Дискуссия между сторонниками технологической и политической модернизации себя исчерпала. И тем, и другим понятно, что политические барьеры, стоящие на пути прогресса, отнюдь не сводятся к дефициту партийного плюрализма. Да и сама демократия — скорее привилегия здорового общества, чем рецепт выздоровления.
То же можно сказать о дилемме, которую решил заострить глава РСПП — дилемме промышленной модернизации и инновационного развития. О том, чтобы «инновационно лидировать» без укрепления производственной базы, не может быть и речи. Но верно и обратное. Даже для того, чтобы «всего лишь» закупать технологии, нужно создавать и поддерживать качественную инновационную среду, активно заказывать и организовывать НИОКР внутри страны. Сложно представить себе полноценную модернизацию российской промышленной сферы без вывода на рынок новых продуктов, внедрения новых форм производства (т.е. инноваций).
Застревать на псевдодилеммах значило бы перейти зыбкую грань между «общественной дискуссией» и «забалтыванием модернизации», от которого мы наперебой предостерегаем друг друга.
Поэтому предложение К. Рогова не то чтобы сменить тему, но сфокусироваться на более глубоких расхождениях — вполне своевременно и уместно.
«Содержательный спор, пишет он в Ведомостях — сегодня должен вестись… между теми, кто считает резкое возрастание уровня конкуренции необходимым триггером перехода к интенсивному развитию, и теми, кто считает, что недостаток конкуренции может быть компенсирован масштабами и концентрацией инвестиций, собственности, полномочий, а также поиском специфических низкоконкурентных ниш в мировом разделении труда. Здесь самая суть дискуссии».
Под поиском низкоконкурентных ниш подразумевается, как можно судить из сделанных пояснений, «идея прыжка от сырьевого монополизма к инновационному, эффективному (по Шумпетеру)». Идея, которая, при всей заманчивости, не внушает публицисту доверия.
Главная проблема предложенной альтернативы состоит в отсутствии на арене дискуссии второй стороны. Собственно, той, которой противостоят Кирилл Рогов и его единомышленники. Попробую компенсировать это отсутствие хотя бы отчасти.
Если автор считает, что стратегия «прыжка от сырьевого монополизма к инновационному» представлена, пусть в несколько утопическом виде, официальными планами футуризации ближайшего Подмосковья, то, думаю, он ошибается. Последние, при всем их мобилизационном пафосе, являются выражением весьма осторожной и консервативной стратегии развития инновационного сектора с опорой на крупный, преимущественно экспортно-сырьевой бизнес. В лучшем случае — эта стратегия запустит волну «поддерживающих» инноваций, но никак не тех так называемых «подрывных» инноваций, которые способны формировать временные монополии за счет открытия новых продуктов, рынков, способов производства.
Проект наподобие сколковского — программа-минимум модернизации. Реализовать ее было бы полезно, но совершенно недостаточно для того, чтобы преодолеть существующую отсталость.
То же можно сказать и о либерально-институциональных рецептах. Дефицит конкуренции подчас весьма губителен. Но даже если представить себе, что вся Россия вдруг окажется в лабораторных условиях «совершенной конкуренции», это еще не позволит нам ни диверсифицировать экономику, ни перейти в более высокий технологический уклад. А в чем-то даже помешает.
Во-первых, «ограничение административного вмешательства в рынок», да еще и в качестве одного из «главных политических лозунгов», — это прямой и проверенный путь к закреплению сырьевой специализации и «развитию недоразвитости», как говорят латиноамериканцы. Если бы Пруссия следовала теоремам Рикардо, то, вероятно, до сих пор оставалась бы сырьевой периферией Великобритании.
Во-вторых, реальная технико-экономическая эволюция капитализма имеет зачастую совершенно иную логику, нежели та, что диктуется классическими теориями конкуренции.
В этом, кстати, важный пункт расхождений упомянутого Йозефа Алоиза Шумпетера с традиционными либералами. Он говорит о том, что «конкуренция, основанная на открытии нового товара, новой технологии, нового источника сырья» относится к традиционной конкуренции — основанной на калькуляции издержек в рамках неизменных условий — примерно так же, «как бомбардировка к взламыванию двери».
«В этих условиях степень развития традиционной конкуренции не так уж и важна: мощный механизм, обеспечивающий прирост производства и снижение цен, все равно имеет иную природу».
Эти слова — не только утешение аутсайдерам, но и напоминание о том, что в состоянии неустойчивости традиционная конкуренция отступает на второй план. «Кризисом» капитализм, конечно, не удивишь. Но в сегодняшнем глобальном кризисе, судя по всему, сошлись не только короткие или средние, но и длинные циклы, связанные с трансформацией технологического уклада, когда прежние «несущие отрасли» уже в основном исчерпали свой потенциал роста, а новые еще не вышли вперед. В результате, мир оказывается весьма тесной ареной для «безумных» денег, не находящих себе производительного применения.
В этой ситуации главный вопрос мировой экономики — отнюдь не снижение издержек, а поиск новых зон устойчивого роста, открытие новых клондайков, за счет прорывного соединения новых технологий с новым спросом.
И это еще один довод против идеологии конкуренции в ее общепринятом виде. Она не содержит искомой формулы роста.
Я меньше всего хотел бы, чтобы эти доводы воспринимались как оправдание неэффективности российских корпораций. Рост издержек Газпрома лежит по ту сторону споров Шумпетера с Маршаллом.
И инновации, даже самые что ни на есть «подрывные», тут вряд ли помогут. Просто потому, что организовать «бомбардировку» вряд ли смогут те, кто не справился с банальным «взламыванием двери».
Но это, к сожалению, не дефицит конкурентности. Это дефицит субъектности, восполнить который значительно сложнее.
Кстати, разговоры о том, что все упирается в дефицит конкуренции, кроме всего прочего, еще и хорошая индульгенция для правительства, которому гораздо легче и приятнее обсуждать качество (антимонопольного) регулирования, чем качество управления стратегическими активами, находящимися под контролем государства. А это не только львиная доля экспортных доходов (как в случае «Газпрома» и «Роснефти»), но и львиная доля технологического потенциала страны (как в случае «Ростехнологий»). Успех модернизации в решающей мере зависит от качества и от стратегии управления этим, в хорошем смысле, национальным достоянием.
Поэтому главная ответственность государства как субъекта модернизации — это ответственность собственника, который обязан обеспечить адекватное задачам модернизации корпоративное строительство. И лишь во вторую очередь это ответственность регулятора, оказывающего воздействие на деловую среду.
Тем более что наши чемпионы неэффективности уже сегодня, безо всяких специальных усилий находятся в достаточно жесткой — глобальной — конкурентной среде. Да и монопольное положение, как справедливо напоминает тот же Шумпетер, — «это не подушка, на которой удобно спать», а предмет постоянной, сложнейшей борьбы.
В чем же тогда причина «золотых снов» российских псевдомонополий? В том, что на длинных отрезках времени они готовы скорее проигрывать (и уже проигрывают, если вспомнить положение того же Газпрома на европейском рынке или провалы на рынках продукции ВПК), чем меняться.
Эта готовность — абсолютно внерыночный фактор. Например, в отличие от носителя протестантской этики, носитель папуасской этики при росте производительности труда предпочитает скорее меньше работать, чем больше производить.
Рынок может лишь гарантировать, что «неправильные» субъекты хозяйствования уступят место «правильным». И наверное, действительно уступят. Но не раньше, чем израсходуют имеющийся запас прочности, и не исключено, что вместе с «неправильной» страной.
Более совершенная конкуренция способна ускорить этот процесс, но не переломить его.
По материалам «Русского журнала»
