Наше время плохо ладит с эстетикой. Лучшее, на что оно способно – во всяком случае, пока – сохранять и восстанавливать московскую старину. Не мешать ей жить, пока не появятся собственные архитектурные силы, собственный стиль, собственная национальная заостренность.
Воздействие нашего времени, даже если оно воздерживается от глобального сокрушения благородной старины, даже если оно успевает остановиться в стремлении пересоздать нечто состоявшееся, не имея на то сколько-нибудь серьезного творческого ресурса, проявляется в нелепых, некрасивых, гадких мелочах. Всё хорошо, хорошо, хорошо, но… какая-нибудь пакость всплывает там, где, кажется, изо всех сил старались навести лоск.
Итак, в Москве до обидного мало красивых площадей. Тем печальнее судьба одной из лучших, а именно площади трех вокзалов. Это ведь ворота в столицу России. И это транспортное сердце нашей страны. Дело не только в том, что кровь пассажирских потоков день за днем толчками проходит через платформы Ярославского, Казанского и Николаевского (Ленинградского). На сортировочных станциях невидимые мускулы приводят в движение мощные грузовые клапаны, открывающие путь для могучих составов с цистернами, товарными вагонами, техникой. Грудь России мерно двигается над ребрами складов, разбросанных на огромном пространстве. И вокзальная площадь служит фасадом не только Москвы – в отношении России, но и России – в отношении Москвы.
Всякое время старалось сделать свой вклад в эстетику площади. От Николая I остался строгий, холодноватый, правильный Николаевский вокзал. От эпохи модерна – шелОмистая богатырская застава, в которую гениальный Шехтель превратил Ярославский. Напротив – восточный «портал Империи», и нет в нем ничего специфически азиатского. Еще один русский архитектурный гений – Щусев – сделал из Казанского вокзала торжество старомосковской, времен Михаила Федоровича и Алексея Михайловича эстетики, добавив, по вкусу заказчиков, слегка восточноватую (а на деле опять-таки чисто русскую) башенку в духе казанской иглы Сююмбике. Даже сталинский ампир, вдвинутый в ландшафт площади грандиозной высоткой (гостиница Ленинградская), где ресторан по стилю отделки представляет собой смесь советской роскоши со все той же старомосковской, палатной, младо-романовской, – и тот оказался к месту.
Архитектура прежних времен задает торжественный ритм площади, человек, попавший туда, на несколько мгновений отрешается от дорожной суеты и попадает в медлительное стремление имперского менуэта, вечного, величественного, покоряющего пространства и души…
Что ж наша эпоха? Казалось бы, не подкачала. Посреди площади появился памятник П.П. Мельникову – министру путей сообщения при государе императоре Николае Павловиче, достойного государственного мужа, чей образ достойно же передан в бронзе. Имперскость площади только выросла с появлением этого памятника. Скульптор, что называется, «угадал», «вписался» со своим творением в медлительный и торжественный ритм сего места. Да и памятник – по сравнению с тем, что ставили по Москве последние двадцать лет – один из лучших.
Всё было бы хорошо.
Всё было бы отлично.
Если бы площадь не превратилась в чудовищный бомжатник.
Запойные рыла, рванина, подбитые глаза, фиолетовые губы, перекошенные в ходе дружеского мордобоя – так, что правая половина выглядит втрое толще левой, – грязь, эпическая какая-то, гиляровская грязь. И всепобеждающий запах мочи. Он въелся в асфальт, он стоит непереносимо муторным облаком у всякого угла. Он выдержан в подземных переходах многолетним процессом, как выдерживают лучшие коньяки. Недалеко от памятника Мельникову, на трамвайной остановке, есть знаменитая бомжелавочка. Ни один здравомыслящий человек не сядет на нее, если только он не покинул поле здравого смысла под действием тяжелого хмеля. Сесть на нее – значит с гарантией подхватить чесотку, стригущий лишай или что-нибудь еще того хуже. И, конечно, кислый аромат немытого тела, к тому же давно лишенного общения с туалетной бумагой, хранит эту лавочку для бомжей лучше цепного пса.
Вот – вклад нашего времени. Очень весомый вклад, добавленный к величественному памятнику. И никакие люди в фуражках не пытаются разогнать всю эту бомжовщинку, мнится, получая какие-то дивиденды от маленьких гешефтов нищих, ворья, мошенников и прочей юркой привокзальной бесовщины. По большому счету, от новой Хитровки на Ярославском вокзале. Всегда есть человек, назначенный следить за порядком в этом месте, всегда можно узнать его фамилию. Но этот человек никогда на деле не отвечает за отсутствие порядка, и фамилия его в СМИ не звучит. Хоть бомжатник продолжает коллективно испускать вонь только по индивидуальной, строго персональной воле этого человека. Хотел бы – давно бы разогнал.
Собственно, причина тут одна. 90-е подняли на высоты власти огромное количество людей, лишенных внутренней культуры, ставящих вопросы финансовые выше всех прочих. И они, даже стараясь выглядеть иначе, культурнее, всё равно проявляют небрежность, нежелание приложить усилия там, где надо довести редкий добрый почин до логического завершения.
Тяжело моему городу в таких руках.
