Труд Мартина Малиа «Александр Герцен и происхождение русского социализма. 1812-1855», впервые опубликованный в 1961 г., недавно был переведен на русский язык. Это вовсе не первая работа Малиа о русском социализме: в 2002 г. в России была издана «Советская трагедия. История социализма в России. 1917-1991», написанная несколько позже, чем работа о Герцене. Таким образом, ключевые произведения известного специалиста по русской интеллектуальной истории дошли до нас в обратной последовательности.
«Александр Герцен…» предваряется вступительной статьей, посвященной творчеству Малиа и повествующей о Ричарде Пайпсе и Михаиле Карповиче. Именно переехавший в США Карпович «заразил» обоих американцев интересом к русской истории. Именно его путем следует Малиа, представляя развитие нашей страны попыткой приблизиться к Западу, стать органической частью Европы. Вот почему Герцен так важен для Малиа, поскольку, по мысли историка, он играет в подобном процессе весьма важную роль.
Стремясь сделать Герцена символом поколения, автор пытается изобразить его интеллектуалом, парализованного теми запретами, что создавались для русского общества режимом Николая I . Более того, историк считает фрустрацию русских дворян, их политическую закрепощенность основанием русского социализма, стремившегося к всеобщему равенству. Чтобы управлять государством, просвещенное дворянство было согласно расширить круг тех, кто мог добраться до власти. И такое желание могло быть поддержано любыми слоями, ущемленных царским правлением.
Борясь с подобной фрустрацией, Герцен искал исцеления в философии Шеллинга, диалектике Гегеля, романах Жорж Санд. Малиа приводит те или иные философские взгляды, повлиявшие на русского мыслителя, не ради забавы, но ради интерпретации творчества Герцена, хотя временами кажется, что две эти цели для автора по сути одно и то же.
Временами историк совсем забывает о Герцене, пускаясь в свободное плавание к берегам социализма. Однако он не отклоняется от главного курса, ведь в центре его внимания не столько сам социализм, сколько его специфически русское воплощение, имевшее свои особенности по сравнению с западными моделями.
В Европе, по версии Малиа, социализм превратился из цели, то есть конкретного требования определенного строя, когда нечто желаемое могло стать действительным, в мотив, когда провозглашаемое становилось лишь идеалом, не достижимым в реальности. Русский же социализм, оставшись целью, ориентировался не на реальную жизнь, а на предел, идеал. Однако у западных социалистов, также не чуждых абстракций, «утопии были построены из элементов, взятых из реального мира, а их фантазии предполагали некоторую видимость схем, зачастую выработанных с изобилием псевдореалистических деталей для реорганизации сельского хозяйства, индустрии, финансов или политики. Но схемы эти относились к тем условиям, в которых жили они».
Русский социализм не потерял радикальности, как это случилось в Европе. Радикальный гнев Герцена, выраженный словами, заражает читателя тем сильнее, чем резче тот не приемлет любой режим несвободы. Работа Малиа сильна теми эмоциями, которые она внушает. Вот почему эта книга все-таки не «актуальна», но «злободневна». Она действует чувственно, дает повод, но не объясняет.
Подобное происходит из-за ряда «натяжек» и допущений, к которым прибегает автор. К примеру, с помощью дат американский историк вписывает русского автора в весьма любопытный контекст: 1812 г. связан не только с рождением Герцена, но и Отечественной войной. Однако символичность даты все же надумана: Малиа связывает 1812 г. с «апогеем старорежимной России и в особенности ее самого блестящего класса – дворянства». Но все-таки это не год апогея, а год перелома, расцвет же приходится на 1814 г., на вступление на русских в Париж. Та же самая небрежность касается и обстоятельств рождения Герцена. Автор пишет, что тот родился буквально за несколько месяцев до вступления Наполеона в Москву, хотя эти события разделяет почти что полгода.
Подобные оговорки не делают Малиа чести, но впечатления в целом не портят. Историк пишет размеренно, ровно, ясно, легко. Повторяя за классиком, можно сказать, что сага о Герцене воспринимается «не как отражение факта, но как роман». Отторжение же вызывают не фактические ошибки, а интенция автора.
Работа насыщена, если не отравлена, психологизмом, желание объяснить поступки писателя психическими привычками, взращенными детством, общением с отцом и матерью. Малиа создает образ Герцена и в основу кладет именно психологию, стремление «освобождать» и желание «очаровывать». Малиа представляет творчество Герцена манифестацией главных желаний, а точнее, несбыточностью их исполнения. И здесь на первый план у него выходит ключевое понятие всей этой книги – фрустрация.
К тому же автор избыточен в формулировках и многословен в аргументации. Он может выразить одну и ту же мысль семью разными способами, иногда – и семь раз одним способом, что создает впечатление, будто читаешь по кругу один и тот же текст.
Описанием жизни юного Герцена и толкованиями его поступков автор добивается весьма странного эффекта. К середине работы проникаешься искренней неприязнью к образу Герцена – человеку, которому душно в любом помещении. Хочется закрыть книгу и перейти на иного рода литературу, в которой не будет отсылок к «фрустрации». Малиа представляет Герцена беспрестанно фруструирующим, метущимся от идеализма к иллюминизму и пытающимся за счет окружающих исполнить свои потаенные устремления: «Идея Провидения, действующая через любовь Natalie [будущей жены Герцена], была необходима ему, чтобы рационализировать неуверенность своего существования в высшую уверенность, его рабство - в высшую свободу, а его бессилие - в более возвышенную силу — и все вне зависимости от случайности реальной жизни».
Наконец, к середине рассказа молодой Герцен надоедает настолько, что хочется перевернуть с десяток страниц его биографии, дабы узнать, как он вышел из столь неприятного состояния. Впрочем, упрямый читатель все же избегает фрустрации, замечая-таки перелом в жизни мыслителя, после чего вся работа читается с удвоенной радостью. Такой же эффект аритмии внимания повторится несколько раз. Ритмика повествования – еще одно подтверждение, что эта работа ближе по форме к роману, нежели научному произведению.
Однако сквозь эту «художественность» мы видим желание автора выявить главное – динамику «зарождения» русского социализма, эволюцию взглядов Герцена- то, как шаг за шагом мыслитель подходил к подобным воззрениям. В этом – динамизм работы, напоминающей художественное произведение - с завязкой и кульминацией, аритмией внимания, звонкими определениями и психологизмом, который, по замыслу автора, должен был придавать образу Герцена нужную глубину.
Приятно читать о классиках русской критической мысли XIX века без пиетета или озлобленности, что часто присутствуют в отечественных исследованиях. Герцен, Грановский, Белинский описаны едва ли не буднично. Отсутствие привычной героизации позволяет увидеть живые души и осознать, что в российской истории были не только те, кто стремились нечто высказывать, но и те, кто решались на действие.
Такая книга о Герцене едва ли станет настольной в силу своей специфичности. Однако она содержит тот скрытый заряд злободневности, который при определенном прочтении может привести к весьма неожиданным практическим результатам.
