ОТ РЕДАКЦИИ. Наша редакционная политика состоит в том, что АПН (в отличии от российского парламента) — место для дискуссий.
Мы совершенно не разделяем взглядов — более того, самих настроений — которые двигали пером Эдуарда Самойлова. Но эти взгляды разделяют многие честные и неглупые люди, искренне желающие блага России. Их можно и нужно обсуждать хотя бы поэтому.
* * *
«ДЕМОКРАТИЯ»
В либеральной среде принято считать, что «демократия» — это безусловно более совершенная и сложная форма власти, чем авторитаризм и тирания, в число которых «либералы» включают и Монархию.
Мол, «демократия» — это концентрация всего лучшего из политического опыта человечества, это «цветущая сложность». К тому же «демократия» внутренне сбалансирована: в политической надстройке — равновесием «ветвей власти», в экономике — балансом между государственным регулированием и частной инициативой.
А тиранические и авторитарные режимы в сравнении с «демократией» — это примитив, примерно как динозавры рядом с высокоорганизованными теплокровными; в этих режимах нет внутреннего равновесия, поскольку держатся они только на насилии.
Это сопоставление отчасти верно, если сравнивать «демократию» с тоталитаризмом и с наиболее жесткими авторитарными режимами. Тем не менее, оно уже явно «не работает», например, применительно к «советскому» авторитаризму периода после
Утверждение же, что «демократия» сложнее и совершеннее Монархии, просто нелепо.
«Демократия» есть набор правовых механизмов, суть которых — выборность государственных людей. Это действительно довольно непростые механизмы даже в сугубо процедурном, техническом смысле. Здесь выборы и законодательных органов власти, от местных до парламента страны, и чиновников разного уровня, от мэров небольших городков до главы государства. Здесь избирательные платформы и кампании, предвыборные штабы и финансирование, поиск и завоевание «своего электората» и т.д. и т.п. — в общем, соскучиться «демократия» не даст, это точно.
«Демократические процедуры» обязывают гражданина прилагать большие усилия, дабы разобраться в предвыборных лозунгах различных партий и кандидатов, и «с умом» реализовать свое право голоса. Кто же будет спорить, что для гражданина «демократического государства» очень сложно и трудно — определить для себя, что именно в «разноцветье» идеологий и политических платформ есть правда, а что ложь? Кому и чему верить, а кого и что отвергнуть?
Такова, «в двух словах», и в самых общих чертах, реальная сложность «демократии».
А теперь о сложности Монархии.
Фундамент, основа основ этой формы властного устройства — поставление Монарха Богом, как Божьего избранника, которого заслужил народ.
Здесь сравнение Монархии с «демократией» на предмет, что сложнее, можно было бы и завершить. Но мы все же продолжим, также «в двух словах».
Главные предпосылки, обязательные условия осуществления монархии следующие.
Крепкая вера в народе при сильном духовенстве, которое само ясно понимает, и пастве своей отечески разъяснило, и народ ясно усвоил, что только Монархия (наряду с Теократией) является богоданной, богоугодной формой правления. Сильные в вере священнослужители, имеющие общение с Богом, и получающие от Него ясное повеление, кого именно Господь избирает в Монархи. Сам Государь, понимающий, что он — раб Божий, исполнитель воли Господа, а не самовластный правитель, правящий методом «что хочу, то и ворочу».
Наверное, достаточно.
Монархия настолько сложнее «демократии», насколько классический балет и народный танец сложнее твиста и рок-н-ролла.
Заслуга Ивана Ильина в том, что он «развенчал» саму идею «демократии» как всеобщего блага, как якобы универсальной, для всех пригодной и для всех обязательной формы власти.
«Да осуществится демократия — и да погибнет мир!».
И. Ильин:
«…Политическое течение, которое, по-видимому, преобладает в современном мире, должно быть обозначено как «фанатизм формальной демократии».
Фанатизм — потому, что это течение превратило свой лозунг в «исповедание веры», в панацею, в критерий добра и зла, в предмет слепой верности и присяги; как если бы надо было выбирать между тоталитарным режимом и формальной демократией, ибо ничего больше нет (тогда как на самом деле есть еще многое другое!).
Это есть фанатизм формальной демократии, которая сводит все государственное устройство к форме всеобщего и равного голосования, отвлекаясь от качества человека и от внутреннего достоинства его намерений и целей, примиряясь со свободою злоумышления и предательства, сводя все дело к видимости «бюллетеня» и к арифметике голосов.
Но в действительности такая «демократия» ни от чего не обеспечивает: ни от всеобщей продажности, ни от предательских заговоров, ни от эксплуатации плутами слабых, добрых, темных и глупых, ни от анархии, ни от тирании, ни от тоталитаризма».
«…Везде и повсюду при всех условиях — есть только одно политическое спасение, а именно водворение демократического строя. Чтобы быть почтенным и признаваемым деятелем, надо быть демократом. Пусть введение демократии в России (
Знаем, что все это неоспоримые факты и видим, что, несмотря на все это «вера в демократию» продолжает быть критерием добра и требованием мировой политики».
«Да осуществится демократия — и да погибнет мир!».
«…Наши радикальные современники внушают себе и друг другу, будто эпоха монархии безвозвратно «минула» и наступила «окончательная» эпоха республики, и будто монархист есть тем самым реакционер, а республиканец есть друг всего «высокого и прекрасного».
Воззрение это прививается и распространяется искусственно, из-за кулисы, и притом в расчете на политическую наивность и слепоту массового «гражданина».
В наше время навязывание «демократии» как всеобщего, обязательного и незаменимого блага стало еще более масштабным и назойливым, изощренным и агрессивным.
Денно и нощно целые армии хорошо организованных СМИ обрушивают на сотни миллионов людей потоки информации, в которой обязательным рефреном проходит идея безусловного превосходства «демократии» над всеми другими формами власти. Каждый, кто посмеет поставить под сомнение эту незыблемую идеологическую догму, которая уже приобрела статус и силу религиозного догмата, обрекает себя на положение «политического дикаря», позволившего себе неприличную выходку в обществе высококультурных, цивилизованных людей и потому вполне заслужившего участь изгоя.
Немало людей заблуждается в отношении «демократии» вполне искренне.
Это и понятно, ведь сам принцип демократии отнюдь не является порочным и никчемным. Он привлекателен, красив, плодотворен, и для него в государстве, устроенном на Божьих законах и уставах, есть широчайшее поле применения. Об этом речь пойдет чуть ниже, здесь же заметим, что людям, которые в силу естественного для всякого нормального человека инстинкта свободы стоят за «демократию», надо уяснить следующее: «демократия», о которой говорят «либералы», и которую они «практикуют», есть широкая и прямая дорога в тоталитаризм.
Об этом предупреждает Иван Ильин:
«Идея «формальной демократии», выдвинутая за последние полтораста лет в качестве всемирной политической панацеи…, уже привела целый ряд государств… к величайшим затруднениям и бедствиям и уперлась в выросший из ее последовательного осуществления тоталитарный строй. Не видеть этого могут одни только доктринеры
…Именно «формальная демократия» с ее внутренними пустотами, ошибками и соблазнами, и привела к левому и правому тоталитаризму».
То, что «демократия» как форма государственной власти всегда и везде в конечном счете ведет к тирании, отметили еще древнегреческие философы. Нынешняя «демократия» не исключение. Более того, именно из нынешней «демократии» — самой «развитой», набравшейся опыта в условиях научно-технической революции, взрывного роста информационных технологий, на наших глазах стремительно вырастает предсказанная Писанием самая чудовищная тирания всех времени и народов. Тирания самая умная, самая хитрая, самая изощренная и самая страшная по своим последствиям, «высокотехнологичное» мурло которой все явственней и отчетливей вырисовывается за фасадом «формальной демократии».
Особенность этой особо изощренной тоталитарной власти будет в том, что человек, ставший у государства букашкой под микроскопом, измеренный и просвеченный вдоль и поперек, взятый под полный контроль, тем не менее вообразит себя «свободным» — поскольку это убеждение будет ему внушаться сотней разнообразных способов и доводов, в том числе «демократическими» механизмами власти.
А более всего в этом новейшем тоталитаризме человек будет чувствовать себя «свободным» по той причине, что ему будет обеспечена «свобода» блудить, развратничать, как только вздумается.
Людям, чрезмерно увлеченным идеей «демократии», считающим ее универсальным средством от всех общественных болезней, следует понять, что защитить общество от неумолимо наползающей на человечество самой «совершенной», «высокотехнологичной», замаскированной под «демократию» тирании способна только Монархия.
Для верующих людей в этом политическом парадоксе — «Монархия как средство защиты от тирании» — нет ничего неожиданного и необъяснимого.
А неумеренным приверженцам «демократии» здесь, как говорится, есть над чем подумать.
Что касается поля применения принципа реальной, здоровой демократии в рамках монархического государственного устройства, то именно широкое применение, укоренение демократии в самой гуще религиозной, экономической и общественной жизни народа является необходимым, абсолютно обязательным условием здоровья и крепости государственного организма в целом.
Демократия возможна и необходима
1. в религиозной общине, где пастырь должен избираться;
2. на производстве, где основной должна быть коллективная форма собственности с выборами руководящего состава коллективом;
3. на уровне местного самоуправления.
На этих уровнях возможно непосредственное знание народом тех, кого избирают, возможен непосредственный контроль над ними, и возможен эффективный механизм отзыва.
В устроенном правильно, по Божьим законам, монархическом государстве все эти три сферы жизнедеятельности строятся на самых что ни на есть демократических принципах.
Это возможно, и потому необходимо.
Но надо также и понимать, что невозможно для населения губернии в несколько сотен тысяч человек избрать губернатора с полным знанием вопроса и осознанным пониманием выбора. Если знакомство с кандидатом у людей сводится к восприятию «картинок» по ТВ, или встречам в местном ДК, то осознанный выбор невозможен.
Что же говорить о выборах в парламент страны или выборах главы государства?
То есть в Монархии принцип выборности не используется там, где его применение бесполезно и даже вредно в силу естественной, объективной причины — по невозможности для гражданина рассмотреть и оценить на слишком большом «расстоянии», «заочно», тех людей, которые призваны править большими территориями или городами.
Надо сказать, Иван Ильин все же испытывал определенные иллюзии в отношении «демократии». Он полагал, что для различных народов по разным причинам более или менее подходящи различные формы государственного устройства, и что при определенных условиях принцип демократии возможно применять как форму государственной власти.
«Каждый народ и каждая страна есть живая индивидуальность со своими особыми данными, со своей неповторимой историей, душой и природой. Каждому народу причитается поэтому своя, особая, индивидуальная государственная форма и конституция, соответствующая ему и только ему.
…Какое же политическое верхоглядство нужно для того, чтобы навязывать всем народам государственную форму монархии, даже и тем, у которых нет и тени монархического правосознания (например, Соединенным Штатам, Швейцарии или бунтовщической Мексике, где Император Максимилиан был убит восставшими республиканцами через три года по воцарении).
Однако, не столь же ли безответственно -— загонять в республиканскую форму жизнь народа, выносившего в долгие века монархическое правосознание (например, Англию, Германию, Испанию, Сербию и Россию?!».
«Демократия может быть уместна, целесообразна и политически оправдана в одних государствах, и может быть совершенно неподходяща, прямо гибельна в других».
«Итак: единого мерила, единого образцового строя для всех народов и государств нет и быть не может».
Это неверно.
Бог не дал людям формы властного устройства по принципу «пусть расцветают сто цветов». Подобно тому, как Господь дал людям нравственный кодекс, в котором ясно и четко определены границы между добром и злом, Он дал и «политический кодекс», в котором тоже ясно и четко определены формы должного для людей политического устройства.
Есть Божий путь, и есть другие пути.
В том, что касается форм властного устройства, Божий путь проходит только через Теократию и Монархию, как богоданные формы власти. Любая другая форма власти не есть Божий путь, а есть уход, отклонение от него.
Что с того, что в Соединенных Штатах «нет и тени монархического правосознания»?
Это проблема не Бога.
Это проблема Соединенных Штатов.
Если люди отказываются от богоданной формы власти, это вовсе не значит, что Господь должен изобретать для них некий «эксклюзив».
Кроме того, разрушительное действие «демократии» как формы государственного устройства носит исторически протяженный характер. И западноевропейские народы, и американцы в условиях «демократии» какое-то время были народами религиозными, сохранявшими нормальный, охраняемый религиозной традицией институт семьи.
Если бы Ильин знал, какой разврат, какие мерзости сначала станет снисходительно терпеть, потом легализует, затем начнет агрессивно защищать и, наконец, примется превозносить «демократия», он быстро избавился бы от иллюзий в связи с «демократией», возведенной в ранг формы государственной власти.
МОНАРХИЯ
Несомненная заслуга Ивана Ильина в том, что он с удивительной точностью и богатством суждений выразил в своих трудах монархическую идею. Причем совершил этот духовно тяжкий и очень непростой в содержательном, интеллектуальном плане труд в очень суровое время.
Рухнула русская Монархия, последняя, несущая в себе признаки истинно монархического устройства, хотя и сильно искаженного. Весь мир стал ареной противоборства между «демократией» и тоталитаризмом в его самых страшных на тот исторический период формах. Оставшиеся в мире Монархии, сами по себе уже давно превратившиеся лишь в отдаленное подобие того, чем должны были быть, на этом фоне окончательно стали выглядеть неуклюжими, странными реликтами навсегда ушедших в прошлое времен.
И вот именно в это время, казалось бы, окончательного и полного крушения и теории, и практики монархического устроения власти, в статьях, написанных с 1948 по
«Абсолютизм несовместим с самодержавием».
Ильин блестяще раскрывает и проясняет главную проблему, смущающую умы в связи с монархической идеей — проблему свободы и права при Монархии.
Он четко отделяет абсолютизм от монархизма.
«…Абсолютизм утверждает, будто монарх стоит выше всякого права и закона; будто власть его не знает никаких границ; будто ему все позволено, — всякое произволение, бесправие, противозаконие и преступление.
«Самодержавие» монарха указывает как раз на обратное: на правовую и законную природу его власти. Самодержавный монарх есть высший правовой орган государства; его верховенство устанавливается правом и есть правовое верховенство.
…Это необходимо продумать и понять раз навсегда: самодержавие отвергает, осуждает и исключает абсолютизм; а абсолютизм отвергает основное в правах Государя, ибо …отрицает его высокое звание субъекта права, снижает его до звания тирана, разлагает и разрушает самую правовую основу монархии.
Именно поэтому абсолютизм несовместим с самодержавием.
…Абсолютный монарх «все смеет» и «все может», чего желает его политическая или иная похоть… Но самодержавный Государь «смеет» далеко не все, а лишь законное, правое, правовое, государственное, совестное, честное, Богу угодное. Тиран не связан правом и законом; он призван к разнузданию и осуществляет его в самых фантастических и свирепых формах. …Напротив, самодержавный монарх знает законные пределы своей власти и не посягает на права, ему не присвоенные; он знает, что Государь, не блюдущий право и закон, сам подрывает свою власть
…Отсюда уже понятно, что законный монарх будет ценить всякое свободно-ответственное слово, всякое честное возражение, всякую государственно-творческую инициативу своих подданных. Петр Великий говаривал: «Полезное я рад слушать и от последнего подданного…» «Весело слушать, когда подданные открыто говорят своему Государю правду…». Но тиран не потерпит в своих подданных ни самоличного размышления, ни независимого мнения, ни свободного слова (Джугашвили)».
Здесь остается только напомнить и подчеркнуть, что Монарх есть служитель Божий, для которого есть только одно единственное правовое поле — Божьи законы и уставы.
Именно эта правовая основа есть то, на чем строится все законодательство Монархии — ее основной закон, ее гражданское и уголовное право, В том числе и применительно к историческому моменту, к особым обстоятельствам, если на то есть необходимость: Божьи законы и уставы дают полную возможность гибко регулировать правовую жизнь в государстве. Именно в этом ключе, на этом правовом поле решается в Монархии проблема свободы.
Монархия — это не диктатура самовластного тирана, а Богом устроенное единство Государя и народа.
И в этой связи Ильин четко разъясняет, в чем состоит истинная сила власти.
«Россия… была создана сильной государственной властью, которая, однако, никогда (даже при Иоанне Грозном!) не покушалась на тоталитарное ведение жизни, культуры и хозяйства.
…Сильная власть в грядущей России должна быть сильна в своих верных пределах. Она совсем не призвана посягать на необъятное и неосуществимое. Забывая свои пределы и подминая под себя всю свободную, творческую жизнь граждан, она стала бы неизбежно надрываться и компрометировать себя…
Сила власти определяется совсем не размером ее посяганий и не готовностью прибегать к любым и даже самым дурным средствам.
…Сила власти есть прежде всего ее духовно-государственный авторитет, ее признаваемое достоинство, ее способность импонировать гражданам.
…Истинная сила власти состоит в ее способности звать, не грозя и встречать верный отклик в народе. Ибо власть есть прежде всего дух и воля, т.е. достоинство и правота наверху, которым отвечает свободная лояльность внизу. Чем меньшее напряжение нужно сверху и чем больший отклик оно вызывает снизу, тем сильнее власть.
Принуждение бывает необходимо; но оно есть лишь техническое подспорье или условно-временная замена истинной силы.
…Власть сильна своим достоинством, своею правотой, своею волею и ответом народа».
«Требование свободы есть основное».
Ильин подчеркивает, что условие свободы есть необходимое условие развития России.
«России необходима свобода.
Кто любит Россию, тот должен желать для нее свободы; прежде всего свободы для самой России, как государства, ее международной независимости, ее державной самостоятельности; далее — свободы для России как национального, хотя и многочленного единства, то есть творческой нестесненности, любовного взращивания русской и всех других российски-нерусских культур; и, наконец, — свободы для русских людей, как множества духовных и хозяйственных личностей, свободы для всех нас как живых субъектов права; свободы веры, искания правды, творчества, труда и собственности.
Это требование свободы есть основное, неоспоримое, аксиоматическое… Его необходимо продумать и прочувствовать до конца. Его необходимо принять духом и волею, чтобы уже никогда не колебаться.
Грядущая Россия должна быть свободна и будет свободна. Отвергающий эту аксиому жизни будет готовить и ей, и нам всем, и нашим детям и внукам — распад, соблазн и порабощение.
Спорить здесь можно не о самой свободе, а лишь о мере ее и о формах ее политического и хозяйственного осуществления».
Здесь следует лишь подчеркнуть, что свобода возможна только в рамках Божьих законов и уставов, которые и направляют человека к этой единственно возможной свободе — в Господе:
«Где Дух Господень, там свобода».
(2-е Кор. 3:17).
Тот, кто вознамерится оспаривать этот закон, эту аксиому, стремится не к свободе, а к рабству под похотями.
«О чем мы тогда думали?! Что мы делали?»
Ильин напоминает, как значительная часть русской интеллигенции, увлекшись красивыми и соблазнительными «демократическими» идеями, впала в безумие антимонархизма.
«…Почему же вся эта политически неопытная, близорукая и полуобразованная толпа — республиканствовала? Почему? Где и в чем они видели республиканские способности и добродетели русского народа? О чем они думали? На что надеялись? Ответ может быть только один: «на западе республика возможна и устрояюща, почему же она у нас была бы невозможна? Республика есть (по слову Ф.Ф. Кокошина) наилучший способ правления; к тому же она нас сразу же и усовершествует»…
Нам нет надобности отвечать на этот детский лепет; история уже дала на него ответ и притом страшный ответ».
«Какое политическое доктринерство нужно было для того, чтобы в
Сколь прав был один из составителей избирательного закона в учредительное собрание, говоривший через три года (1920) с горем и ужасом:
«О чем мы тогда думали?! Что мы делали? Ведь это был просто психоз! Мы стремились превзойти в демократичности все известные конституции — и погубили всё!».
К сожалению, этому умному, честному и мужественному патриоту, погибшему вскоре после того в советской тюрьме, нисколько не подражают эмигрантские политики».
И ныне, уже в наше время, один из «преобразователей» уже другого поколения, выросшего в СССР, А. Зиновьев, с горечью вторил тому «демократу» из
«Целили в коммунизм, а попали в Россию».
Сегодня уже нетрудно понять, почему и в
Потому что оба раза пытались «внедрить» в России «демократию».
Россия ныне имеет настолько впечатляющие, настолько страшные «уроки демократии», что верные выводы из этих уроков неспособны сделать только совсем уже недалекие люди.
Дважды в России устанавливалась «демократия» как форма государственной власти, и дважды это принесло стране страшные трагедии и потери.
Первый раз «демократия» установилась в России после февраля
Второй раз «демократия» установилась в России в
Вымирание народа, унесшее в могилу уже не менее 10 миллионов русских жизней. Гибель целых отраслей промышленности. Тяжелый упадок сельского хозяйства. Превращение страны в сырьевой придаток экономически развитых государств. Доходящее до опаснейшей черты ослабление обороноспособности. Растление общества, включая молодежь.
Ныне Россия как никогда близко подошла к той грани, за которой последует уже окончательный развал государства, а русский народ потерпит сокрушительное, полное историческое поражение.
Неужели этого недостаточно, чтобы понять, какую страшную, поистине смертельную угрозу представляет более всего для России «демократия» как форма государственной власти?
Поневоле задаешься вопросом: что же еще нужно тем русским людям, которые все ещё считают себя «приверженцами демократии», чтобы уразуметь, наконец, правду?
Неужели только полная и окончательная гибель России?
Сегодня каждому трезвомыслящему русскому человеку как никогда важно преодолеть в себе «психоз демократии» и понять, в чем же истоки, первопричины былого русского могущества, к чему надо стремиться, чтобы Россия вновь окрепла и обрела былую силу и непобедимость.
Но здесь есть и другая опасность — можно впасть и в «психоз монархизма», увлечься монархической идеей слишком горячо, непродуманно, не понимая толком ни ее высокого смысла, ни громадной трудности воплощения.
Ильин в этой связи предостерегает, словно обращаясь к нынешним поколениям.
«Мне приходилось встречать людей, непоколебимо уверенных в том, что стоит в России «провозгласить монархию» — и все «пойдет гладко и станет на свое место». Слушаешь таких людей и удивляешься: для них история как будто не существует. Ведь монархический строй не может, что называется, «повиснуть в воздухе»; необходимы по крайней мере две предпосылки, две основы: во-первых, — верное монархическое строение души в народе,…; и, во— вторых, необходимы те социальные силы, которые понесли бы богоданного государя — преданностью, верностью, служением, честью, честностью и в особенностью тем правдоговорением перед лицом Государя, которое необходимо ему самому, как «политический воздух».
ГОСУДАРЬ
Много и верно Ильин пишет о личности Монарха, о том, как действительно «тяжела шапка Мономаха», как много предубеждений, завистливых мыслей и чувств вызывает положение Монарха, его громадная власть, его кажущаяся неподконтрольность никому и ничему.
«…Люди отворачиваются от монархии потому, что утрачивают верное понимание ее.
…Они смотрят на государственную власть жадно-завистливым глазом снизу и чувство собственной малости, подчиненности, приниженности гложет их обидою.
Что же видит такой глаз в монархе?
Высочайшую «превознесенность», которую нельзя ни «принять», ни «простить». Он «велик», а я мал. Но чем же он так особенно «велик»? И почему я так безусловно мал, до беззащитной покорности? Ведь справедливость требует равенства… А здесь строй торжествующего неравенства! Ему принадлежит «вся полнота власти», а я — «ничто», обязанный слепо повиноваться. Он один из самых богатых людей в стране, а я еле живу и кое-как перемогаюсь. Он может делать все, что захочет, и не подлежит никакой ответственности; во всей стране есть один единственный «свободный» человек, это он, а мы, остальные — не больше, чем его «подданные». Он может сделать со мною все, что захочет, вплоть до отнятия имущества и казни; а я обязан все терпеть… Вся жизнь его — сплошное развлечение и наслаждение... Какие роскошные дворцы, какая обстановка, какие наряды, коллекции, драгоценные камни, посуда, прислуга, лошади, автомобили… Какие пиры, какие женщины, какой почет! И никто его не выбирал. И ни в чьем одобрении он не нуждается. Уверяют даже, что он не связан никакими законами и что каждое его желание — для всех закон.
Словом, в монархии все устроено так, чтобы возмущать всякого «порядочного» человека и накапливать «общественное негодование». А наследственность этого звания имеет только тот смысл, что она увековечивает этот «возмутительный» строй и порядок.
Так смотрит и видит Государя завистливый и жадный взгляд снизу.
Сравнительно недавно еще, в эмиграции, один поверхностный и сумбурный публицист, наивно считающий себя «историком», на мой прямой вопрос — монархист ли он? — ответил со злобою; «Я не холуй», как если бы только одни холуи могут быть монархистами…
Но так уж они духовно ушиблены, эти болтуны.
Современный исторический опыт показал нам, что они готовят себе и своим народам…».
Ильин верно раскрыл и подчеркнул опасность появления в монархическом государстве завистливых настроений в отношении монарха.
Такой завистливый взгляд предполагает мнение, что русские Государи только и делали, что развлекались да самодурствовали, а Россия при этом столетиями крепла и расширялась как бы сама собой.
Но есть и другая правда, и она не в пользу русских монархов.
Монарх есть Божий помазанник, исполняющий волю Бога в отношении своего народа и государства. Это означает, что Монарх есть Божий служитель, то есть истинно, глубоко верующий человек.
А истинная вера несовместима с излишествами и злоупотреблениями.
Аскетический образ жизни нужен Монарху не для того, чтобы не раздражать человеческую завистливость, хотя и одного этого было бы уже достаточно для сдержанности во всем обустройстве быта Государя и его близких.
Аскетизм Монарха естественным образом происходит из того, что он — верующий человек.
Верующий человек аскетичен по вере, то есть — по определению.
В истории русского монархизма таких Государей не было. Каждый из них в той или иной мере и форме далеко отступал от Божьих законов и уставов.
Такому положению дел, конечно, способствовало прежде всего само несправедливое социально-экономическое устройство государства, в котором страшное, до размеров глубокой пропасти социальное расслоение было «нормой жизни», и другого порядка, собственно, и не предполагалось.
Отсюда «законное» право привилегированных слоев во главе с Монархом не просто на обеспеченность, но даже и на роскошь, на сверхмерное изобилие во всем, о чем только может помыслить, чего только может пожелать человек.
«Какие роскошные дворцы, какая обстановка, какие наряды, коллекции, драгоценные камни, посуда, прислуга, лошади… Какие пиры, какие женщины, какой почет!» — всем этим «великолепием» монархи столетиями не только раздражали «простой народ», а также интеллигенцию и другие слои, но и страшно, бездумно и безответственно гневили Бога.
В этом — ответ на горестное замечание Ильина о том, что «…русский народ расшатал свое монархическое правосознание и растерял готовность жить, служить, бороться и умирать так, как это подобает убежденному монархисту».
Монархическое правосознание расшаталось в русском народе исключительно по вине Государей и монархической элиты, которая была издревле убеждена в своем праве на привилегированное в обществе положение — на право пиршествовать, когда другие голодны, на возможность роскошествовать, когда другие в нищете.
А ведь такие убеждения мало назвать недостаточно христианскими, это убеждения откровенно, открыто противохристианские.
Речь не о том, чтобы Государь и те, кто вместе с ним несет бремя власти, голодали и ходили в лохмотьях, коль в стране еще есть голодные и холодные.
Речь о том, что искренне, истинно верующий человек — будь то министр или рабочий, генерал или студент, Государь или крестьянин — аскетичен по всему строю своей души верующего человека, и не испытывает, не имеет нужды в том, что хотя бы отдаленно напоминает «излишества», и тем более — «роскошь».
И в этой связи сегодня надо как никогда четко уяснить, что справедливый социально-экономический строй — такое же обязательное условие незыблемости, прочности державы, как личные качества ее элиты.
Причем одно здесь прямо вытекает из другого: качества элиты — из условий жизни всего народа.
Единство народа — всего в целом, всех его классов, слоев и сословий, может быть достигнуто только при справедливом социально-экономическом устроении.
Не могут быть едины пред Богом и Государем те, кто на предприятии разделены разным правоотношением к средствам производства — как «хозяин», «владелец», и как «наемные работники».
Поэтому в грядущей России предстоит не только возрождение истинной веры и восстановление Монархии, но и построение социализма, основа которого — коллективные, народные предприятия.
Без построения социализма у державы не будет одной из главных опор, оснований ее прочности, ее могущества.
КАКАЯ МОНАРХИЯ БУДЕТ В РОССИИ
В России будет восстановлена Монархия, очень непохожая на прежние: без «его величества», «их высочеств» и «превосходительств», без «двора», без «царских фаворитов», без «придворных интриг» и т.п.
Монархия, в которой Государь будет не только восстановителем истинной веры, но и строителем социализма, дабы в стране все были едины перед Господом как равные Его соработники.
Монархия, в которой элита будет вести аскетический, скромный и здоровый образ жизни не по принуждению, не под строгим присмотром правоохранительных органов, а по той причине, что другого и не пожелает, поскольку состоять будет целиком и полностью из истинно, искренне верующих людей.
Настоящую духовную крепость Монархии может дать только уверенность каждого ее гражданина, что его Государь верен Господу, и потому не позволит себе ничего лишнего ни за счет народа, ни за свой счет: не впадет в чревоугодие, не станет облачаться невесть зачем в роскошные и дорогие одежды, не увлечется другими дорогими вещами и предметами, не потратит время на пустые «пиры», не присвоит то, что ему не принадлежит, и никакие «какие женщины!» в блуд его не введут.
«Монархическое правосознание было поколеблено во всей России».
Ильин совершенно справедливо, живо и убедительно подчеркивает необходимость укрепления и укоренения крепкого монархического правосознания во всем русском обществе.
«…Возвращаясь мыслью, воображением и сердцем к дореволюционному времени, когда Россия, оставаясь Россией, органически и то же время стихийно росла и цвела, мы не можем не спросить себя, как же это тогда — и в тесном династическом кругу, и среди чиновничества, и среди интеллигенции, и в народной массе — как же это тогда люди не видели, что крушение монархии будет крушением России?
Как не видели они той спасительной политической формы, которая одна только и могла вести и строить русскую жизнь и беречь русскую культуру? Что это было за ослепление? Чего не хватало русским людям, чтобы мужественно пережить трудную годину и сохранить религиозно освященную и исторически оправдавшую себя государственную форму?
…Чего же не хватало в России? Почему тысячелетняя форма государственного спасения и национально-политического самоутверждения могла исчезнуть с такой катастрофической легкостью от первого же порыва народного, уличного и солдатского бунта?
Ответим: России не хватало крепкого и верного монархического правосознания. Правосознания — не в смысле «рассуждения» только и «понимания»; но в том глубоком и целостном значении, о котором теперь должна быть наша главная забота: правосознания
