинает представлять нешуточную угрозу главному семейному клану либеральной Америки? Сейчас и в России, и в США возникла явная мода называть Трампа «популистом», при этом рассматривая «популизм» как некое общемировое явление, к которому причисляют и движение «Leave» в Великобритании, и Национальный фронт во Франции, и «Альтернативу для Германии». В общем и целом, это такой единый популистский фронт, нацеленный на подрыв глобализации как процесса, выгодного исключительно для элит. Очень часто в американской и европейской прессе тех же игроков на политической сцене называют «националистами», противопоставляя «глобалистам».
Лично мне оба термина – и «национализм», и «популизм» – представляются крайне неудачными. Оба слова предельно многозначны: в истории слишком много самых разных явлений назывались одним словом «национализм» – конечно, между идеями Джузеппе Мадзини и Дональда Трампа можно найти что-то общее, равно как и между взглядами, скажем, Бисмарка и Марин Ле Пен. Тем не менее, какую-то видовую специфику нынешнего идеологического феномена это слово не отражает. Конечно, Трамп националист, но и младший Буш слыл националистом, а его вице – Дика Чейни – и вовсе называли «агрессивным националистом». Но очевидно, что Трамп – это не Чейни и не Буш, а что-то еще, это какой-то очень резко и наглядно сформулированный вызов трем «и» неоглобализма: импорту товаров и услуг, иммиграции, интервенциям.
Но вот вопрос, почему подобный правый антиглобалистский протест не мог стать массовым течением в период правления младшего Буша? Не только ведь потому, что в то время в оппозиции были демократы, а их электоральная энергетика подпитывается, скорее, левым, чем правым популизмом. И, кстати, «трампизм» ведь не имеет ничего общего с протестом отдельных совестливых американцев против американской гегемонии. Призывы Трампа к «Америке прежде всего», или, точнее, «Америке в первую очередь», совсем не напоминают, скажем, выступления Солженицына против советской империи или же филиппики Ноама Хомского против империи американской. Дело не только в том, что Солженицын и Хомский – моралисты, а Трамп – прагматик. «Трампизм» смог возникнуть только в тот момент, когда американская гегемония проявилась в форме пост-американского мира. Трампа ведь породил не Буш, его вызвал к жизни, гораздо более, казалось бы, умеренный Обама.
Напомню, что один из самых влиятельных американских экспертов Фарид Закария выпустил свою книгу «Пост-американский мир»[2] как раз накануне прихода в Белый дом нынешнего его обитателя. Смысл книги состоял в том, что глобальный капитализм сможет утвердиться на планете, только когда глобализм перестанет подпитываться американским национализмом и когда США смогут допустить подъем других мировых центров глобальной системы, каждый из которых будет взаимно дополнять другой. Пусть центр финансовой системы уйдет в Великобританию, а сборочные цеха окончательно переместятся в Юго-Восточную Азию. Пусть на долю США останется только производство научных открытий и интеллектуальных инноваций. Тогда и только тогда они смогут удержать за собой подлинное лидерство в системе глобального разделения труда.
Понятно, что данная стратегия (а она была принята Обамой в качестве своего рода «нового курса», хотя и в смягченном, разумеется, виде) обрекала на нищету огромный слой населения – так наз. «синих воротничков», белый рабочий класс. Проблема была в том, что этот класс в Америке просто некому было представлять: и традиционные консерваторы, и совсем не традиционные либералы не могли и, думаю, не должны были найти с ним общий язык. В консервативном стане предпочитали говорить о «снижении налогов» и свободе рынка, в либеральном – о мультикультурализме и поощрении меньшинств. Пост-американскому миру просто неоткуда было нанести удар.
Признаемся, что точно так же сложно французам бросить вызов миру пост-французскому, а британцам пост-британскому. И не менее сложно – русским одолеть мир пост-российский. Ибо, как мы понимаем, мир пост-американский является в то же время и миром пост-российским. Однако у нас проблема состоит в том, что слоем населения, приносимым в жертву глобализации, является не один только промышленный класс, но и класс интеллектуальный. Войдя в 1990-е годы в систему глобального разделения труда, Россия перестала производить научные открытия, здесь уже не рождаются новые технологии, а по качеству высшего образования страна теряет прежние лидирующие позиции. Поэтому у нас «трампизм» не обязательно должен быть обращен к, условно говоря, местным «реднекам», тем, кому нравится пить пиво и стрелять из пистолета. В России бунтарь – не тот, кто скользко шутит и вставляет в речь блатные выражения, но, скорее, тот, кто пытается слишком взвешенно и умно говорить по телевизору.
Между тем, есть, конечно, великая опасность того, что в нашей стране «трампизм» сведется к такому подражанию манерам и привычкам Трампа, благо кандидатов на Трампы в таком вот смысле у нас хоть отбавляй: предлагаю читателям включить какое-нибудь популярное телешоу, чтобы обнаружить в телевизоре хоть с дюжину таких «русских Трампов».
Итак, «национализм» – слишком широкое слово для обозначения «трампизма», а «популизм» – вероятно, слишком узкое. Трамп отнюдь не призывает к увеличению налога на богатых или к какому-то социальному перераспределению: если он и нравится массам, то это обстоятельство еще не превращает его в популиста. Мне кажется, слишком спешат те эксперты, кто строго отделяет «трампизм» от консерватизма. На самом деле, главный признак консерватизма – это отнюдь не конформизм по отношению к элитам, а недоверие к изменениям, которые общественное мнение склонно считать «прогрессивными». Консерватор выступает не за всякое статус-кво, но лишь за то, которое обладает иммунитетом по отношению к разного рода неприятным вирусам, в том числе к вирусу глобализма.
И Хиллари, и Трамп – оба что-то принимают в настоящем, опираются в нем на какие-то устои и что-то в нем отвергают. Хиллари и ориентирующиеся на нее либералы отвергают в настоящем то, что им кажется пережитком двух прошедших веков – традиционные семейные ценности, стремление сохранить национально-культурную однородность и солидарность. Опираются они на то, что им кажется важнейшим устоем современности, – а именно, на глобальное экономическое устройство и резко облегчающие его функционирование технологии. Трамп и вся когорта правых антиглобалистов противопоставляет глобальной экономике национальную политику: и поэтому их опорой является демократия. Демократия для них средство в борьбе с глобальными элитами, и средство это относительно надежное, поскольку большинство неуютно чувствует себя в созданном этими элитами для себя мире – мире, откуда уходят рабочие места, но куда прибывают чужие рабочие руки.
Именно по этой причине мы – редакционный коллектив «Русской идеи» – и решили обозначить ту тенденцию, выразителем которой явился в Америке Дональд Трамп, «консервативной демократией». Это парадоксальное сочетание слов, на наш взгляд, гораздо лучше отражает саму суть этого явления. А оно состоит в том, что на наших глазах происходит последний бой, который отважились дать глобализму контрэлиты западного мира, найдя поддержку в значительном сегменте своего населения. Глобализм до сих пор терпел демократию, потому что отлично научился манипулировать демократическим процессом, опираясь на фиктивную двухпартийность, при которой избирателю предлагался выбор из двух идеологически мало чем отличающихся друг от друга партий, а все остальное называлось «популизмом» и выбрасывалось со сцены. Пока американский народ принимал эту систему как вполне законную и соответствующую ее интересам, она была сильна и устойчива, но как только замаячил призрак «пост-американского мира», «внутренняя Америка» взбунтовалась и породила вначале движение Чаепития, а потом, обнаружив некоторую гибкость этого движения, – Трампа. Демократия наконец заработала, как и должна была, согласно теории, работать демократия, – на отражение в политическом процессе запросов большинства и на столкновение подлинных альтернатив.
Однако термин «консервативная демократия», хотя и кажется мне вполне точным для описания, в частности, «трампизма», пока не вошел в оборот. Не использует его и Кирилл Бенедиктов, который вообще сторонится лишних терминов и досужих гипотез, предпочитая иметь дело только с фактами. Увы, «трампизм» усиленно изгоняется из пределов респектабельного «консерватизма», причем – и в России, и на Западе.
Проще говоря, дело пытаются представить так: «консерватизм» – для джентльменов, Трамп – для хулиганов; «консерватизм» – для партера, Трамп – для галерки. Об этом нам прямо пишет вождь неоконов Билл Кристол[3], который хочет сохранить излюбленный им термин для эксклюзивного потребления, и это будет ему сделать тем легче, что многие его влиятельные оппоненты из числа палеоконсерваторов стали горячими поклонниками Трампа. Понятно, что когда галерка заполнится всеми противниками идущего на сцене спектакля и оттуда будут раздаваться дружный свист и язвительные смешки, места в партере сохранят лишь те, кто согласится перетерпеть все неприятные для консерватора моменты постановки, лишь бы не оказаться в задних рядах.
Термин «консервативная демократия» слишком мешает как веселому экстатическому смешению на нашей популистской галерке, так и ее отсечению от респектабельного партера указанием на то, что главное в «трампизме» – это не смесь пошловатого юмора и вульгарных манер, но сохранение того единственного, подлинно консервативного института демократических выборов, благодаря которому удалось наконец бросить вызов глобальному миру.
Вот о чем, мне кажется, следует помнить, читая очень информативную книгу Кирилла Бенедиктова и запасаясь попкорном в ожидании окончания одной из самых скандальных и самых величественных избирательных кампаний в США.
