Поэт-романтик политтехнологий Станислав Белковский написал вполне классицистскую пьесу. Конечно, классицистскую не по понятиям старика Буало — композиционной строгости здесь нет — а в смысле природы драматургического конфликта, который разрывает человека между долгом и чувством. Отставной премьер-реформатор намерен публично покаяться в либеральных грехах, и его от греха подальше убивают либеральные же друзья-приватизаторы. Они его по-своему любят, ценят, заботятся — но силой обстоятельств приносят в жертву, дабы спасти общее дело.
Внешний сюжет прост и не тянет на длинную пьесу. Однако пьеса должна быть длинной, ведь главная задача автора — дать описание нравов демократической элиты конца века. По-видимому, это описание мыслилось как разоблачительное и сатирическое, но получилось грустно-сентиментальным. Действительно, трудно сочинить такую фактуру о мертвых душах ельцинского антуража, которая бы полностью перевернула картину мира проницательных сограждан. Но можно впечатлить нагнетанием самой атмосферы тошнотворной повседневности, подпусканием спертого воздуха, которым герои дышат.
Послевкусие от «Покаяния» вполне в духе русской словесности. В нем есть экзистенциальные нотки. Неустроенность, разочарование, потеря целей и ценностей, невозвратимость счастливого прошлого, разорванность человеческих связей, невозможность общения и понимания — на фоне переживательного участия, лебезящей искренности и грубоватой нежности. И опять-таки по русской традиции все это сдобрено изрядной долей уничтожающего сарказма.
То, что Станислов Белковский совсем не лишен литературного дара, что он эстет, стилист и остроумец, давно было известно его собеседникам и тем внимательным читателям газетной публицистики, которых интересуют не только скандалы, сплетни и сливы, но и манера письма. С появлением же пьесы для чтения, произведения явно более художественного, чем документального, в полной мере раскрываются эти прежде неявные черты. По всему тексту рассыпаны перлы вполне уайльдианских парадоксов, жванецких афоризмов и пелевинских крестословиц.
На первый взгляд, может показаться, что это тот случай, когда эстетика оказывается выше этики, как говаривал один нобелиат. И впрямь, автор оскорбительно снижает речевые и поведенческие характеристики своих героев, у каждого из которых, между прочим, есть узнаваемый прототип. И рискует смертельно их обидеть. Впрочем, по-видимому, в тексте нет ничего такого, что не говорилось бы о них прежде.
В действительности же этический пафос пьесы довольно существенен, свидетельством чему — тема покаяния, выдвигаемая на первый план. А где исповедь, там и истина. При всех своих внешне постмодернистских играх Станислав Белковский апофатически, через отрицание утверждает истинный порядок вещей, систему иерархий и перечень образцов — во всяком случае, в своем понимании. Еще и поэтому пьеса оказалась нормативной, классицистской - с трагическим главным героем, гибнущим за истину. Хотя, как мы помним, в настоящей трагедии гибнет не герой — гибнет хор.
