Фашист не стремится к «счастью», как его понимают демократы и коммунисты, т.е. к материальному благополучию и сытому спокойствию. Таким образом, фашизм действительно является человеконенавистнической идеологией, особенно по отношению к тому человеку, который говорит: «Счастье найдено нами», и моргает.
Виктория Ванюшкина, «Фашизм»
По сути, я опоздал познакомиться с Викторией – хотя был о ней наслышан достаточно давно. В девяностые она была «широко известна в узких кругах». Молодая интеллектуалка, знающая несколько европейских языков, переводчица великих и запретных правых мыслителей, «мистическая фашистка и прекрасная дама» - как говорили о ней те, кто имел удовольствие быть в этих кругах принятым. Я не был, да и не особо стремился. Хотя бы потому, что эти самые «круги» для внешней публики репрезентовал в основном Александр Гельевич Дугин, тон которого мне всё больше казалася подозрительным по ямбу. К тому же мне уже доводилось видать «правых дам», и впечатления не радовали. Одна, помнится, красила губы коричневой помадой – что как бы создавало дистанцию. Сокращать её у меня желания не возникало.
Так что с Викой я впервые пересёкся в двухтысячных, на каком-то проходном мероприятии навроде круглого стола. Представил нас друг другу, если мне не изменяет память, Максим Брусиловский – томный, надменный, с изысканным платочком в кармашке пиджака. Не помню, назвал ли он её при представлении мистической фашисткой; кажется, всё-таки нет. Мы с Викой быстро разговорились и ещё быстрее не сошлись во мнениях. Однако ж не поругались. И неудивительно. Вика была своей: филологической девушкой в квадратных очках, резкой и даже задиристой, но с правильно построенными умом и речью. К тому же по ней было видно, что она много работает и трудно живёт. Что до помады – её не было. Зато были сигареты. Две мы выкурили на морозе, пока спорили о том, можно ли считать Корнелиу Кодряну румыном.
С тех пор я виделся с Викой регулярно, но не часто: у неё были свои дела, у меня свои. Иногда нас заносило на какие-то общие мероприятия, потом – мы стали приглашать её уже на наши собственные. Ванюшкина приходила ненадолго, легко пила водку (менее серьёзные напитки она считала потерей времени), много курила. Если мы с ней и разговаривали, то всё больше об отвлечённых предметах – или же о пустяках. Идеологически мы разошлись совсем уж далеко, до противоположности. Иногда она оставляла комменты у меня в ЖЖ, в основном ехидные, а то и раздражённые. Последним был коммент к нашему партийному плакату для Русского Марша: ей он показался «чудовищно совковым». Это было типичное «на вкус – на цвет», и я не ответил. Больше мы не встречались и не переписывались, а теперь она умерла.
Меня иногда спрашивают: откуда в России могут взяться симпатии к фашизму – в кавычках и без? В таких случаях я вспоминаю именно Ванюшкину: как раз в её случае было как-то особенно понятно.
Виктория была из тех, кого называют «человек сложный, но честный». Последнее слово нуждается в пояснении: речь не о соблюдении общепринятых норм общежития, а о страсти. Ею двигало то, что Ницше называл «самой молодой из добродетелей» - отвращение к лжи. В особенности - к клевете, корыстной или пристрастной. И, соответственно, - деятельное сострадание к оболганным. Не убитым, не ограбленным, не униженным, но прежде всего - к оболганным. Именно это привело Вику в русское движение – и к фашизму тоже. Потому что русские были прокляты, оклеветаны и измазаны грязью. Поэтому любой благородный человек, это осознающий, должен защищать русскую честь. Но ведь и «фашисты» (в нынешнем дискурсе - вообще все сторонники «третьего пути») тоже были прокляты и оклеветаны, многие – абсолютно незаслуженно. Этого для неё оказалось достаточно, чтобы встать на их сторону. Клеветали же в обоих случаях «левые» и «правые», «коммунисты» и «демократы», «евреи» и «масоны» – и этого тоже оказалось достаточно, чтобы возненавидеть их всех скопом, вместе со всеми их ценностями, резонами, расчётами, даже с их правотой. Люди, не выключившие машину военной пропаганды даже спустя полвека после уничтожения врага и продолжающие дикарскую пляску на заросшей могиле, по мнению Ванюшкиной, не заслуживают даже ненависти: только презрение. А те, кого машина пропаганды перемолола – наоборот.
Разумеется, такая позиция может привести к банальному негативизму, поклонению тому, что другие сжигали – то есть к иной форме всё той же скверной пристрастности. От этого Викторию удерживала филологическая тщательность. Несмотря на увлечённость мистическими, по сути, учениями – или как раз по этой причине – она всегда стремилась к точности. Помню, как она спрашивала френдов, можно ли в переводе на итальянский называть нашу Думу «народным собранием, presentanza nazionale (разумеется, речь шла о настоящей, дореволюционной Думе, а не о путинском спермоприёмнике, о котором и говорить-то срамно). Или – как она перепроверяла легенду о «золотом мальчике», якобы умершим из-за того, что его покрасили золотой краской… Это стремление к точности уберегло её от многих умственных болезней, которыми страдали и страдают российские «правые интеллектуалы». Например, от попыток отождествления «мистического фашизма» и обыкновенного большевизма, в коем многие наши нынешние свинобля сменовеховцы так охотно усматривают «бессознательное стремление к Традиции» и т.п. Или – к не менее вульгарному сведению фашизма к антисемитизму или чему-то подобному. Или – а, пожалуй, что и в особенности – к попыткам использовать идеи Эволы или образы Юнгера во имя сиюминутных политических целей. В этом смысле Ванюшкина, конечно, не была «политиком» - и вообще относилась к политике как к «политиканству» par excellence. В своём самом известном эссе – «Фашизм» - в ряду всего того, что фашисты отвергают в современном мире, она упомянула «принципы демократии, многопартийность, всеобщее избирательное право». У меня нет оснований подозревать её в какой-либо неискренности: нет, она действительно всё это отвергала. Как и права человека. Вика была антропоскептиком и считала, что человек – по крайне мере, ан масс – жалок и дурен. То, что права человека в каком-то смысле выше самой человеческой природы, она не понимала и не хотела – а я и не попытался ей это сказать. Впрочем, не думаю, что она меня бы услышала. А теперь уже поздно.
Честно скажу: с её уходом для меня «правый интеллектуализм» в российском его изводе потерял душу. Остались лжецы, путинисты, дураки, продажные или дармовые, «последние люди», живущие тем (или на то), что скармливают ошмётки ума и сердца путинским феесбешникам. Ничего другого я в них не вижу, да и не хочу разбираться. Все они – от Дугина до Карпца – какие-то подрейтузные формы жизни. Хотя бы потому, что никто из них не вспомнил умершую Вику добрым словом. Кажется, только Александр Елисеев хотя бы упомянул её смерть (несмотря на их регулярные споры и категорическое неприятие Викой его сталинизма и большевизанства). Но это, кажется, и всё – остальные не заметили. Несмотря на то, что именно на её переводах поднялась вся их, с позволения сказать, идеология. Ну что ж, люди себя показали, хрен им в стык и место в общественной палате.
Так или иначе, мы с Викой недоговорили. Будем надеяться, мне ещё выпадет такая возможность. Там, где времени нет.
