Более двадцати лет, прошедших со времени распада СССР, не привели к началу какой-то новой политической эпохи, которая сделала бы это событие просто фактом из истории, чем-то давно прошедшим. Мы по прежнему живём в постсоветском периоде и на постсоветском пространстве. Это не только слова оценки, это реальность вполне конкретных форм нашего общественного и государственного существования: почти все границы, которые можно найти на карте бывшего СССР, начерчены именно большевиками; все национальные единицы и свойства самого деления на национальности – также их наследие; административные системы напрямую продолжают прежние; инфраструктура всё ещё та же и т.д. Даже элиты не сменились, произошло лишь некоторое их обновление в ходе нескольких волн «трансформации» в связи с теми или иными вызовами. Система, созданная в начале 1920-х и в 1930-е гг., до сих пор работает, мы живём лишь на новых этапах её существования.
В этом плане наверное стоит несколько иначе, чем принято, описывать события 1991-го года. Их уже традиционно представляют как крах прежней государственной системы, как "геополитическую катастрофу", как поражение в Холодной войне и т.д. Однако думается, что любые рассуждения о том, почему распался Советский Союз, должны исходить из того простого факта, что СССР был совсем не тем, за что себя выдавал.
Что создала коммунистическая партия? Большевики были самой западной по мысли и по форме партией в дореволюционной России. Они несли с собой западные технологии политического действия и общественной организации. В числе прочего, они привнесли в сферу государственной политики актуальное западное понятие «нации», «национального государства». Большевики были не только «строителями коммунизма», инициаторами огромного социально-экономического эксперимента по радикальному переустройству общества. Они были ещё и «нацио-строителями», создателями десятков новых «nation-states» на территории бывшей Российской империи. И, к сожалению, именно в сфере nation-building’а они оказались действительно успешны.
В то время в западной общественной мысли было два основных деления общества – классовое и этнонациональное. На деле в дореволюционной России и наций почти не было, а две, к тому времени уже в целом сложившиеся – польская и финская – получили независимость. Да и классового самосознания, в отличие от Запада, тоже почти не наблюдалось. Чтобы подогнать российское общество того времени под эти западные категории, надо было проводить большую кампанию по формированию соответственно национального и классового самосознания. Это обусловило ту казалось бы странность их деятельности, что, при всём своём убеждённом материализме, основной упор в работе с населением большевики и сталинское руководство делали именно на идеологическом воспитании, на обработке массового сознания.
С одной стороны, приоритетным для коммунистов было именно классовое деление, а национальный вопрос был боковым. Однако будущее советское общество мыслилось как бесклассовое (и довольно быстро было таковым объявлено), а вот национальное деление оставлялось – более того, советская система именно его создавала и утверждала. Социализму отводилось социально-экономическое содержание, национализму – форма. В качестве господствующей заявлялась идеология интернационализма. У нас часто ассоциируют её с чем-то, отрицающим национальное деление, что в корне неверно. «Inter-natio» – совсем не значит «a-natio», то есть она не отрицает, а утверждает национальное деление, дополняя его лозунгом взаимодействия рабочих наций и «дружбы» между народами. Эту систему можно смело назвать ещё и «мультинационализмом», так как она не столько контролировала отношения между уже созданными нациями, сколько создавала их.
Кстати, СССР не был и советским обществом. Оригинально русская система советской власти, сложившаяся в 1905-1907 гг. (с многоступенчатой системой выборов депутатов от трудовых коллективов), была полностью подчинена партийной власти большевиков уже с 1918 года, а потому стала фикцией. Окончательно она была упразднена по конституции 1936 года, и заменена принципами западного парламентаризма (со всеобщим, равным и прямым голосованием населения по территориальным округам). Но наименование всего этого «советским строем» осталось.
Конституция 1936 года, помимо уничтожения советской власти, ввела в обиход ещё и понятие наследуемой от родителей «национальности», которую стали записывать в паспорта. Корни этого понятия те же, что и у «нации» в нацистской идеологии – западная, и прежде всего немецкая этно и расологическая мысль конца XIX – первой половины XX века. Его утверждение в советском обществе означало разрушение традиционной русской идентичности. Это социо-биологическое понимание национальности вошло в сознание и, к сожалению, господствует до сих пор, блокируя русскую идентичность через культурный нигилизм и идею «смешанной крови». На Западе от такого понятия идентичности полностью ушли после Второй Мировой, а у нас оно господствует по сей день.
Так, не смотря на, казалось бы, идейное оппонирование Западу, Советский Союз был гигантским вестернизационным механизмом, и проводившаяся в нём силовая модернизация во многом была направлена на приведение местного быта в соответствие с западными образцами. Наравне с декларируемым «интернационализмом», важнейшей целью, реализуемой Союзом всё время его существования, было переформатирование общественной жизни на пространстве бывшей Российской Империи по национальному принципу. СССР был своего рода националистической фабрикой: вобрав в себя огромное, поначалу бесформенное скопище разнообразного «этнического материала», Советский Союз за несколько десятков лет создал на его основе максимальное количество вполне западного типа наций.
При этом у Советского Союза как у системы была ещё одна вспомогательная цель. Ещё Лениным была осознана опасность преобладания гигантского русского народа, а тем самым подрыва национальных проектов «малых наций». Эта опасность побудила его сформулировать доктрину сдерживания «старшего брата», «великодержавный шовинизм» которого был признан «в 1000 раз опаснее буржуазного национализма» других народов страны. Основной целью новой системы национальной политики было «защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника» (В.И.Ленин), которому приписывалась роль «угнетающего большинства». Оправдывал эту систему тезис об исторической вине русских перед всеми другими народами Империи: русские «в качестве бывшей великодержавной нации» должны были «искусственно поставить себя в положение, более низкое по сравнению с другими» народами, чтобы тем самым «купить себе настоящее доверие прежде угнетённых наций» (Н.И.Бухарин).
А для утверждения такой системы требовалось и максимально сократить русское население. От русских отделили этнографические массы западных регионов для реализации нерусских национальных проектов Украины и Белоруссии, а оставшуюся часть восточных славян свели именно к положению «населения»: им единственным было отказано в создании своей национальной республики. Центральная союзная республика – РСФСР – была лишь вторым этажом СССР, не являясь, в отличие от всех других, национальным формированием. Большая часть малых народов постимперского пространства, недотягивавших по объективным критериям до образования своих союзных республик, одаривались национальными автономиями в её составе. Но русской автономии не предполагалось. В этом смысле РСФСР, как и нынешняя РФ, с юридической точки зрения межнациональной федерацией признана быть не может – скорее это унитарное государство с федеральными вкраплениями. Но главное – оно как целое так и не получило русского национального статуса, став единственной территорией «интернациональной власти».
Так, при торжестве националистической мысли в масштабах всего Союза, был найден способ не допустить создания единственно русской нации как несоразмерно большой и традиционно воспринимаемой как опасной для «цивилизованного мира». Большевики, являясь партией «рабочего интернационала», создали систему интернациональной власти над русским большинством, лишив его каких-либо национальных прав и поставив в униженное положение перед всеми другими – даже очень малыми – народами СССР. Западная культура и правовое мышление, носителями которого были большевики, обусловливало и специфическое для Запада отношение к русским. Они наследовали многовековой русофобской традиции, и страх перед русскими, совмещённый с желанием утвердить вину русского народа, был для них вполне естественной формой мысли.
Распад СССР стал абсолютно закономерным явлением, он был предрешён логикой действия всего механизма: процесс создания нации неизбежно приводит к постановке вопроса о её суверенитете и независимости. Только добившись их, нация реализует себя, оформляется как полноценный nation-state. Распад СССР не был приостановкой, и тем более завершением действия «советской» фабрики наций, а наоборот – её победой, её утверждением: с конвейера сошла основная партия новоиспечённых национальных государств. То есть революции в 1991 году не было, система не сломалась, ничто не рухнуло. Разве что распалось пространство исторической России, но над этим работали все семьдесят лет. Можно даже сказать, что декабрь 1991 года – не поражение Советского Союза, а его победа, победа заложенных в нём принципов, всего его механизма. СССР распался не из-за того, что был неэффективен (как это нередко пытаются представить). Наоборот, он распался именно из-за своей эффективности как мультинационалистического образования.
Экс-РСФСР, современная Российская Федерация, представляет собой ровно ту же систему национальной политики, что была и в СССР – она её в прямом смысле слова «продолжает». С отпадением вроде как дозревших до самостоятельной жизни наций, в ней остались старые автономии, в которых процессы нациообразования ещё идут, и, хотя и развиваются по нарастающей, всё же пока далеки до завершения. А русские по-прежнему не имеют своих органов самоуправления даже на уровне культурной жизни, благодаря чему создание их нации просто невозможно – по крайней мере до той поры, пока все малые народы РФ не созреют до отделения от «матки». В результате Российская Федерация представляет собой довольно странный политический организм: исторически огрызок Империи, она является государством и не архаичным, и не национальным, а потому и по-прежнему неописуемым ни языком западной политологии, ни понятиями старой русской культуры.
Фабрика наций продолжает работу в виде Российской Федерации. РФ – та же фабрика, которая была запущена в 1920-х гг., и работает с тем же успехом. В ней дозревают новые нации. То есть СССР по прежнему жив в своих частях, он до сих пор представлен и Россией, и новыми независимыми государствами. Но следует понимать, что сам этот механизм настроен не на вечное существование, а только на временную программу производства: на полную переработку населения одной шестой части суши по националистическим лекалам.
С бывшими союзными республиками есть и проблемы: СССР распался раньше времени, его поторопили – в результате нации не успели достаточно «пропечься» в его печке, полностью сложиться. Вначале это не было заметно, но потом стало очевидно: даже несмотря на долгий период подкармливания (все 1990-е гг. и несколько позже), во всех бывших республиках СССР наступил кризис внутренней интеграции. Нации остались недоделанными, и теперь это даёт себя знать в наблюдаемом нами кризисе каждой из них. Нынешние проблемы постсоветских республик свидетельствуют о том, что «инкубатор» развалился раньше времени – им приходится «дозревать» самостоятельно.
Особенно много проблем у тех государств, в которых осталось большое русскоязычное население. Оно именно русскоязычное, потому что имеет очень сложное происхождение и является ненациональным по самосознанию. Оно не способно к самоуправлению, к защите своих прав, у него нет своей идентичности, но и стать органической частью титульных наций оно тоже пока не может, да и не хочет. В Латвии и Эстонии, наиболее жёстко ограничивших в гражданских правах это население, постепенно образуются двухобщинные государства, однако общины русскоязычных – это пока скорее проект, чем реальность. Это атомизированное население, которое просто постепенно обособляется от титульной нации, понемногу осознаёт свою особость и свои проблемы, но вступать в переговоры с официальной властью пока не способно. Примерно то же происходит и в Казахстане, который неплохо демонстрирует, что решать «русский вопрос», в том числе и значительно сокращать долю русскоязычного населения, можно и без крайне сомнительного с правовой точки зрения лишения инородцев гражданских прав. Украина, где распространение украинской идентичности на русских сделало невозможным межэтническое размежевание, постепенно распадается на две протонации по границе относительного преобладания официального и «иностранного» языка. Наиболее жёстко русский вопрос был решён в Чечне и некоторых других малых национальных образованиях, но в то же время их опыт показал, что путь открытого этноцида и этнических чисток связан с большими рисками и, пусть временными, но всё же нежелательными последствиями, во многом ставящими под вопрос дальнейшее развитие местного нациостроительства. Перспективы утверждения старых национальных проектов во всех этих странах сейчас видятся ещё туманнее, чем двадцать лет назад.
СССР был обречён на распад (в этом и была его самореализация), но он мог бы просуществовать и несколько дольше. Собственно, именно поэтому и возникла система спонсирования Москвою экономик новых независимых государств: в Москве хорошо понимали (и не раз заявляли об этом), что к самостоятельной жизни в условиях международного рынка все эти молодые национальные государства ещё не готовы. С этим же связана и лояльность Москвы к значительному ущемлению прав русского населения в этих государствах. СССР был в своём проекте центробежной конструкцией, то есть по принципу организации он работал на будущий распад. Таковым стало и СНГ, которое не зря назвали в самой же Москве «формой цивилизованного развода» бывших союзных республик. Даже нынешняя попытка реинтеграции ничего кардинального в этом не меняет.
Процесс постсоветского подкармливания бывших союзных республик был во многом прекращён извне, через череду «оранжевых революций». Они были поддержаны Западом по причине плохого понимания того, что здесь происходит. Современный Запад верит в собственную пропаганду, он верит, что СССР был великорусским шовинистическим государством, а отколовшиеся республики добились своей независимости и теперь важно избавить их от московского неоимпериализма. Но при этом брать на себя обязанность кормить эти молодые нации и улаживать их внутренние конфликты Запад не готов.
В результате сложилась ситуация, когда РФ получила возможность ставить свои условия: либо мы вас кормим и растим дальше, либо вы уходите из нашей зоны ответственности. Новые интеграционные процессы на постсоветском пространстве, запускаемые в 2010-2015 гг., именно в этом и заключаются: недозрелые нации пытаются временно вернуться в породившее их лоно, чтобы набраться сил, дозреть и отсоединиться, наконец, окончательно. Таким образом, новые попытки реинтеграции связаны лишь с незрелостью национальных республик, что само по себе прежний фабричный механизм никак не нарушает. Просто ему есть ещё зачем работать.
К чему всё это нас ведёт? Чем всё это может закончиться? Скорее всего, дальнейшим утверждением на постсоветском пространстве принципа «nation-state», который на каком-то этапе обязательно захватит и русских – точнее сказать, остатки русского населения, не переваренные другими национальными проектами. Но русскому национальному государству позволят сформироваться только тогда, когда победит и утвердится максимальное число других национальных проектов. И оно будет максимально маленьким. Таков механизм, такова стратегия его работы.
Какие есть пути выхода из этой весьма несимпатичной ситуации?
Их два. Во-первых, полностью откатить всё назад к досоветской реальности: восстановить донациональную структуру общества и государства России XIX века, убрать национальную форму мысли из сознания людей, тихо и незаметно уничтожить все национальные движения, идеологии и государства. Второй путь: перевернуть ситуацию в пользу русского большинства, то есть утвердить русское национальное государство в максимально широких границах расселения русского народа, а дальнейшие отношения с прочими народами бывшего СССР строить на основе принципа соблюдения русских национальных интересов и в формате межнациональных контактов. Первый путь предлагается чаще всего, но представляется совершенно нереальным. Убрать сто лет истории из сознания и культурного опыта народов вряд ли возможно, а совершить такое насилие на пространстве нескольких государств – тем более. Второй путь теоретически вполне возможен, на практике же очень труден.
Касательно новых интеграционных проектов. Есть основной принцип политической организации обществ эпохи Современности, который пока что никак не отменён: политические формы должны совпадать с культурными. Любая модель интеграции должна объединять что-либо не на основе бизнес-интересов привластных кланов или фантомных болей жителей бывшей Империи, а на основе этнокультурной, языковой, цивилизационной близости населения. По сей день Россия не предлагает постсоветскому пространству никакого идентитарного проекта интеграции. Это в полной мере относится и к такому проекту, как Евразийский Союз, в который предполагается включить на равных такие культурно чуждые друг другу государства, как, например, Белоруссия и Киргизия. Главное, что нет интеграционного проекта, который был бы самоцелью, той стратегической задачей, которая может давать мотивации политическим действиям независимо от соображений экономической выгоды тех или иных кампаний.
Но стоит понимать, что предложить что-то иное Россия и не может, ведь она – это мини-СССР и у её государственно-политической системы совсем другие задачи. Интеграция, основанная на особой идентичности, может быть осуществлена только тем политическим центром, который сам обладает определённой идентичностью и культурной цельностью, а не является просто фабрикой производства прочих наций.
Возможность идентитарного проекта постсоветской интеграции могла бы открыться только при реализации второго из описанных сценариев. Формирование Русского национального государства могло бы поставить задачу воссоединения всей территории господства русского языка, русской культуры. А это, кроме большей части РФ, ещё и Белоруссия, большая часть Украины, Приднестровье и значительная часть Казахстана. Собственно, это и есть то историческое пространство, которое можно назвать Русской землёй. И если такое образование возникнет, и не как фабрика других наций, а как фабрика собственного развития, цивилизационного воспроизводства, то она будет привлекательна и для других, культурно более далёких, но исторически близких соседей.
Однако для такого переворота в судьбах нашего пространства мало поменять государственное устройство, сломать советское наследство на уровне границ и административных систем. Система, созданная коммунистами, проникла гораздо глубже – в понятия об идентичности. Старые формы русского самосознания, господствовавшие ещё сто лет назад, полностью отмерли, их теперь их можно восстанавливать разве что через дошедшие до нас тексты. Те понятия, по которым русским считался каждый крещёный в Русской церкви, а в связи с секуляризацией культуры – просто каждый человек с родным русским языком и традициями, ушли в прошлое. Новая система идентичности, заданная Конституцией 1936 года и советской пропагандой, глубоко вошла в сознание. Русские стали говорить о «национальных кровях», привыкли делить свой организм на те или иные доли кровей разных «национальностей», доставшихся от предков, обсуждать чистоту крови, её значимость и т.д. Причём эти понятия очень по-разному прижились у разных народов СССР. В большинстве бывших союзных республик официально разрешённый национализм быстро сменил их на государственно-культурные характеристики, и даже для самых крайних националистов (например, для украинских почитателей Бандеры и Шухевича) национальная принадлежность определяется не кровными долями, а языком и самоидентификацией.
Кажется, русские остаются чуть ли не единственным народом Европейской части света, которому свойственен биологизаторский дискурс идентичности. И работает он как самый надёжный механизм по разрушению русского самосознания: мало кто может заявить о своей «абсолютной чистокровной» русскости, а значит становится уже «не совсем русским», а «лишь на такой-то процент». При этом все помнят об ужасах немецкого нацизма с его постулированием ценности кровной чистоты, так что «смешанность кровей» (а значит и неопределённая идентичность) становится своего рода предметом гордости. В результате национальная идентичность работает не как консолидирующая общество, а как раскалывающая, причём не только общество, но и каждого отдельного человека. «Я наполовину русский, на четверть украинец, на четверть татарин, хотя ещё вроде на одну восьмую белорус, а ещё во мне есть немножко польской крови, так что в целом и не знаю, кто я», – это стало формулой снятия национального самосознания. А вполне оправданный страх перед социальными практиками, основанными на критерии чистоты кровей, дискредитирует саму постановку вопроса.
Благодаря победе в Великой Отечественной войне, русские в абсолютном большинстве являются идейными антинацистами, при этом мыслят себя в нацистских категориях, и это постоянный источник для страха перед собственной русскостью и желания от неё избавиться. Сталинский дискурс идентичности, имеющий, как уже было сказано, те же научные и идеологические корни, что и немецкий нацизм, – главное, что по сей день определяет русских как общность, имеющую скорее негативное самосознание и не способную к национальной консолидации. Сохранение советских конструктов в этой сфере, препятствующее возвращению к досоветским формам самосознания – гораздо более важная сторона «постсоветскости», на уровне общественного самосознания поддерживающая и легитимирующая действие механизма «фабрики нерусских наций». Для изменения системы, для приостановки всего запущенного в 1917-22 гг. антирусского механизма, необходима отмена его действия на главном уровне – на уровне общественного и личного сознания, то есть господствующего в обществе дискурса идентичности.
Кроме того, это в буквальном смысле и вопрос выживания русского народа. Русское самосознание к исходу ХХ столетия оказалось в крайне подавленном состоянии: десятки миллионов восточных славян, сохранив русский язык (и хорошо освоив его литературную норму), утеряли русское самосознание. Даже в России оно считается непрестижным и чуть ли не постыдным. Русские стали самым необщинным народом в мире: ожидать от них где-либо – за рубежом или в самой России – объединения на основании русской идентичности ради отстаивания своих прав и интересов уже довольно трудно. При этом за пределами Русской земли они оказываются вообще на удивление беспомощны в сохранении своей культуры и лишь пытаются интегрироваться в чуждое пространство. Это крайне низкий уровень самосознания и способности к национальной консолидации, который очень опасен для перспектив выживания всей культуры.
И при этом русские оказались особенно привязаны к территории своего традиционного расселения, к Русской земле. Можно заметить, что все многочисленные волны миграции, какие спровоцировала история ХХ века, не породили действительно сильной русской эмигрантской культуры. У нас нет и сильной диаспоральной системы – русские не образуют общины в чужеродной среде, не сохраняют свою культурную среду. Когда в результате Перестройки наш народ открывал себе всё это наследие, казалось, что наступит новый расцвет культуры, синтезирующей две мощные традиции. А на деле масштабы оказались совсем иные, и огромная русская культурная элита, выгнанная из страны, сделала для нашей культуры несопоставимо меньше, чем оставшаяся её часть. Есть в науке такое понятие – «эндемики». Так вот, русские в каком-то смысле являются эндемиками Русской земли, и выживание русской культуры полностью зависит от целостности и обустроенности этого пространства.
Опубликовано в: Вопросы национализма, вып.12 (2012 № 4), с.37-44.
