Крах коммунистических режимов в СССР и странах Восточного блока (1989-1991) практически повсеместно сопровождался ростом национализма. На смену прежним многонациональным образованиям (СССР, Чехословакия, Югославия) пришло множество новых национальных государств. В политической жизни стран, формально независимых к моменту распада Варшавского договора (Венгрия, Румыния, Польша), идея нации стала играть заметно большую роль по сравнению с послевоенной системой «народных демократий». Одновременный запуск процессов нациестроительства на посткоммунистическом пространстве заставил исследователей обратиться к обсуждению феномена «волн национализма» (Beissinger, 1996). К числу более ранних примеров подобных «волн» можно отнести националистический подъем в странах Европы в начале XIX века, связанный с реакцией на Великую французскую революцию; европейскую «Весну народов» (1848-1849) и возникновение национальных государств в результате распада многонациональных империй, участвовавших в Первой мировой войне. По мнению Ганса-Юргена Пуле (2010), посткоммунистические национализмы в Восточной Европе являются уже шестой по счету волной националистической мобилизации. О ее порядковом номере можно спорить (он зависит от методики подсчета предыдущих «волн»), однако далеко идущие последствия подъема посткоммунистических национализмов сложно отрицать: некоторые специалисты даже сравнивают их с последствиями Великой французской революции (Pearson, 1995).
Единственной посткоммунистической страной, которую до сих пор не затронула вышеупомянутая «волна» национализмов, остается Россия. В отличие от стран Восточной и Центральной Европы и бывших советских республик, которые за минувшие 25 лет с разной долей успеха трансформировались в национальные государства, Россия так и не встала на этот путь. Российские власти продолжают ориентироваться на советскую модель «институционализированной многонациональности» (Brubaker, 1994), которая вместо создания одной относительно гомогенной нации предполагает культивирование множества малых наций в качестве составных частей общности более высокого порядка («многонационального советского/российского народа»). Это видно, например, из анализа «Стратегии государственной национальной политики РФ до 2025 года»: наряду с «укреплением единства российской нации» она парадоксальным образом провозглашает «сохранение и развитие этнокультурного многообразия народов России».
Русскому большинству в российской системе институционализированной многонациональности отведена роль связующего элемента, который не может претендовать на какую-либо политическую субъектность. Российская Федерация унаследовала от СССР систему ассиметричного федерализма, где национально-территориальные образования предусмотрены только для малых наций. У русских нет «собственных» республик, а Россия как государство представляет интересы не русской нации, а «многонационального российского народа» в целом. Даже намеки на русское нациестроительство рассматриваются как посягательство на государственные устои. В программной статье Владимира Путина, посвященной национальному вопросу (2012), специально отмечалось, что «попытки проповедовать идеи построения русского «национального», моноэтнического государства противоречат всей нашей тысячелетней истории».
Как отметил Шон Гиллари (2013), комментируя особенности российской ситуации, «несмотря на свое политическое, культурное и численное преобладание, многие русские считают себя народом без государства». По-видимому, такие настроения распространены сильнее всего в наиболее обеспеченном и политически активном сегменте российского общества - среди жителей Москвы и Санкт-Петербурга. Согласно опросу, проведенному по заказу Общественной палаты РФ (май-июль 2013), в обоих городах 46% русских респондентов согласны с тем, что русские в России «оказались в роли угнетенного большинства» (в целом по России - 37%). Из опроса ВЦИОМ (сентябрь 2013), подготовленного в преддверии заседания дискуссионного клуба "Валдай", следует, что лозунги «Хватит кормить Кавказ» и «Россия для русских» пользуются наибольшей поддержкой (70%) среди жителей обоих столичных регионов (по России - 51 и 46% соответственно). Социологи также указывают, что с начала 2010-х годов в России в целом наблюдается рост симпатий к русскому национализму. Согласно опросу "Левада-центра" (октябрь 2013), за последние три года число россиян, относящихся положительно к идее проведения "Русских маршей", выросло с 28 до 40 %, а число людей, негативно оценивающих такие мероприятия, сократилось с 36 до 26%.
Можно предположить, что «националистический поворот» последних лет в России объясняется не только локальной реакцией на приток внешней и внутренней миграции, но и ответом на незавершенное русское нациестроительство. Если это так, то «волна» посткоммунистических национализмов с большим опозданием всё же «докатилась» и до России. Ее дальнейшее распространение будет зависеть прежде всего от характера демократического транзита, который в том или ином виде предстоит России, учитывая внутриполитическую ситуацию в ней. В настоящее время жестко регулируемая политическая система тормозит масштабную национальную мобилизацию русского большинства. Однако первые же серьезные политические перемены, вероятно, резко ускорят этот процесс.
Известно, что переход от авторитаризма к демократии обычно сопровождается ростом национализма, причем одни исследователи трактуют всплеск националистических настроений как нежелательный побочный продукт демократизации (Spencer, Wollmann, 1997), другие - как ее важное условие (Roeder, 1999). Опираясь на схему Мирослава Хроха, можно попытаться предсказать степень демократичности грядущего русского национализма - она будет зависеть от того, добьется ли националистическая агитация решающих успехов еще до демократических преобразований или уже после того, как борьба за демократию увенчается успехом. Поскольку Москва и Санкт-Петербург, центры протестной активности, являются в то же время наиболее националистически заряженными российскими регионами, то более вероятным представляется первая альтернатива: требование политических и гражданских свобод станет составной частью программы русского национализма, а сам он примет активное участие в построении новой системы государственных институтов.
