Двухактная пьеса Станислава Белковского не то чтобы прогремела, но - наделала шороху. Шорох, конечно, это не гром, звучок тихий, еле слышимый, но для людей понимающих и чутких – куда более значимый. Что гром? Гремит и гремит. А вот если зашуршало – значит, задело за живое. Живность начала поводить носиками – фу-фу-фу, пованивает каким-то керосинчиком.
Ну, положим, до керосинчика ещё далеко. Пьеса Стаса – не горьковская «Мать», да и вообще не агитка. До агиток мы ещё, в общем-то, не доросли. Потому что агитка должна куда-то звать, а стасова пьеса, как та ночь, никого никуда не зовёт. Ну разве что подивиться. Это да, это есть. Подивиться – нехорошо так подивиться – пьеса приглашает. Даже где-то с гоголевским заходом: над кем смеётесь? Над собой посмейтесь, лохи, потому что эти самые, над которыми вы привыкли хихикать, вас тем временем кушают с горчичкой.
Впрочем, удержимся от нравоучений и обратимся к самой вещи. Избегая пересказа: если нужен спойлер, то вот пожалуйста. Тем более, что сюжет простой и все уже его друг другу по тридцать раз пересказали. Будем считать, что вы, дорогой читатель, уже всё прочитали. Если всё-таки не прочитали даже в пересказе, то вот: главный герой, ельцинский премьер и либеральный реформатор, под влиянием харизматичного священника пересмотрел своё прошлое и начал делать пакости своим коллегам по реформаторству, за что те его в конце концов и убили. Финита. Зато действие развивается в чрезвычайно интересных декорациях, свидетельствующих о литературной и исторической начитанности Белковского, а также о хорошем знании быта и нравов российской закулисы. Стоит отметить также лёгкий и живой слог, на что, впрочем, обращали внимание все рецензенты.
Ну а теперь давайте немного осмотримся.
Театр начинается с вешалки, а текст с названия. Название у пьесы говорящее, более того – вполне узнаваемое. Правда, почему-то никто из писавших о пьесе его предпочёл не узнать, хотя автор его подчеркнул[1]. Ну, я напомню. «Покаяние» - это название фильма Тенгиза Абуладзе. В котором, если кто помнит, из могилы выкапывают труп местного царька, а вину берёт на себя его внук. Что ж, Станислав Белковский и в самом деле поступил именно так – выкопал вонючий труп дедушки. Ну, в смысле, дедушки российских «реформ», то есть Прародителя Новой России (как и в кино выкапывали Дедушку Социализма). И с теми же, в общем-то, намерениями: свершить над ним справедливый суд.
Сразу скажем: попытка удалась. Дедушка получил своё, как и его потомки, в тексте представленные в самом что ни на есть натуральном виде.
Теперь о времени и месте действия. Реальный Гайдар умер в 2009, но в пьесе время чуть подпрессовано: обозначена эпоха конца «нацпроектов», середины «нанотехнологий» и только-только начинающегося «Сколково». Что касается пространства, оно устроено довольно любопытно. Действие происходит в каком-то смысле в России, но вот именно «в каком-то смысле». Герои живут и действуют в специально выделенном квазипространстве, с внутренней точки зрения выглядящей как вип-зона между Рублёвкой и Кремлём[2], а с внешней – как пограничная зона между Сингапуром и Гондурасом[3]. Погружения «в Россию» совершаются в воспоминаниях, за кадром, и переживаются героями примерно как купание в ледяной проруби: «какая жуть».
О героях. Они слеплены автором так, чтобы при небольшом напряжении ума узнавались прототипы. Кочубей – это типа Гайдар, Дедушкин – что-то вроде Ясина, Толь – ну кто у нас «железный Толик»? Несколько больше усилий требует разъяснение Гоцлибердана, но отсутствие описания внешности этого зверька в списке действующих лиц наводит на мысль о его синтетичности, а остатки исторической эрудиции как бы говорят нам, что он составлен из нескольких фигур, скорее всего из трёх, где две опознаются довольно легко (я имею в виду Коха и Гозмана: Кох отвечает за феерическое хамство и матюги, Гозман – за интонации «эчеленца, прикажите, усё оформим в лучшем виде»). Не попавший на страницы романа живьём, но часто поминаемый «поп Гавриил Сирин» имеет прототипом покойного о. Даниила Сысоева - правда, тот был татарин, а не якут, но это, в общем-то, бара-бир.
Это одна сторона. А с другой - сквозь личины смотрят немигающими глазами архетипы. Например, Толь – очевидный Воланд и даже Кащей Бессмертный (для непонятливых: он руководит Корпорацией Вечной Жизни) и по совместительству немножко граф Дракула. Дедушкин, соответственно, зомби, из которого Толь когда-то высосал кровь и сделал его тенью человека – вечно голодной и алчущей тенью. Такую судьбу получил бы булгаковский Варенуха, если бы Воланд не отпустил бы его из вампиров[4]. Про Гоцлибердана «и так ясно» - фигура Мелкого Беса отполирована всей русской литературой от Гоголя до Сологуба… В общем, как ни странно, единственными живыми персонажами – ну, относительно живыми - оказываются Кочубей и его непутёвая жена, «Мария-Марфа[5]».
О живых и поговорим.
Несколько знакомых, читавших пьесу, высказали любопытную претензию к сюжету. По их мнению, Кочубей-Гайдар, будучи гнидой, прогнившей до мозга костей, просто не мог увлечься никаким якутским попом и потом раскаяться в содеяннных реформах. Потому что раскаяние – это что-то высокое и чистое, чего в ожиревшем сердце великого реформатора просто не могло найтись ну ни скрупула. «Это ж гада-то какая раздраконная».
На что можно сказать ровно одно: гада, она разная бывает, и сюжет с якутским попом вполне реалистичен.
Тут придётся сделать небольшой экскурс в теорию гадства. Сожалею, но без этого дальнейшее будет непонятно.
Как ни странно, полностью сознательных негодяев довольно мало. То есть мало людей, знающих, что они делают окружающим каку и бяку, квалифицирующих свои действия именно как каку и бяку, и при этом спокойно спящих, хорошо кушающих и наслаждающихся жизнью. Такие есть, но они редки. Большинство же к такому высокому полёту негодяйства, в общем-то, неспособно. Что не мешает этому самому большинству регулярно совершать разного рода подлости и мерзости.
Каким образом? В общем-то, существует всего две основные стратегии, позволяющие делать каку и при этом спокойно спать. Две принципиальные, так сказать, линии. Что, впрочем, не мешает им на практике пересекаться и даже свиваться, как змеи на кадуции.
Первая стратегия – это убедить себя, что то, что ты делаешь, не является какой и бякой. «А что такого-то я сделал, ну чего такого-то». Если такая наивность не проходит, человек начинает себе внушать, что это, в сущности говоря, были вполне правильные, законные, даже благие действия, а если кто этого не понимает – так он дурак и не может оценить. В том числе и глупая жертва каки и бяки. Которая не поняла, какую ей любезность оказали. Или даже поняла и «сама того хотела».
Вторая стратегия – это убедить себя, что каку и бяку жертва заслужила. Потому что это справедливое наказание за какую-нибудь её вину или несовершенство. Да, можно сказать, ей ещё мало досталось - по сравнению с тем, какая она, жертва, гадкая.
При этом человек может придерживаться обеих стратегий сразу, переходя с одной на другую чисто механически. Чтобы не ходить далеко за примером, возьмём типичные речи пойманного маньяка, насиловавшего и убивавшего девушек. На допросах эти люди обычно говорят две вещи. Первая - «они сами хотели, я по глазам видел, что они хотят трахаться, и когда душил, они тоже хотели, да все бабы мазохистки, им это только в кайф». И вторая – «да, я убивал шлюх, грязных развратниц, я очищал от них общество, я санитар социума».
Можно, впрочем, мыслить и тоньше, сплетая обе темы более изящно, суть к сути. Например, первая стратегия оправдания зла порождает, скажем, фанатизм, с формулами типа «я служу Великой Цели, и даже миллионы трупов оправданы её величием, не то что этот маленький жалкий трупик». Но она же может исполняться и в других тонах: «я спас человечество от огромного, просто огромного зла, которое нёс с собой тот выродок, теперь я страдаю от ужасных воспоминаний, а эти кретины не способны даже посочувствовать тому грузу, который я на себя взвалил». Или наоборот – «я человек маленький, мне сказали – я сделал, да чего я, все вопросы к начальнику». И всё это сводится к одному и тому же: «в сущности, я не виноват».
А вторая стратегия отлично выражается в виде этакого царственного цинизма – «эти люди дураки, слабаки и лохи, и если их трахают и грабят, значит, они сами виноваты, выживают сильнейшие, это закон природы». Но в чуть другом варианте оно же оборачивается лютой ненавистью: «да эти суки рваные заслужили, чтобы их ели заживо, чтоб клешами суставчики раздавливали, ублюдкам». И так далее – главное, что «если разобраться, виноват-то не я».
И так далее – вариаций много, сплетений ещё больше. Простор для творчества.
Правда – и это важно – для налаживания подобного самообмана нужна некая натренированность, набитость ума. То есть способность удерживать в себе эти мысли и в них не сомневаться.
Как? Например, затупиться, уплощить свой ум до житейской хитрости. Или поверить в сверхценную идею. Или поверить в того, кто верит в сверхценную идею верит. Или наоборот – найти виноватого: «вот он, он меня подучил».
Тут у нас начинает кое-что проясняться.
Почему, собственно, вся эта банда подонков и убийц (и даже более того: российские реформы тянут на полноценный геноцид) так цацкаются с Кочубеем? Он же не при делах и к делам его никто не подпустит. В российском политическом серпентарии бывшие заслуги ничего не значат: не удержавшийся в обойме идёт прямиком на помойку истории. Личной благодарности к Кочубею никто не питает. И тем не менее – с ним цацкаются. Да, презирают, да, глумятся, да, мерзостный Гоцлибердан огуливает кочубеевскую жену, но всё-таки ведь – возятся, считаются, устраивают его жизнь? И убивают только после того, как все остальные средства – на которые, кстати, истрачены немалые средства в свободно конвертируемой – уже были испробованы и эффекта не дали?
Дело в том, что Кочубей для всей этой банды является тем, кем они себя оправдывают.
Освежим в памяти обе формулы - «виноваты не мы» и «мы не виноваты» - и приложим их к нашим героям.
Начнём с первого. Кочубея регулярно выставляют «главным ответственным» за реформы. Даже железный Толь, который вроде бы в этом не нуждается, поскольку пользует вариант «все жертвы ничто по сравнению с великой целью»[6]. «Ты наш лидер, наш мозг. Мы признали тебя один раз и навсегда» - говорит Толь Кочубею в момент жёсткого объяснения[7], и в этих словах очень мало лести, несколько больше угрозы («…и мы не допустим, чтобы ты бросал тень на нашу репутацию»), но настоящий их смысл – обвинение: «ты нас породил, именно ты, и не смей уклоняться от ответственности за то, что мы делаем». Но и промеж собой они обсуждают этот вопрос в том же ключе: «если что, так это не мы, это он». И уж тем более – продают это наружу.
Важнее другая тема – «а чё такого мы сделали, ну ты скажи, чё такого-то». Тут всё очень интересно. Чувствуется, что от Кочубея все ждут, в сущности говоря, одного: убедительного и окончательного объяснения, почему «радикальные реформы» были необходимыми и благими. Если не для России, то хотя бы для «цивилизованного мира» - такое оправдание вся шайка-лейка с радостью приняла бы[8]. Отсюда и постоянные попытки выпихнуть его под свет софитов, к микрофонам – чтобы он напряг, наконец, мозги и родил-таки, чёрт подери, это спасительное объяснение. Но даже пока такового нет – сам тот факт, что Кочубей жив и мыслит, и когда-нибудь измыслит это самое оправдание, уже успокаивает. Для практических дел Игорь Тамерланович не очень приспособлен – ну на это есть Толь и Дедушкин, они всё обтяпают как надо. А вот сок мозга Кочубея потребен для великого: отмазать всю эту кодлу в исторической перспективе. Ради этого можно и потерпеть. Потому что даже Дедушкин, специально развивающий в себе спасительный паркинсонизм и работающий в стилистике «а чего я, я ничего такого, я как все, вот сейчас все на себя тянут, ну и я всё в домок несу, в домок» - и тот нуждается в оправдании. Мелкий бес Гоцлибердан, у которого целая колода мелких козыришек – тоже, в общем-то, ждёт. Даже Марфа, которая всегда может по-бабьи включить матку (что регулярно и делает), и та на что-то такое слегка надеется.
Правда, Кочубей не оправдывает всех этих ожиданий. Рад бы. Не получается. Приходится использовать оглоушивающие средства. Доза Гайдара – ноль семь водяры с утра, половинка за обедом и ужин с водкой. Однако, что самое интересное - даже жалкое состояние Кочубея работает всё на то же самооправдание кодлы. Неопрятный, разжиревший, спивающийся, он выглядит именно как самый виноватый из всех. Причём не только в глазах кодлы, но и в глазах «народа вообще».
И за этот его виноватый вид, за обвислые щёки и поросячьи глазки, несение жира вины, за роль свиньи отпущения – ему многое прощают и готовы «ещё потерпеть».
Понимает ли это Кочубей? О да, отлично понимает. Он вообще про себя всё очень хорошо понимает – ум-то у него есть. Например, тот факт, что место возле страшного «дедушки Ельцина» он заработал именно свинячьим взглядом[9]. И что его вообще держат за «биологически задавленного», «омегу-ботана», у которого списывает весь класс и за это терпят и иногда пускают в компанию (но вот его девку трахает пацанчик из той же компашки).
И постепенно вызревает решимость скинуть с себя все эти навешанные роли. Прекратить оправдываться и оправдывать других, а самому встать в позу обвинителя. В том числе и самообвинителя, этого не избежать, но всё-таки это проще и легче.
Тут-то и подворачивается якутский поп.
Собственно, фантастическое предположение в пьесе ровно одно это: встреча отца Гавриила с Кочубеем. В смысле – что они пересеклись и Кочубей поговорил с человеком в рясе хотя бы полчаса. Этого вполне достаточно, чтобы сюжетные колёсики закрутились без сбоев.
Но не надо иллюзий. Да, разумеется, сюжет со встречей морально-высокого «святого старца» и западника-либерала, с последующей моральной капитуляцией западника перед «исконной правдой» – давняя (и до сих пор нереализованная) тема-мечта русской литературы[10]. Но в данном конкретном случае «поп Гавриил» - повод, а не причина. Кочубей, по общей привычке своей среды, им просто-напросто прикрывается – «это не я, это поп меня запутал и индоктринировал». Он так себя держит даже после смерти отца Гавриила, когда уже всем становится ясно, что не в попе дело.
Посмотрим на факты. Ничего особенно православного и вообще христианского в покаянии Кочубея нет. Некоторые невнятные жесты – типа «храм построим» - стоит проводить по линии прикрытия. Все реальные действия его, начиная от намерения завести собачий питомник прямо под носом у обитателей элитарного посёлка в Серебряном Бору и кончая финальным «НАМ ПИЗДЕЦ» и угрозой написать книжку с анализом ошибок реформаторов - это, в общем-то, мелкое хулиганство, щипки и уколы. Мелкое, но очень нервирующее, поскольку изводить и портить нервы Кочубей умеет. По классической схеме: мелкая пакость – ложный угрожающий жест – все напряглись – того, чего боялись, не случается– расслабились – неожиданная плюха со стороны, откуда не ждали.
И вот тут-то нас подстерегает интересный поворот. Точнее, открываются некие, скажем так, глубины в тексте.
Кочубей – не мальчик, и понимает, с кем имеет дело. Как он справедливо говорит тому же Толю, «а вот тебя я изучил». То есть он же должен понимать, что он нарывается, что щипки и укусы кончатся для него плохо: в конце концов он всех достанет, и с ним что-нибудь сделают. При этом он не выглядит идущим на плаху, пусть даже с гордо поднятой главою. Его ведёт отнюдь не мортидо. Напротив, Кочубей к концу книги заметно похорошел, уже не так зависим от водки, вообще оживился. Настолько, что слегка запал на явную подстилку Наоми-Анфису. С чего бы вдруг?
В тексте это прописано практически в открытую. Кочубей не думает, что его вот так вот возьмут да и отравят. Он думает, что его отправят – куда-нибудь с глаз долой. Место тоже присмотрено и заявлено: малолюдный островок подальше от сингапуро-гондурасской границы, и пусть ему прикомандируют ешё и Наоми.
Последняя сцена с Гоцем – это, по существу, торговля. «От инсульта надо скрываться далеко» - намекает Кочубей, и дальше разговор касается Фолклендов, заморской территории Британии, территории особо охраняемой (что обозначила знаменитая англо-аргентинская война 1982 года)[11]. Про острова на юге Атлантики Кочубей говорит Наоми в последнем разговоре – и говорит уверенно: «поедем втроём». Он явно собирается жить.
И что же? Он сглупил и просчитался?
Тут мы подбираемся к самому интересному. Где именно просчитался Кочубей и чего не учёл?
Расчёт – это количественная форма понимания. Люди «считают» не вообще, а «настолько-то». Глубина расчёта зависит от знания раскладов. Кочубей понимает ситуацию и себя в ней ровно настолько, чтобы видеть расклады в компании Толя и вокруг него. Но так ли хорошо он видит расклады вокруг этой компании?
Ступая по зыбкой почве, скажем вот что. Сцена, в которой Толь обсуждает с соратниками-подельниками убиение Кочубея – очень странная. Странная она своей театральностью: это практически пьеса в пьесе. Ну зачем, скажите на милость, этим законченным убийцам, которые уничтожили миллионы людей в пакетном режиме и сотни в личном-конкретном, все эти странные пляски с бубнами? Зачем разговоры про какие-то препараты героиновой группы, федеральное законодательство, сто долларов и только под конец – про способ ликвидации? Чего, собственно, церемонии-то разводить? Что, первый раз, что-ли?
Вслушаемся в эти интонации. «Как это правильно, мальчики, что мы с вами так никогда и не стали агентами КГБ!» «Вы готовы подтвердить, что согласны с ответом Бориса на сто процентов?» «Президент считает, что следующим главой Академии рыночной экономики должна стать Татьяна Евгеньевна Дедушкина. И только она». «Я никогда не соглашусь на то, чтобы мы своим действием или бездействием нарушили закон. Даже в мелочах». «Если я буду тратить на лечение Игоря больше ста долларов в день, проверяющие этого не поймут. Они сообщат президенту, что у меня есть теневые доходы». «Мы должны активно перейти к пассивным действиям».
Вслушаемся. Эти люди разговаривают не друг с другом. Они ломают ваньку перед кем-то третьим. Который их слышит, точнее – слушает. А они ему подают сигналы. И вот в качестве сигналов то, что они говорят, вполне осмысленно. «Мы никогда не нарушали закон, даже в мелочах. Таню Дедушкину – на дедушкино место. Никаких теневых доходов у Толя нет, все разговоры об этом нужно прекратить». И, конечно – «Мы не агенты КГБ и никогда ими не были». И вот на таких условиях они готовы сделать работу.
Теперь перетряхнём ситуацию. В сущности, разоблачения Кочубея кругу Толя не так уж и опасны. Но Кочубей может быть неприятен кому-то другому – скажем, тем, кто этот круг опекает. Не разоблачениями, а тем, что оказался лишним, выпал из обоймы, болтается неприкаянный и много пьёт. Ненадёжный, лишний человечек, от которого можно ждать каких-нибудь глупостей. К тому же «круг Толя» давно не доказывал свою преданность опекунам, которые вели этих прекрасных людей десятилетиями. В общем, есть все основания для, и почему бы и не.
Догадывается ли Кочубей о чём-то подобном? Если да, то его поведение становится не только по-человечески понятным, но и отчасти рациональным.
Проведу такую аналогию. Допустим, некий герой детектива (разумеется, западного) случайно узнаёт, что его жена путается с соседом и по его наущению собирается его погубить каким-нибудь хитроумным способом (скажем, испортив тормоза в автомобиле или насыпав стрихнину в яичницу). При этом убежать от жены он не может: всё имущество принадлежит ей, он от неё зависим. Доказать, что она готовит убийство, он тоже не может – его просто высмеют и сочтут параноиком: ведь до того они жили как голубки, душа в душу. В общем, ему нужно, чтобы жена отказалась от своего намерения. Сначала он просто притворяется больным и играет в «я и так скоро умру, не нужно меня убивать». Потом приходит к выводу: нужно сделать так, чтобы в случае его смерти на жену всё-таки подумали, и чтобы она это понимала. Для этого он начинает с ней ссориться, причём старается играть а публику, чтобы соседи слышали звон разбитой посуды, крики и ругань. При этом он же старается её не спровоцировать на немедленное посещение гаража и кулинарные эксперименты. И регулярно вбрасывает мысль – «может, разъедемся?»
Если посмотреть на игру Кочубея с этой стороны, можно прийти к интересным выводам. Но можно и не приходить – потому что мы и так бессовестно злоупотребили вниманием читателей, и к тому же начали вчитывать в текст смысл, который там, конечно же, вовсе и не содержится. Нужно ли это нам на данном литературно-историческом этапе? Да совершенно не нужно.
Вот и я думаю - пусть лучше Господь избавит всех нас от этих глубин!
[1] См. стр. 224 единственного на сей день издания пьесы.
[2] То есть область контакта «власти» и «элиты».
Российская система власти при Путине устроена как советский ресторан, где официанты-чиновники хамят гостям-бизнесюкам и вымогают у ни чаевые (откаты и подношения). Но друзья дирекции ресторана могут вести себя как угодно: даже если они в кураже разнесут весь зал, всё «спишут» - предприятие-то социалистическое.
Действие пьесы происходит, условно говоря, в «кабинетике», где отдыхают именно такие граждане.
[3] Сингапур и Гондурас – две крайние точки, два духовно-географических полюса пьесы. В волшебный Сингапур стремится Дедушкин, из опасного Гондураса прибыла фальшивая Ноэми-Анфиса, которую подкладывают под Кочубея. Далее Сингапур и Гондурас постоянно поминаются в связке, явной или неявной.
Раскрывать всех аллюзий мы не будем, обратим лишь внимание на страницу 135, где Гоцлибердан издеваельски повествует о гибели «архиепископа Тегусигальпы Хосе Антонио Марадьяги»: косо проходящая тема «отец Гавриил не умер», возможно, связана с морасановским «aun estoy vivo» и некоторыми обстоятельствами истории Центральной Америки. Впрочем, возможно, я тут зарылся не туда: иногда сигара – это просто сигара.
В конце концов Кочубей оказывается не на «термальных источниках» в небесном Сингапуре (стр. 271), а в потустороннем адском Гондурасе - как тонко заметил Владимир Голышев, последняя фраза пьесы прямо отсылает к легенде о происхождении названия этой страны.
Впрочем, более внимательный читатель заметит, что фраза «да хранит тебя Господь от этих глубин!» - это и последние слова Гоцлибердана, обращённые к Кочубею.
[4] Чтобы уж совсем не было сомнений, Кочубей прямо говорит:
«Надо развеяться. А то Евгений Волкович слишком много энергии съел. Он вообще вампир. Я давно подозревал» (стр. 77)
[5] Белковский, доверяя эрудиции читателя, в конце пьесы – уже после смерти главного героя - приписывает ей слова: «Мария – это плохо. Столько израсходовать драгоценной жидкости». На всякий случай - имеется в виду евангельский эпизод (Иоанн 12:1-8):
За шесть дней до Пасхи пришёл Иисус в Вифанию, где был Лазарь умерший, которого Он воскресил из мертвых. Там приготовили Ему вечерю, и Марфа служила, и Лазарь был одним из возлежавших с Ним. Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому что был вор.
Последняя ремарка в данном случае «очень в кассу».
[6] Надо сказать, что Белковский точно воспроизводит стандартные отмазки реальных прототипов. Например, толевское «…в те годы серьёзных ошибок у нас не было. А если какие-то и были, то они - ничто по сравнению с результатами. С достижениями. Мы создали русскую свободу, Игорь, пойми! Мы сделали так, что коммунизм снова стал невозможен» - это почти буквальная цитата из стандартного чубайсовского интервью.
[7] Op. cit. p.105.
[8] Реальный Егор Тимурович данную задачу честно пытался решить. Его последние книги, начиная с «Гибели Империи» - это именно объяснения, почему тот ужас и мерзость, который совершили «реформаторы», является «благом для мира» и «исторической неизбежностью для России».
[9] Одно из самых цитируемых, как я заметил, мест в пьесе – это монолог Кочубея о Ельцине:
«Ельцин, профессор, взял меня потому, что ему нравились мои тосты. Под водку «Романов» за двести рублей бутылка. Но главное – я смотрел на Ельцина с сыновней преданностью. С сыновней! А у Ельцина никогда не было сына. Он грезил сыном, но не сложилось. Вот почему он меня назначил».
[10] На этой теме сворачивали себе шею и великие, начиная с Гоголя и кончая Достоевским. Последний, обсуждая в переписке с Майковым запланированный суперроман «Житие великого грешника», говорил, что хотел бы столкнуть в романе Чаадаева с Тихоном Задонским:
Вам одному исповедуюсь, Аполлон Николаевич: хочу выставить во 2-й повести главной фигурой Тихона Задонского; конечно, под другим именем, но тоже архиерей, будет проживать в монастыре на спокое.) 13-летний мальчик, участвовавший в совершении уголовного преступления, развитый и развращенный (я этот тип знаю), будущий герой всего романа, посажен в монастырь родителями (круг наш образованный) и для обучения. Волчонок и нигилист-ребенок сходится с Тихоном (Вы ведь знаете характер и всё лицо Тихона). Тут же в монастыре посажу Чаадаева (конечно, под другим тоже именем). Почему Чаадаеву не просидеть года в монастыре? Предположите, что Чаадаев, после первой статьи, за которую его свидетельствовали доктора каждую неделю, не утерпел и напечатал, например за границей, на французском языке, брошюру, - очень и могло бы быть, что за это его на год отправили бы посидеть в монастырь.
Увы, и Достоевский не сподобился – быть может, к лучшему.
[11] Хотя сначала Толь предлагает ему Адриатику – остров с плеча Софи Лорен. Но опять же, не будем вдаваться в вопросы географические слишком уж подробно.
