Черкесская история и современность

Отношение к прошлому своего народа, особенно к историческим событиям, предопределившим судьбу народа на долгие десятилетия, а порой и на века, во многом способно не только влиять на гражданский выбор и политические настроения человека, но и стать ключевым фактором современной общественной жизни.

Прошлое тысячами нитей связано с настоящим. Ошибки и трагедии прошлого оставили нам в наследство груз проблем, нуждающихся не столько в ритуальном действе, сколько в нравственном, гуманистическом осмыслении.

В современном черкесском обществе важной национальной идеей, активно разрабатываемой особенно в последнее десятилетие, является тема геноцида и депортации черкесов в XIX веке, которому подвергся наш народ в период Кавказской войны. В своей политической и общественной деятельности черкесский мир стремится к безусловному осуждению актов геноцида и депортации черкесов в XIX веке как преступления против человечности и ликвидации его последствий через создание правовых, политических, организационно-технических механизмов репатриации соотечественников на историческую родину.

КОНЦЕПЦИЯ И РЕАЛИИ

К сожалению, в наши дни находится целый ряд специалистов — историков и политологов — которые целенаправленно формируют мифологемы, призванные отрицать факт совершения геноцида адыгов (черкесов).

К числу таковых относится и весьма успешный публицист Андрей Епифанцев, автор нескольких очерков по истории адыгов (черкесов), размещенных на сайте Агенства Политических Новостей (АПН) в 2009 г.

Те мифологемы, которые конструирует Епифанцев, идейно восходят к набору расхожих исторических доводов или «истин», которые уже были многократно внедрены в массовое сознание российского общества в XIX веке. Первая мифологема — крайне низкий уровень социально-экономического развития адыгского общества, стадия «дикости», «первобытности», «военной демократии». Отсюда вытекает насущная потребность в совершении агрессивных действий против соседей. Вторая мифологема — многовековое существование в адыгском обществе такого социального явления, как набег или целая набеговая система. Набег в рамках обозначенного дискурса рассматривается как фактор экономики традиционного адыгского и, шире, северокавказского общества. Третья мифологема звучит еще большим обвинением, чем набеговая система — речь идет, согласно Епифанцеву, о необычайном развитии системы работорговли в Черкесии. Согласно этому автору, Черкесия являлась абсолютным лидером в работорговле на протяжении всей османо-крымской эпохи (XVI-XVIII вв.), и именно работорговля является во мнении многих увлеченных читателей Епифанцева главным историческим оправданием жестокого отношения царского режима к адыгам. Четвертая, вспомогательная мифологема — обоюдная и равная по масштабу немотивированная жестокость в период Кавказской войны, причем ответственность возлагается априори все равно на адыгское общество как менее цивилизованное, как общество рабовладельцев и «хищников», устраивающих набеги.

Появление концепции Епифанцева и попытка ее широкой популяризации в российском обществе со всей ясностью демонстрирует нам абсолютную неготовность части нашего российского общества к справедливой и гуманистической оценке исторических событий нашей совместной истории. Между тем, совершенно очевидным обстоятельством является необходимость генерирования такого методологического и источниковедческого подхода, в рамках которого станет возможным не только реконструкция объективной исторической картины, но и формирование единых гуманистических ценностных подходов к оценке прошлого, с осознанием общности исторических судеб наших многострадальных народов.

Проблема не заключается в некой предвзятости адыгских «этно-историков», о которой пишет Епифанцев. Во-первых, в современном историческом сообществе весьма и весьма тяжело встретить такого историка, который начисто был бы лишен элементов этнических или культурных предрассудков и привязанности к определенной системе ценностей. Вот и этот форум, на котором я имею честь выступить, заранее ориентирует молодых исследователей на сочетание конфессиональных и историко-теоретических подходов. К слову, в адыгском историческом сообществе нет ни одного специалиста, стремящегося понимать исторический процесс через призму ислама и исламских ценностей, как и нет отчуждения от общероссийского исторического контекста. Во-вторых, адыгское исследовательское сообщество не специализируется на проблематике адыгского геноцида таким фанатично-маниакальным образом, как об этом написал мой оппонент. Проблема адыгского геноцида существует в силу исторической памяти нашего народа. Эта проблема анализируется на очень значительном корпусе русских военных источников, которые были введены в научный оборот многими поколениями российских историков на протяжении второй половины XIX — XX вв. Я считаю необходимым познакомить столь интеллектуальную аудиторию с тем историческим материалом, который полностью проигнорирован в «концепции» Епифанцева и который, вместе с тем, невозможно обойти, если мы хотим разобраться в существе проблемы.

Начиная с 1768 г., когда началась первая русско-турецкая война второй половины XVIII века и вплоть до 1829 года, когда был заключен Адрианопольский договор по итогам русско-турецкой войны 1828-1829 гг., территория Черкесии подверглась целому ряду разорительных нашествий со стороны Российской империи. В этот период были подвергнуты тотальному разграблению и последующему сожжению очень многие населенные пункты на территории равнинного правобережья Кубани и в Кабарде. Кабарда, или Восточная Черкесия в этот период потеряла 9/10 своего населения, а также огромные площади своих исконных земель. Это стремительное угасание Кабарды происходило в условиях тотального военного контроля, установленного царским командованием в Центральном Предкавказье.

В апреле 1804 года генерал Г. И. Глазенап самым жестоким образом карает Кабарду прямо по инструкции Цицианова, генерал-лейтенанта и главнокомандующего на Кавказе. В июне Глазенап вновь входит в Кабарду. Кабарда переживает самые страшные времена в своей истории, сопоставимые лишь лишь с эпохой средневековых войн. В марте 1805 года Глазенап сжигает в Кабарде 80 селений. Упорное нежелание покориться вызывает еще большую ненависть кавказского начальства в отношении кабардинцев. Приставом Кабарды П. Д. Цицианов назначает престарелого Дельпоццо, одного из самых больших ненавистников кабардинского народа. Его воспоминания не оставляют нам сомнений в такой оценке его личности[1].

В апреле 1810 года в Кабарду вступает во главе значительного отряда генерал С. А. Булгаков. Ожесточенные сражения происходят в верховьях рек Баксана, Шалушки, Чегема и Нальчика. Дельпоццо спешит на соединение с Булгаковым во главе другого отряда, но не поспевает к военным действиям. Зато принимает самое деятельное участие в кровавой расправе над многократно разоренной страной. Совместно они уничтожают около 200 селений. Булгаков хвалился сим подвигом перед начальством:

«кабардинский народ доселе никогда такой чувствительной не имел потери, и никогда еще войска не доходили туда, где ныне чинили поиски, и что они потеряли много имущества, которое сожжено с двумястами селений» [2].

Император Александр I с отвращением воспринял известие о трагедии в Кабарде и указал командующему войсками генералу А. П. Тормасову, что генерал Булгаков «употреблением непомерных жестокостей и бесчеловечия превзошел границы своей обязанности». Военный министр Барклай-де-Толли также негативно отозвался о деятельности Булгакова:

«Если верить известиям, то экспедиции против кабардинцев и закубанцев состояли в совершенном разграблении и сожжении их жилищ: жестокие сии действия, доводя тех народов до отчаяния, возбуждали только к нам ненависти их, и вообще обращение его со соседственными сими народами более служит к отвращению их от нас, нежели к установлению в том краю спокойствия» [3].

Тем не менее, метод Булгакова получил повсеместное распространение и впоследствии был рекомендован ведущими царскими генералами в качестве наиболее эффективной стратегии борьбы против горцев Западной Черкесии после Адрианополя. Моральных оценок немотивированной жестокости мы уже не находим в официальной переписке 30-х-60-х годов XIX века. Напротив, всячески подчеркивается необходимость тотального уничтожения селений, посевов и скота горцев, поощряются зимние экспедиции, когда тотальное уничтожение системы жизнеобеспечения ставит противника на грань голодной смерти, что, в свою очередь, по мысли стратегов, должно было ускорить капитуляцию адыгов (черкесов).

В 1814 году Дельпоццо, будучи комендантом Владикавказской крепости, возглавляет карательную экспедицию в Кабарду, которая длится 4 месяца. В 1822 году Кабарда восстает в последний раз — при всей очевидной безнадежности борьба приобретает значительную остроту и масштаб. Причина восстания — новое изъятие земель и строительство большого числа укреплений за спиной кабардинцев — между равнинной и горной частью их страны. Восстание было подавлено А. П. Ермоловым в свойственном ему духе.

Наличие значительного слоя лиц, связанных с новой администрацией и сделавших подчас блистательную военную карьеру на царской службе, никоим образом не спасало кабардинцев от самых жесточайших репрессий. Уничтожение Кабарды происходило на глазах их закубанских братьев — западных адыгов, лидеры которых на момент Адрианопольского договора уже сделали свой непоколебимый выбор — сопротивляться российской экспансии всеми силами.

Сразу после Адрианопольского договора в 1830 г. Николай I поставил перед своей армией на Кавказе задачу изгнания черкесов и всех остальных горцев, не желающих примириться с установлением российского господства. В рескрипте на имя графа И. Ф. Паскевича, командующего армией на Кавказе, Николай I писал:

«Кончив, таким образом, одно славное дело (победа над Турцией — А. С.) предстоит вам другое, в моих глазах столь же славное, а в рассуждении прямых польз гораздо важнейшее — усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных… воспользоваться сиими обстоятельствами, чтобы произвесть одновременный поиск противу всех горских народов, завладеть важнейшими пунктами их земель, а в особенности низменностями оных, и таким образом, лишив горцев средств пропитания, принудить их к покорности» [4].

Вслед за рескриптом, в приказе командиру Отдельного Кавказского корпуса Николай I требует:

«Нанести как можно более чувствительное наказание абадзехам, шапсугам и натухайцам и, не ограничиваясь довершением устройства возведенных на Лабе укреплений, поселений четырех станиц, предпринимая бы в видах будущего занятия линии на Белой, сильное наступательное движение к этой речке и далее за оную, вдаваясь сколь можно далее в горы» [5].

В том же 1830 г., воодушевленный позицией императора, соратник Ермолова генерал А. А. Вельяминов представил план завоевания Черкесии, согласно которому предлагалось «занять все плоскости земли горцев, особенно изобилующие пастбищными местами, и заселить их казачьими станицами, очистив военной силою пространство между верхней частью Кубани и Урупа, селить там первоначально казачьи станицы, а так же и на Лабе, а потом занимать земли горцев по р. Белой и другим рекам, заселяя их тоже станицами казаков»[6].

Весьма характерно, что автор проекта не рассуждает о том, куда должно деться многочисленное население равнинной Черкессии.

Одним из эффективных инструментов воздействия на непокорных адыгов Вельяминов считает создание голода: «Истребление полей их в продолжение пяти лет сряду дает возможность обезоружить их и тем облегчить все дальнейшие действия»[7].

Метод поэтапной аннексии звучит во всех отчетах и проектах начала 30-х гг. Фельдмаршал Паскевич уже в 1830 г. предлагал расширить так называемый «операционный базис», то есть не ограничиваться вторжениями с правобережья Кубани, а устроить себе плацдарм на северо-западе Черкесии — в области Натухай. Паскевич предлагал проложить линию фортов от укрепления Ольгинское на нижней Кубани к Геленджику, расстояние между которыми составляло 75 верст. Таким образом, почти весь Натухай оказался бы отрезанным от остальной Черкессии. После занятия Натухая планировалось изгнать из него все население. По замыслу Паскевича, Геленджикская кордонная линия стала бы удобным плацдармом для вторжений в Шапсугию «для дальнейшего очищения земель на юго-восток по обеим сторонам хребта»[8].

Таким образом, наиболее авторитетный российский военный аналитик и самый влиятельный сановник — граф Паскевич — с самого начала сформулировал задачу «очищения» Черкессии от черкесов. План действий, предложенный Паскевичем и Вельяминовым и высочайше заверенный Николаем I, стал основой российской концепции аннексии Черкесcии.

9 апреля 1834 г. военный министр А. И. Чернышев сообщал командиру Отдельного Кавказского корпуса А. А. Вельяминову, что Императору угодно, чтобы с непокорными горцами поступали с жестокостью генерала Ермолова[9]. Получив столь недвусмысленные инструкции, А. А. Вельяминов на протяжении трех масштабных экспедиций 1834-1836 гг. уничтожает в Западной Черкесии (в областях Натухай и Шапсуг) порядка 200 аулов[10].

Окончательное уничтожение адыгских аулов в Западной Черкессии и тотальное изгнание населения происходит в 1860-1862 гг. Истинные масштабы разыгравшейся трагедии пока неясны, но мы знаем, что порядка 350 шапсугских аулов были уничтожены летом-осенью 1860 г.[11] Процесс их уничтожения детально отображен у Л. Богуславского, а у В. А. Потто содержится весьма красноречивая цитата:

«Долина Хабля была одна из самых населенных частей этого края; поля ее были засеяны фруктовыми садами, а в покинутых саклях замечались следы не только довольства, но даже богатства и прихотей. Кроме огромных запасов хлеба, который жители не успели вывезти, в соседних рощах хранились целые склады воска, меда и тысячи улей, свидетельствовавших, что пчеловодство было одним из любимейших промыслов края. И все это цветущее пространство предано было огню и истреблению» [12].

В период с марта 1862 г. по февраль 1864 г. на пространстве от реки Белой до реки Псекупс войска Даховского и Пшехского отрядов уничтожили более 160 селений[13].

Среди этих сотен уничтоженных адыгских селений были поселения различного типа: в военных источниках они различаются как «огромные аулы» (до 1000 дворов и более — уничтожение такого населенного пункта могло затянуться на несколько дней), «большие аулы» (200-300 дворов), «аульчики» (20-30 и более дворов), «хутора» (от нескольких до 10-15 дворов).

Население, как правило, спасается бегством в лес — благо территория Западной Черкесии является наиболее лесистой частью Кавказа. Но, к сожалению, мы вынуждены констатировать, что очень часто большая часть жителей гибнет при захвате аулов в результате действия артиллерии, ракетных команд, резни. Таких отчетов сотни, и многие из них опубликованы в тех сборниках источников, которыми пользуются наши исследователи. Есть примеры тотальной резни — также, к сожалению, далеко не единичные. Приведем в рамках настоящего доклада один такой эпизод.

«Аул Тлабугай, состоявший более чем из ста дворов, находился в 45-ти верстах от укрепления Мохошевского… В три часа пополуночи 24-го марта наша кавалерия достигла окрестностей аула, а вскоре подтянулась и пехота, следовавшая с неимоверною быстротою, налегках. К рассвету все уже было готово к нападению. Благодаря скрытности и быстроте ночного марша, приближение наших войск ускользнуло от бдительности неприятеля, так что мы явились к аулу «как снег на голову» — в полном смысл этого слова. Оставив две роты брестцев и две роты тенгинцев со взводом пеших орудий по сю сторону Апче, при небольшом вьючном обозе, находившемся при войсках — начальник отряда, едва только рассвело настолько, что можно было кое как различать окружающие предметы, двинул остальные войска на селение. Наша кавалерия, поддержанная пехотою, охватила его полукольцом, с гиком ринулась вперед и застала изумленных горцев совсем врасплох, так что первые выстрелы, раздавшиеся в ауле, были приняты за сигнальные и тотчас повторились в окрестных лесах. Закинув винтовки и пики за плечо, казаки начали рубить ошеломленных горцев, отстаивавших свои семьи, спасавшихся в чащу леса. Наконец, после кровопролитной резни, аул был занят и зажжен. Неприятель понес огромный урон; если большая часть женщин и детей, воспользовавшись пересеченною и лесистою местностью, и избегла плена, то все имущество жителей, четыреста голов разного скота и шесть пленных, в том числе сын первостепенного абадзехского старшины Хаткова и дочь мохошевского князя Мефедзиева, достались в руки победителей. В ауле валялось много неприятельских тел, не считая увезенных горцами» [14].

(Продолжение следует)