Я никогда не питал каких-либо иллюзий в отношении депутата Государственной Думы Андрея Исаева. Понятно, что видный пост в руководстве «Единой России» - своего рода диагноз. Но всё же его поведение во время пресловутого самолётного скандала меня поразило. Дело в том, что Исаев – мой однокашник по истфаку МГПИ им. В.И. Ленина (ныне - МПГУ), мы вместе в конце 80-х состояли в историко-политическом клубе «Община», который затем преобразовался в Конфедерацию анархо-синдикалистов (правда, он и там, и там был одним из вождей, а я просто рядовым участником).
Я сейчас не про то, что Исаев тогда являлся пламенным анархистом, поклонником Бакунина, красноречивым обличителем советской бюрократии, а ныне превратился в один их столпов бюрократии россиянской. В конце концов, образ мыслей с годами меняется… Но чтобы настолько поменялся образ чувств? Хамства в годы нашей молодости, помнится, за Исаевым не водилось. Как из интеллигента-историка и политического диссидента мог вылупиться этот дикий барин? Ведь подобную выходку трудно представить себе даже со стороны номенклатурщиков позднесоветского времени (против которых более двадцати лет назад протестовал Исаев), она уж скорее отсылает к худшим годам царствования Николая I (с режимом которого боролся кумир исаевской юности - Бакунин), когда, по свидетельству современника (причём вовсе не либерала, а твёрдого консерватора Н.А. Любимова), «губернатор, при какой-то ссылке на закон взявший со стола том свода законов и севший на него с вопросом: "где закон?", был лицом типическим…»
Т.е. нахождение в нынешнем правящем слое легко развращает людей даже с таким генезисом как у Исаева (что уж говорить про бывших членов КПСС и комсомольских секретарей). Ибо правила, принятые в этой среде таковы, что власть там воспринимается не как обязанность по отношению к своему народу, а как право помыкать нижестоящими. И это, увы, не новость для отечественной истории.
Цитированный выше Любимов так описывает атмосферу конца николаевского правления: «Начальство сделалось всё в стране… Всё сводилось к простоте отношений начальника и подчиненного. В начальстве совмещались закон, правда, милость и кара… Купец торговал потому, что была на то милость начальства; обыватель ходил по улице, спал после обеда в силу начальнического позволения; приказный пил водку, женился, плодил детей, брал взятки по милости начальнического снисхождения. Воздухом дышали потому, что начальство, снисходя к слабости нашей, отпускало в атмосферу достаточное количество кислорода. Рыба плавала в воде, птицы пели в лесу, потому что так разрешено было начальством. Начальник был безответственен в отношениях своих к подчиненным,но имел, в тех же условиях, начальство и над собою».
Конечно, этот пассаж не лишён, так сказать, художественных преувеличений, но картинка, в общем, узнаваемая… Особо обращаю внимание на выделенный курсивом финал: действительно, данная схема воспроизводится на всех ступеньках государственной иерархии России, более того, она во многом распространяется и на общество. Кто же не знает великого русского народного афоризма: «Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак»?
Некогда Джон Стюарт Милль метко сформулировал следующую «идеально-типическую» (в веберовском смысле) оппозицию: «Существуют две склонности, по сути совершенно различные... Одна из них - желание властвовать, другая - нежелание подчиняться чьей-либо власти».
Люди, которым несвойственно «желание властвовать», но зато присуще «нежелание подчиняться чьей-либо власти», думаю, подтвердят, что в России с такими запросами жить непросто. Сплошь и рядом отсутствие явно выраженного властолюбия принимается у нас за слабость и «терпильство». Когда же обнаруживается, что это вовсе не так, ярости в отношении «обманщика» нет предела, и он, рано или поздно, исторгается из иерархически устроенного коллектива, несмотря на то, что, как правило, его стремление к независимости делу как таковому во вред не идёт. «Властолюбцы» же, постоянно собачась между собой, умудряются десятилетиями сосуществовать друг с другом в рамках того же самого коллектива, успешно подменяя продуктивность своей работы вдохновенным исполнением ритуалов почитания начальства.
Но всё это не удивительно, если понять что высшей – хотя и неформальной - ценностью российского государства и социума является не личная независимость, а возможность властвовать, помыкая другими, при том, что другие в свою очередь помыкают тобой. Человек же, который не желает сам никем помыкать, но и не хочет, чтобы им помыкали другие - антисистемный элемент, который следует немедленно удалить, ибо он мешает бесперебойной работе уже отлаженного механизма.
Есть исследователи, которые пишут в связи с этим о каком-то особом «властецентризме» русской культуры или даже видят здесь выражение неких онтологических свойств русского национального характера. Но данное явление вовсе не уникально.
Тот же Милль пишет:
«Есть нации, у которых страсть повелевать другими настолько преобладает над стремлением сохранить личную независимость, что они даже ради призрачной власти готовы всецело пожертвовать своей свободой. В таком народе каждый человек, подобно простому солдату в армии, охотно отрекается от личной свободы в пользу своего начальника, лишь бы армия торжествовала и ему можно было гордиться тем, что и он - один из победителей, хотя бы его участие во власти, проявляемое над побеждёнными, было совершенно призрачно. Правительство, строгого ограниченное в своих полномочиях... не по вкусу такому народу. В его глазах представители власти могут делать всё, что угодно, лишь бы самая власть была открыта для соискательства. Средний человек из этого народа предпочитает надежду (хотя бы отдалённую и невероятную), что он достигнет некоторой власти над своими согражданами, уверенности, что эта власть не будет без нужды вмешиваться в его дела и дела его ближних».
Вы думали это о русских? Между тем, речь идёт о французах позапрошлого столетия, точнее, эпохи «суверенной демократии» Наполеона III. Сходные социально-политические системы порождают и сходные общественные практики. Авторитарные режимы естественным образом проецируют свои системообразующие принципы и на общество в целом. Но это не значит, что и режимы, и принципы эти – навсегда. Франция почти столетие преодолевала наследие королевского абсолютизма, одним из рецидивов которого и был «цезаризм» Наполеона Малого. Российская империя после 1905 года с Думами, реформой Столыпина, бурным ростом общественных организаций - принципиально отличалась от своего вышеописанного «досевастопольского» варианта.
Конечно, в природе существуют, так сказать, «прирождённые» «властолюбцы» (как и необходимые им «прирождённые» холопы) и «прирождённые» «независимцы». Но преобладание первых или вторых обусловлено тем, кому из них более благоприятствует социально-экономический строй данного общества. Склонность к независимости может быть личной добродетелью упорных и принципиальных героев-одиночек, но не может быть слишком распространённым выбором, если она не обеспечена материальными и правовыми гарантиями. «Массовый человек» удивительно пластичен, всегда приспосабливаясь к господствующему тренду. Разумеется, в обществе, где средний класс – социальная основа демократии – целенаправленно размывается правящим режимом, где подавляющее большинство живёт на жалкие подачки от государства, число стремящихся к личной независимости будет невелико. Зато схема безответственной власти сверху донизу будет работать по полной программе. Именно таким обществом и является Российская Федерация.
Недавно я поделился размышлениями на данную тему с другом-предпринимателем. Он мне сказал, что в современном российском бизнесе стиль, когда подчинённые соревнуются в лести и интригах ради благосклонности подогревающего всё это начальника, если и был когда-то, то ныне ушёл в прошлое. По вполне понятным причинам – в конечном итоге, сколь бы ни был бизнесмен властолюбив лично, эффективность предприятия для него куда важнее, поэтому он предпочтёт пусть независимого, но хорошего работника, чем бесполезного кадильщика фимиама. Другое дело, государственные структуры. Я в качестве возражения вспомнил свою работу в газете, издававшейся одним покойным ныне православным бизнесменом, в которой он пытался устроить вполне себе советские порядки. «Так это у него игрушка была, - ответил мне друг, - ты же сам говорил, что газета изначально не предполагала прибыль. Думаю, бизнес свой он совсем по-другому вёл».
«А вообще, - добавил мой друг через какое-то время, - думаю, властолюбие и желание заставлять других плясать по своей прихоти в России потому так сильно, что наши люди чувствуют себя несчастными и хоть чем-то пытаются компенсировать это мучительное ощущение».
А почему наши люди чувствуют себя несчастными? Уж не от отсутствия ли независимости? Замкнутый круг. И разомкнуть его может только одно – радикальная смена правил игры, по которым живёт общество. Но для этого нужна другая правящая элита.
