В России государственная власть всегда вчиняется извне и при этом сильно персонализирована, как справедливо отмечает Станислав Белковский. Политический порядок также вчиняется «сверху», и поэтому традиционно большой проблемой является поиск института, который, будучи «вчиненным» помимо прямого народного волеизъявления, сможет в итоге консолидировать атомизированное сегодня российское общество и привести в упорядоченное состояние его основные политические институты.
Следуя этой логике, в России в последнее время часто ставится вопрос о выборе института, соответствующего русской политической традиции и при этом способного обеспечить модернизацию элиты, способствуя тем самым модернизации самого российского общества.
Когда говорят о монархии как об инструменте реорганизации правящей элиты, следует все же вопросами о том, где тот социальный слой и та культура, которая выносит и «вынесет» новоучрежденную монархию, сделает монархический проект жизнеспособным? Последние объективно отсутствуют в современной России. Их только предстоит создать. Таким образом, круг замыкается.
В качестве возможного, но так и не состоявшегося политического инструмента для модернизации элиты автор предлагает рассмотреть другой институт, некогда способный «вчинить» искомый политический порядок «сверху» — российскую армию. Ту самую армию, политические потенции которой в истории России до сегодняшнего дня оказались так и не реализованы, а объективная политическая роль — так и не осмыслена многочисленными исследователями, периодически переходящими от крайности безграничного воспевания русской военной мощи к крайности столь же безграничного ее поношения.
В чем же состоит особая политическая миссия армии, и существует ли она вообще? Объективности ради следует признать, что армия во многих отношениях похожа на государственную бюрократию: она также представляет собой замкнутую, иерархически организованную корпорацию людей, служащих государству. Точно также как бюрократия, армия подлежит гражданскому контролю: ибо офицеры и генералы не всегда правят, но у них есть оружие, которое они могут использовать для захвата власти.
Вместе с тем, ситуация, когда гражданское общество в данной конкретной стране отсутствует, а элита неспособна или не желает осуществить модернизацию в интересах большинства общества, возникает спрос именно на политическую функцию армии как потенциального «модернизатора» страны.
И главная проблема армии как потенциального «политического инструмента» связана с тем, что можно захватить власть, используя военную силу, но невозможно долгое время править, опираясь на штыки. То есть отсутствие у взявшей власть армии политической стратегии и «обратной связи» с гражданским обществом порождает известный благодаря многочисленным примерам эффект «осени патриарха», когда в самом деле «полковнику никто не пишет».
Между тем, опыт целого ряда стран показывает, что позитивная миссия военных в политике может быть связана с тем, что армия, уловив импульсы снизу, может выступить инициатором обновления общества, консолидировав власть и способствуя проведению в жизнь необходимых и назревших реформ. И после выполнения этой миссии военному режиму — именуемому в политике «стратократией» (Э. Нордлингер) или «милитократией» — необходимо уйти, освобождая место для институтов демократии. Но уйти при этом надо так, чтобы непременно остаться в политике — в роли «ночного сторожа» либо же непосредственного «гаранта» утвержденного с помощью военной силы политического порядка и его базовых институтов.
ХХ век породил череду военных диктатур разной степени успешности, от пиночетовской хунты в Чили до режима «черных полковников» в Греции, некоторые из которых действительно изменили ход политической истории своих стран, в то время как другие не принесли своему отечеству сколько-нибудь ощутимых позитивных результатов.
В то же время Турция стоит особняком даже среди самых знаменитых и устойчивых милитократий прошедшего столетия. Хронически отстававшая от передовых европейских стран и безнадежно проигравшая в Первой мировой войне, потерявшая имперский статус и едва не потерявшая саму себя страна совершила колоссальный политический и социально-экономический рывок, в чем немалая заслуга принадлежит именно армии, которая сумела силой своего многолетнего авторитета консолидировать традиционный в своей основе турецкий социум и принудить его к принятию проводимых сверху вестернизированных реформ, названных впоследствии «кемалистской революцией».
Именно турецкая армия являлась главной опорой Кемаля Ататюрка при проведении глубоких реформ в 1920-х годах (включая отмену Оттоманского султаната, провозглашение светской республики, ликвидацию Халифата, секуляризацию образования). Выступая в 1924 году в парламенте, он призвал соотечественников очистить веру, святые чувства и ценности верующих от политических интересов и страстей и тем самым возвеличить ислам. В 1931 году на съезде правящей народно-революционной партии в ее устав были внесены сформулированные Кемалем основные положения национальной идеологии, включавшие шесть принципов («шесть стрел»): республиканизм, национализм, народность, лаицизм, этатизм и революционность. В 1937 принцип лаицизма был внесен в конституцию (статья 2) и определен в качестве важнейшей, не подлежащей отмене конституционной нормой. С этого времени турецкая армия выступала в роли главного защитника и гаранта принципов кемализма, придавая особое значение обеспечению светского характера государственной власти. Три открытых вмешательства армии в политический процесс (1960, 1971, 1980-х гг.), предпринимавшиеся в условиях острых политических кризисов, сопровождались решительными мерами военных как против леворадикальных сил, так и религиозных радикальных организаций, что не позволяло стране совершить резкий сдвиг влево или вправо, свернув тем самым с пути модернизации.
И сегодня армия, наряду с полицией и службами безопасности продолжает следить за действующими в Турции исламистами, пытается выяснить, есть ли в их программах, учениях, тайных уставах, заявлениях, молитвах положения о ликвидации светской вла-сти и установлении шариатского режима. При этом само военное руководство последовательно стремится оградить саму армию от влияния исламских организаций. При этом только за два года (с 1996 по 1997 годы) за связи со сторонниками шариатского режима из армии было уволено 556 офицеров. Таким образом, турецкая армия продолжает сохранять свой образ влиятельной политической силы, не подчиненной напрямую правительству, ибо неоднократные попытки подчинить Генеральный штаб гражданскому министерству обороны из-за сопротивления военного командования результатов не дали. Сохраняется и весьма высокий авторитет армии среди населения. При анкетировании, проведенном в 1994 году, 65 % заявляли, что они больше всего доверяют армии, и лишь 6 % заявили, что они доверяют политическим партиям. При этом многие политические деятели высказали убеждение в том, что в современных условиях только армия в состоянии противостоять реставрации в стране шариатского режима.
Могла ли русская армия сыграть в истории своей страны ту же роль, которую сыграла в истории Турции турецкая? Сама судьба русских военных весьма драматична. Исключая с известными оговорками эпоху дворцовых переворотов в 18 веке, они всегда были орудием в руках власти, употреблявшей их по собственному усмотрению.
Еще более трагичной оказалась судьба потенциальных «русских Бонапартов», способных реализовать стратегию национального прорыва, провести искомую «модернизацию элит», вырвать страну из тенет корпоративно-клановых (партийных) интересов, направить ее на путь модернизации в интересах большинства народа.
Так, «брюмер» генерала Корнилова, ставший реакцией на развал государства и армии вследствие Февральской революции, провалился в 1917 году из-за нехватки минимально необходимой поддержки в российском обществе, которое жаждало перемен, но никак не стабилизатора бонапартистского типа.
В свою очередь, блистательный и загадочный «красный полководец» Михаил Фрунзе, если верить «Повести непогашенной Луны» Бориса Пильняка, достигнув вершины политической и военной карьеры, внезапно умирает вследствие ненужной с точки зрения медицинских показаний операции, к которой его принудило большевистское ЦК.
Михаил Тухачевский, блестящий военный стратег и последовательный сторонник модернизации армии, пал жертвой чистки за участие в мнимом или реальном (?) военном заговоре против высшей партийной элиты 1930-х годов.
Герой Великой Отечественной Войны и символ Великой Победы маршал Георгий Жуков, поддержав Хрущева в его борьбе со «сталинской когортой» партийных вождей, в итоге сам пал жертвой «массовика-затейника», неоднократно унизившего впоследствии армию.
Наконец, памятное всем бывшим советским гражданам выступление ГКЧП в августе 1991 года с треском провалилось — и не могло не провалиться, ибо общество не захотело поддержать представителей советской военной элиты, тесно связанных с представителями терпящей крушение партийно-советской номенклатуры, а отдать приказ стрелять в собственный народ советские по воспитанию генералы не смогли. Произошед-шее тогда самоубийство выдающегося военного стратега генерала Ахромеева лишь под-черкнуло конец эпохи советских военачальников, единственным публичным пред-ставителем которой долгое время оставался генерал Варенников, так и не пошедший на компромисс с режимом Ельцина.
Случившиеся уже в новое российское время взлет и падение героя войны в Афгани-стане генерала Александра Руцкого, разыгранный им трагифарс в связке с Р. Хасбулатовым в сентябре-октябре 1993 года лишь подчеркнули неспособность молодого поколения российского армейского генералитета реализовать собственный политический проект, альтернативный ельцинскому.
Генерал Лебедь, с именем которого долгое время связывали возможность ревизии наследия горбачевизма и политической практики ельцинизма, в 1996 году фактически спас правящий российский режим от крушения, и после не слишком удачного хождения во власть (в роли секретаря Совбеза и красноярского губернатора) трагически завершил свою политическую карьеру и саму жизнь.
Следует вспомнить и героя Первой чеченской генерала Льва Рохлина, во главе созданного им Движения в поддержку армии (ДПА) бросившего открытый вызов режиму Бориса Ельцина, трагическая и до сих пор до конца непроясненная гибель которого в 1998 году оставляет много вопросов.
В свою очередь, молодые русские генералы и высшие офицеры — герои Второй Чеченской, которым Россия обязана столь политически и морально значимой победой — были либо заведомо уведены в тень, интегрированы действующей системой после неудач-ного опыта в политике (Владимир Шаманов), осуждены и разжалованы (Юрий Буданов) либо после сложных карьерных пертурбаций погибли при неясных до конца обстоя-тельствах (Геннадий Трошев).
Проявившаяся во всех перечисленных случаях «фундаментальная» беда русской и советской армии, по мнению автора, состояла в том, что последняя так и не стала корпорацией с собственным «внутренним духом» и политическими амбициями, оставаясь до самого конца «инструментом» в руках правящей элиты, раз за разом будучи ввергнутой вместе с ней в состояние разложения и деградации.
Современная российская армия, пережив период полраспада и разложения, не способна отныне генерировать бонапартизм как таковой. Концентрированным воплоще-нием ее исторической эволюции стала знаковая фигура действующего министра обороны Анатолия Сердюкова, гораздо более известного благодаря своим не полководческим, но коммерческим талантам.
В то же время, именно был возможен и иной вариант развития страны после смерти Сталина, когда основные «группы влияния» в высшем руководстве стране выбирали меж-ду тремя возможными направлениями развития страны, а противоречия внутри правящей элиты объективно повышали роль армии
Сохранение сталинистского варианта мобилизационной модернизации ценой колоссальных издержек для общества означало тупик для страны, и относительно этого варианта в элите страны существовал устойчивый «негативный консенсус».
«Китайский путь» развития под эгидой Лаврентия Берии и его нереформированного ведомства означал построение в «среднесрочной» перспективе мафиозно-коррумпирован-ного капитализма с неизбежным распадом страны по национальному признаку вследствие узурпации власти этническими мафиями на местах.
Наконец, взятие власти в стране высшим военным командованием как надпартийной неангажированной силой, обретшей после 1945 года наивысшее народное признание и популярность — с последующей передачей власти гражданской администрации из числа технократов, имевших уникальный опыт управления экономикой страны в годы «великих строек» и Великой Отечественной войны — с постепенным переводом экономики на «рыночные рельсы» при параллельном выстраивании демократических институтов с одновременным подавлением деятельности откровенно «антисистемных элементов» — представляло собой, на взгляд автора, наиболее желательный вариант развития страны на выходе из «послесталинской развилки».
В качестве обоснования правомерности этой версии можно привести целый ряд аргументов.
Армия была и долгое время оставалась одним из основных моральных авторитетов в России, носителем идеи государственности и морального авторитета, ибо военные победы всегда приводили к моральному и политическому подъему в обществе.
Армия — один из надклассовых, надсословных (при наличии в ее структуре кастовых элементов) и надклановых авторитетов в России, менее других социальных институтов подвергшихся внутреннему разложению в течение долгого периода времени.
Армия менее других институтов «силового блока» была связана с системой подавления народа государством, и во всех случаях ее участия в кровопролитии после эпохи Гражданской войны ее в них втягивало политическое руководство, как это произошло в 1962 и 1993 годах.
Армия была и долгое время оставалась действительным многолетним символом единства власти и народа, способный при определенных снять отчуждение народа от власти, что особенно проявилось в годы ВОВ, и некоторое время после победной второй чеченской кампании — но затем постепенно сошло на «нет»
Армия являлась общественным институтом, возрождение которого было способно регенерировать российскую государственность, придав ее существованию новые стимулы и смыслы, как было, например, в 1945-м или после выстраданной победы во Второй Чеченской.
Армия (в своем относительно нормальном и естественном состоянии) долгое время выступала как естественный и эффективный «кадровый лифт», выносивший наверх массу талантливых людей из самых разных слоев и групп, как это произошло в период Великой Отечественной войны.
Наконец, армия до начала реформ 1990-х годов оставалась институтом, который в постепенно атомизировавшемся и распадавшемся на «группы корпоративных интересов» позднесоветском обществе оставалась одним из немногих действительных выразителей «патриотических ценностей» и «государственных интересов».
Поэтому, если и существовал позитивный смысл у «советского» проекта, и была возможность избежать его сползания в инерционный и потенциально деструктивный «совок», она была связана именно с проектом «модернизационной милитократии».
Сегодня потенциал модернизационной милитократии в российском обществе и армии практически полностью утрачен. Российская военная элита практически полностью интегрирована в существующую систему «власти-собственности», размыта и дезориентирована периодическими «военными реформами», и «новый Бонапарт» в ее рядах едва ли появится. И это результат не только «проклятых девяностых», но и политических процессов 2000-х годов. Военный переворот в любой его форме отныне не грозит России.
И что же остается в «сухом остатке»? ХХ1 век мог стать веком России. Но, увы, едва ли станет таковым с учетом всех имеющихся на сегодня «объективных показателей». К стыду перед уходящим «поколением дедов», которые, в отличие от «поколения отцов», действительно одержало свою Великую Победу, плоды которой были столь бездарно растрачены наследниками.
