ЗАЧИТАН ЧАСТИЧНО НА ЗАСЕДАНИИ ЭКСПЕРТНОГО КЛУБА «РУССКИЙ ИНТЕРЕС» 28 МАЯ
Прежде всего должен от лица всех нас, здесь собравшихся (и вообще от русских национал-патриотов), выразить глубокую признательность авторам, двум докторам наук — а Валерию Соловью, с учетом предыдущих книг, в особенности — за их бесперецедентный подвиг: они своими книгами пробили огромную брешь в академическом заговоре молчания вокруг русской темы. Не секрет, что наша академическая наука чуждается, чурается этой темы, предпочитает ее замалчивать, наложила негласное табу на русскую проблематику. Причем книги их новаторские, разрушающие многие ложные и обветшалые представления и псевдоценности.
Мне особенно отрадно отметить, что по очень большому ряду позиций эта книга совпадает с моими убеждениями и с теорией этнического русского национализма, которая разрабатывается по преимуществу именно мною в течение уже двух десятилетий.
В частности, я полностью согласен с тем, что:
В общем и целом все, написанное Соловьями на тему «русские и империя», а равно принципиальный биологизм авторов, вызывает у меня понимание и согласие кроме двух моментов.
Во-первых, я не могу согласиться, что империя сама по себе есть главная причина этнического краха русских. Часто бывая в Европе, я вижу, что мы, по сравнению с белыми европейцами (да и американцами европейского происхождения), еще очень даже живы, а вот они одной ногой уже в могиле. Недаром информированнейший Патрик Бьюкенен разразился книгой с названием «Смерть Запада». Их крах куда страшней и основательней, пока еще, чем наш. Самые дальновидные из них недаром взирают на русских как на последнюю надежду европеоида. Следовательно, дело не в конфликте русских с государством: ведь у прочих белых этой причины не было, а крах налицо. По прогнозам, за сто лет (сер. ХХ — сер. XXI вв.) доля европеоидов в составе населения Земли сократится с 30 до 15%. Значит, надо искать общий алгоритм гибели европеоидов как расы, а не только русских как этноса. На эту тему мной написана книжка «Итоги ХХ века для России. Европа, Америка и Россия: этнодемографические и этнополитические аспекты современной истории».
Во-вторых, я не считаю, что русский национализм можно и нужно рассматривать как рефлексию на противоречие между народом и государством. Это равнозначно признанию аномалии именно русского национализма, исключению его из ряда всех прочих национализмов. Но ведь национализм свойствен в той или иной степени всем живым народам, хотя причины его лежат совсем в иной области. С чем связан данный ложный, на мой взгляд, тезис? С базовым определением национализма у Соловьев, которое меня удовлетворить не может.
Сегодня модно ссылаться на западных конструктивистов (Геллнера, Хобсбаума и др.), которые, по правде говоря, очень мало понимают в национализме. Слава богу, Соловьи этого избежали, но… взяли за основу столь же неавторитетное мнение отечественного махрового либерала-конструктивиста (!) В. В. Малахова о национализме только как политической идеологии. Зачем, почему, с какой стати? Из чего вырастает политическая идеология? Как можно какую-либо идеологию принять, а тем более выдавать за феномен? Непонятно.
В современной отечественной традиции утвердился более верный подход к национализму именно как к феномену: национализм есть деятельная любовь к своему народу (примерно так же толкуют это слово и основные зарубежные словари) и/или инстинкт самосохранения народа, на что указывал еще Иван Ильин. Инстинкт, который может спать, когда все благополучно, но просыпается в годину испытаний. Подобные чувства и инстинкты существуют на доидеологическом уровне, а доктринальное оформление они могут получить или не получить смотря по обстоятельствам.
Приняв определение Ильина, мы бы не смогли согласиться, что исключительно только конфликт между русским народом и государством был «главным нервом и скрытой пружиной» русской истории. В не меньшей степени таковыми были многочисленные нашествия иноплеменных (хазар, печенегов, половцев, татар, немцев, шведов, поляков, французов, снова немцев, евреев и т. д.) на нашу открытую всем ветрам континентальную Родину. И никак не в меньшей степени эти нашествия будили и порождали русский национализм. Так что правильнее было бы сказать, что национализм русского народа выковывался между молотом инородческих нашествий и наковальней правительственного хищнического употребления, между чужим оккупантом и своим самодержцем (который на поверку-то и не был своим, русским: Романовы, начиная с Екатерины Второй, Ленин, большевики, Сталин, Андропов).
Отсюда же, от «малаховского» неправильного, по моему убеждению, определения национализма логически проистекает ошибка, которую я бы назвал грубой: отождествление национализма с патриотизмом (с. 9). Еще в середине 1990-х в националистических кругах прошла капитальная дискуссия «национализм против патриотизма», участником которой Соловьи, к сожалению, не были. Ее итоги отражены в моей статье «О патриотах и националистах», не раз вошедшей также фрагментом в мои книги. Основной и непреложный для националиста тезис: «Нация первична, государство вторично», для патриота — все наоборот.
Самое интересное, что вся книга Соловьев противоречит принятому ими определению национализма, ибо как политическая идеология русский национализм сложился буквально вчера, в то время как историки отмеряют его со времен Никона и Аввакума.
Что еще мне показалось спорным в книге Соловьев?
1. Авторы указывают на «три порока» русского национализма: «слабость интеллекта, дефицит воли и организационная импотенция».
Такому суровому и во многом справедливому приговору хочется, однако, возразить. Если уж авторы взяли за основу малаховский взгляд на национализм как на политическую идеологию, то надо признать, что именно русский-то национализм еще чрезвычайно молод. Хотя корни его восходят далеко (я разделяю взгляд Соловьев на старообрядцев XVII века как на далеких предтеч националистов, если не по философии, то по чувству национально-религиозной исключительности и превосходства), но как цельная, зрелая концепция этнический, а другого и быть не может, национализм сложился только в последние годы. Русские до сих пор консолидировались на каком угодно принципе (территория, государство, религия, династия, мессианская идея и проч.), только не на принципе крови. И потребовалось последовательное крушение и развенчание всех этих ложных (!) принципов, чтобы простая мысль «русский, помоги русскому» перестала шокировать самих же русских и начала обретать черты националистического императива.
Молодость русского этнического национализма позволяет мне назвать тоже три, но совершенно другие, причины его слабости:
Все это поправимо, если, конечно, не опускать руки. А с исправлением этой стратегической ситуации сами собой исправятся и вышеназванные «пороки».
И еще: Соловьи напрасно называют в числе трех пороков — дефицит воли. Воли националистам вполне хватило на то, чтобы задавить революцию 1905-1907 годов. Не в дефиците воли было дело и в 1917 или 1991 гг., когда националисты упустили «лежащую на земле власть». А в том, что в обоих случаях, чтобы эту власть поднять, требовалось кричать «Долой!» (в первом случае самодержавие, во втором — КПСС). А вот этого-то националисты и не могли, ибо были плоть от плоти гибнущей власти, чувствовали свое с ней сродство, не могли в ее лице предать самих себя, не могли кусать вскормившую их руку. Это была зависимость и от строя, и от конкретных людей. Националисты начала века были искренними монархистами (а востребованы были ниспровергатели монархии), националисты конца века — столь же искренними советскими людьми (а к власти в тот момент могли придти только антисоветчики). Отказаться от своих политических пристрастий ни те, ни другие не смогли и потому схватку за власть в обоих случаях проиграли.
2. Душа любой научной работы — библиография, по ее составу можно судить о книге в целом.
Мне в книге Соловьев библиография показалась весьма представительной и интересной, но далеко не полной. Не хватило ссылок на важные, принципиальные работы ряда авторов: А. Г. Кузьмина (об истоках и специфике русского национального характера), В. Кожинова (в плане критики сочинения У. Лакера о черносотенцах, а также в плане подробного и увлекательного повествования об особой крестьянской войне, ведшейся как бы «внутри» войны Гражданской), А. Каппелера («Россия — многонациональная империя. Возникновение, история, распад») и академика В. Любавского («Очерки истории колонизации России»), Д. А. Коцюбинского («Русский национализм в начале ХХ столетия»), академика И. Р. Шафаревича («Трехтысячелетняя загадка») и некоторых других.
Вместе с тем мне представляется неоправданным то благоговение, с которым в книге цитируются зарубежные исследователи (Лакер, Хоскинг и др.), которые, часто располагая хорошей фактической базой, решительно не ориентируются притом в реалиях русской истории и современности — по простой причине нерусского и нероссийского (порой и несоветского) менталитета, невключенности в нашу экзистенцию, в наши «внутренние обстоятельства». Их попытки мерять русских на западный аршин не вызывают ничего, кроме иронических сожалений. Я не против использования собранного ими материала, но не доверился бы их оценкам безоглядно. В некоторых научных кругах апелляция к западному научному наследию считается хорошим тоном, но что там в действительности хорошего? Много раз приходилось убеждаться как в безнадежном идеализме западных авторов, включая знаменитостей, так и в их приверженности науке мнений, а не фактов. Таковы традиции, в коих они воспитаны. Хотя бывают и исключения (упомянутый Каппелер, например). Практические результаты такого изучения наших реалий мы наблюдали недавно в Южной Осетии и Грузии, где расчеты заокеанских стратегов, выверенные их наукой, оказались позорно опрокинуты.
Смею также думать, что история современного русского национализма останется неполной и непонятой без ссылки на книги (десяток) и статьи (сотни) автора этих строк; это мнение не столько мое, сколько самых решительных противников русского национализма, неизменно выставляющих меня на первые места в своих «черных списках». Не знаю, чем я так напугал авторов, что они прошли молчанием мои скромные труды, «отставив» меня (без всякого упоминания) от русского движения, но в противном случае научная объективность вряд ли пострадала бы в равной мере.
3. Думаю, что авторы напрасно утверждают (причем неоднократно), будто «русские этнические преференции спровоцировали бы возмущение нерусских народов», будь то империя Романовых или СССР.
Это алармистское утверждение ничем не обосновано и вряд ли может быть обосновано. Об этом вполне однозначно говорит распад Советского союза, в результате которого в ряде бывших республик образовались жестко этнократические государства, несмотря на то, что титульное население составляло там менее 50% (процент ниже, чем у русских в обеих бывших империях). Казахи в Казахстане на момент признания независимости составляли немногим более 40% населения, однако в Конституции нового государства указано, что Казахстан есть форма самоопределения именно казахского народа (и политическая практика это недвусмысленно подтвердила). Про Эстонию или Латвию, где «титульных» было также меньше 50%, я и не говорю. Отчего же нас все время пугают возмущением народов даже в нынешней в России, где русские составляют свыше 80%?! Мне такие «страшилки» кажутся научно несостоятельными, а ведь они действуют, бьют русских националистов по рукам! Этого, на мой взгляд, следовало бы избегать. Особенно сейчас, когда ситуация с каждым днем развивается в нашу пользу, и нам может понадобиться вся наша решительность для разворота к русскому национальному государству. Сегодня требование для русских как равноправия, так и определенных преференций не ослабляет, а напротив, способно лишь укрепить Россию.
4. Очень спорным кажется мне подход Соловьев к национальному аспекту Октябрьской революции 1917 года, которую они безоговорочно считают и называют русской, то есть затеянной и совершенной русским народом для себя. Согласиться с этим нельзя.
Много лет занимаясь данным вопросом, я пришел к выводу о принципиальном отличии данного события от крестьянских войн и восстаний, неоднократно поднимавшихся действительно русским народом в прошлом и столько же раз с успехом подавлявшихся русским правительством. Это отличие состояло в том, что революция и Гражданская война со стороны красных по своим целям и задачам была антирусской, по своему исходному замыслу и по руководству еврейской, по своим движущим силам в значительной, если не определяющей, степени нерусской. Особенного внимания заслуживает тот факт, что во всех т. н. точках бифуркации, когда ход войны мог переломиться в ту или иную сторону, перелом в пользу красных совершался именно вмешательством нерусских сил. В первую очередь, еврейских волевых руководителей и комиссаров, во вторую — несокрушимых латышских стрелков, но также и венгров, китайцев, поляков, финнов, представителей иных нерусских народов, не говоря уж о немцах, всемерно поддержавших революцию
Можно не обинуясь сказать, что единственный в истории успех русского бунта был обусловлен именно и только тем, что на русском народном «теле» данного бунта сидела на сей раз еврейская «голова», а «руками» зачастую служили крайне антирусски настроенные представители других народов империи. Началась эта Великая национальная антирусская революция и гражданская война, по сути, еще в 1916 году, когда по десяти губерниям полыхнуло т.н. Туркестанское восстание, так и не затушенное царским правительством и плавно переросшее затем в тотальный антирусский мятеж инородцев в 1917-1921 гг. Я намеренно подчеркиваю последнюю дату, поскольку именно в этом году на Х Съезде РКП(б) по итогам Гражданской войны победителями была принята программа, закабалявшая русский народ, официально превращавшая его в бесправного и вечного донора для всех других народов советской империи. О самом факте закабаления Соловьи пишут очень много, ярко и убедительно. Их почему-то не смущает вопиющее противоречие: если революция была-таки русской, то почему же ее победа сразу, немедленно обернулась столь сокрушительным поражением для русских? Почему «русская» революция победила с чудовищно антирусским результатом? А ведь это были еще только цветочки! Самый страшный итог названных событий состоял в тотальном уничтожении к 1950-м гг. русской биосоциальной элиты, рощенной тысячу лет, от чего мы не можем оправиться до сих пор!
Ответ лежит на поверхности. Цели и задачи социалистической, «пролетарской» революции всегда, еще от Маркса, Лассаля и Коминтерна, ничего общего с благом русских не имели, ориентировались на интернационал и мировую революцию, и формулировались по большей части представителями совсем другого, еврейского народа. Революция была во всех смыслах нерусской и антирусской еще на стадии замысла, проекта. Нерусским и антирусским было, если уместно такое сравнение, самое лекало, по которому она кроилась. Ну и затем: возглавлялись все основные революционные партии — большевики, меньшевики, эсеры — не вовсе исключительно, но преимущественно евреями, авторитет которых был подавляющим, а вес определяющим.
Решающее участие евреев в подготовке «русской» революции выявилось задолго до нее самой. Ярчайший пример — судьба императора Александра Второго. Идея убийства «царя-освободителя» возникла в комитете подпольной партии «Народная воля», куда вошли два еврея (Гольденберг и Зунделевич), два поляка (Кобылянский и Квятковский) и один русский (Михайлов). Первым подал мысль убить императора и предложил для этого свои услуги именно Гольденберг, как стало известно позднее по его показаниям, опубликованным в «Историческом вестнике» за 1910 год. Однако было сочтено неуместным передавать дело убийства русского царя в руки еврея. Покушение удалось 1 марта 1881 года. Хотя бомбистами были назначены русский Рысаков и поляк Гриневицкий, но история подготовки преступления пестрит еврейскими именами террористов: Натансон, Дейч, Айзик, Арончик, Аптекман, Девель, Бух, Гельфман, Фриденсон, Цукерман, Лубкин, Гартман и др.
Взошедший на престол сын убитого Александр Третий начал широкомасштабное преследование революционеров, что вызвало новую волну еврейской ненависти. Среди покушавшихся на нового императора был и Александр Ульянов, старший внук еврея Израиля Бланка. Его поймали и казнили. Узнав о его смерти, младший брат Владимир Ульянов (будущий Ленин) проникся мечтой страшно отомстить дому Романовых. Эту клятву личной мести он, как известно, сдержал до конца.
Александр Третий, отчасти осознавший роль «избранного народа» на трагическом опыте своего отца и развития революции вообще, попытался восстановить черту оседлости, стал возвращать обратно в ее пределы евреев, распространившихся по России. В
Террор, фактически подготовивший революции 1905 и 1917 гг., не случайно возглавляли именно евреи. Составляя среди населения России всего 4,2%, евреи среди политических преступников на 1911 год составили 29,1%. Если по статистике вывести некую среднюю норму, отражающую количество политических преступников в среде того или иного народа Российской Империи, то выясняется, что у евреев эта норма была превышена в восемь раз, а у русских занижена в полтора раза! Поистине, «русская» революция на деле была еврейской, отрицать это невозможно.
Евреи решительно возглавили как первую, так и вторую социалистические революции в России, а затем и новую, советскую власть. По мере того, как историческая перспектива «оседлывалась» большевиками, а власть концентрировалась в их руках, революционное еврейство все сильнее устремлялось именно в эту правящую партию и тоже в ней концентрировалось. В августе 1917 года на VI съезде РСДРП(б) в нее вступила всем составом Междурайонная организация РСДПР (группировка Троцкого), в абсолютном большинстве состоявшая из евреев. В январе
Опять-таки, речь не только о самой верхушке власти. Вот характерный факт. По данным американских архивов, где хранятся донесения из нашей страны дипломатов тех лет, в какой-то момент из 384 комиссаров советской власти числилось: 2 негра, 16 китайцев, 15 армян, 13 русских и… свыше 300 евреев. Уничтожив и деклассировав русскую биосоциальную элиту, большевики встали перед необходимостью тотально заменить русскую интеллигенцию, отшатнувшуюся от революции 1905 года, не принявшую революцию
Остается только недоумевать, почему такие проницательные ученые, как брат и сестра Соловьи, все еще пребывают в уверенности, что Октябрьская революция была «русской». Такое определение можно было бы дать разве что той долгой и ожесточенной мужицкой войне, которую русские повстанцы вели на два фронта против белых и красных одновременно (о чем убедительно писал В. В. Кожинов) и которую красные в итоге жестоко раздавили и продолжали додавливать вплоть до 1930-х гг. Эта война и впрямь была русской и по целям и стилю, и по руководству, и по движущим силам (взять за образец хоть бы Тамбовское восстание). Но ее Соловьи вообще не заметили.
Надеюсь, никто не упрекнет авторов в том, что блистательно разрушив одно застарелое табу (вокруг русского вопроса), они сознательно укрепили другое (вокруг вопроса еврейского). Но почему бы им не пересмотреть свои взгляды ради вящей научной объективности?
5. Отдельным пунктом вынужден прокомментировать задержавшее мое внимание высказывание Соловьев: «Этнический фактор действительно сыграл решающую роль в революционных потрясениях начала ХХ в., однако, вопреки сумеречным конспирологическим фантазиям, то была не еврейская, а русская этничность. Именно «народ-богоносец» расправился с помазанником Божиим и отряхнул со своих ног прах Старого порядка» (166). О национальном лице «русской революции» написано выше. Здесь коснусь лишь темы цареубийства.
Простое чувство справедливости решительно восстает против этого заявления и заставляет возразить.
Случилось так, что мне довелось в Париже держать в руках и листать машинописный оригинал книги Роберта Вильтона «Злодеяние над царской семьей, совершенное большевиками и немцами» (Париж, Шота Чиковани, 2005). Вильтон, британский подданный, родившийся и выросший в России, был спецкором «Таймс». В ходе Германской войны награжден царем Николаем Вторым за фронтовые репортажи орденом св. Георгия. Во время Гражданской войны находился в армии Колчака, жил в специальном вагоне вместе с эвакуирующимися английскими дипломатами и был ближайшим помощником следователя Н. Соколова, расследовавшего уголовное дело о цареубийстве. Соколов хранил все следственные материалы в купе Вильтона, пользуясь его особым статусом. Оказавшись в Англии, Вильтон немедленно по свежим впечатлениям публикует в 1920 году книгу «Последние дни Романовых» — уникальный и, бесспорно, доныне лучший источник по истории данного злодеяния. После выхода английского издания Вильтон потерял работу, подвергшись травле и преследованиям, а вскоре тяжело заболел и умер. Владея русским как родным, он успел подготовить и даже выправить новый вариант книги, но русскому оригиналу суждено было пролежать в столе более 80 лет, дожидаясь публикации. Вот этот-то оригинал, правленный самим автором, и довелось мне внимательно рассматривать. Его наиболее характерная особенность в том, что Роберт Вильтон, творивший без оглядки на внутреннюю цензуру, вынужден был затем учесть печальный опыт первой публикации, столь дорого ему стоивший. А потому по всему тексту, готовя его к обнародованию, он собственной рукой аккуратно повычеркивал в большинстве случаев слова «еврей», «евреи» — и повставлял сверху: «большевик», «большевики» (что отразилось и в новом заглавии). Рукопись вся насквозь пестрит помарками такого рода.
Право, читая у Соловьев соответствующую главу, так и тянет произвести противоположную процедуру.
Попытку задним числом переложить ответственность за цареубийство с больной головы на здоровую представляется мне заведомо провальной. Ведь всем давно известно и помимо Вильтона, кто, лично и конкретно, задумал, приказал и санкционировал убийство царской семьи: Ленин и Свердлов, ни в одном из коих не было ни единой капли русской крови. Отлично известна и национальность главных организаторов и исполнителей — Белобородова (Вайсбарта), Шаи Голощекина и Юровского, который до конца жизни гордился своим преступлением. Их тоже никак нельзя причислить к русским. Характерная и трогательная деталь: цареубийцы перед расстрелом заменили внутреннюю охрану, состоящую из русских солдат, австрийцами и мадьярами. Именно потому, что им было абсолютно очевидно то, что оказалось скрыто для Соловьев: русские люди не стали бы стрелять в «помазанника Божия», а тем более в его жену и детей. Они могли взбунтоваться, ситуация могла выйти из-под контроля, преступный замысел провалился бы.
Таким образом, в криминальной истории убийства царской семьи, как и в не менее криминальной истории убийства исторической России, отчетливо видны все звенья: заказчики, организаторы и исполнители. И все они, как на грех, — нерусского происхождения (если не считать одураченной биомассы пугачевско-разинско-анархического толка в Красной армии, да части офицерства, чьи семьи оказались в заложниках у революционных бандитов). Преступление слишком серьезно, чтобы за него отвчал невиновный.
Я легко могу понять чувство Вильтона, водившее его рукой при выправке текста. Понять наших авторов мне труднее.
6. Не один год посвятив штудированию еврейского вопроса, должен (в том числе в связи с вышесказанным) выразить решительное несогласие в целом со всей главой, ему посвященной. Мне приходится возражать авторам прежде всего потому, что еврейский вопрос настолько тесно переплелся с русским, что решить одно, не задев другого, уже не представляется возможным.
Соловьи пишут: «Главная тайна русского антисемитизма состоит в том, что им движет глубинный страх перед евреями… Рискнем предположить, что глубинным источником антисемитизма оказался комплекс русской неполноценности, который парадоксально культивировался именно русскими националистами. А как еще иначе расценить требования государственной защиты русского народа от «жидовской эксплуатации» и «жидовского развращения»? Разве это не было признанием русской слабости перед лицом силы евреев?» (с. 161).
Два обстоятельства мешают мне принять концепцию Соловьев.
Во-первых, начало ХХ столетия («серебряный век русской культуры») отмечено таким расцветом собственно русской науки, литературы и искусства, что ни о каком комплексе неполноценности русских тех лет не может быть и речи. Огромное обилие именно русских имен во всех сферах духовного производства вызывает изумление и восхищение. Скорее наоборот, этот расцвет вызывал подобный комплекс у других народов империи, в том числе евреев, явно стремившихся русским подражать. Эпоха величайших свершений, дерзаний, пророчеств и прозрений, открытий и т. д., увенчавшаяся (наконец-то!) широким и громким признанием на Западе — она, напротив, наполняла русские души чувством гордости и собственного могущества, превосходства. Особенно именно в связи с успехами в Париже, Берлине, Лондоне: ведь если русская интеллигенция и комплексовала весь XIX век, то именно перед Западом, перед Европой, а уж никак не перед евреями, чье участие в этом буйном расцвете было исчезающе мало, а то, что проглядывается, целиком лежало в русле именно русской традиции. Исаак Левитан, Леонид Пастернак, Осип Браз, полукровка Валентин Серов — что в их творчестве было еврейского? Не найти днем с огнем. А еврей скульптор Марк Антокольский, посвятивший почти весь свой талант возвеличиванию русских исторических героев, а свой шедевр — «Христос перед судом народа» — создавший как обвинительный акт против собственных соплеменников? Время же Марка Шагала и иже с ним придет только после революции, когда чисто еврейская культурная популяция пышно расцвела на щедро сдобренной русской кровью земле. Как и время Осипа Мандельштама и Бориса Пастернака, которых я лично, кстати, тоже отношу к русской традиции, в отличие, скажем, от современных им Безыменского, Багрицкого или Алтаузена. Так что вряд ли образованные русские люди имели до революции какие-либо основания комплексовать перед лицом евреев. Никакого духовного превосходства те не обнаруживали, хотя и старались (особенно журналисты, критики).
Во-вторых, не только русское образованное сообщество, но и в целом русский народ на всем пространстве России тоже был избыточно уверен в собственных силах и не имел никаких видимых оснований ужасаться евреев. Их ужасались только там, где успели реально узнать за века совместного проживания: в юго-западных губерниях. Но великорусское население, в массе своей (86%) состоявшее из малограмотных и вовсе неграмотных крестьян, не замечало и не желало замечать, кто возглавляет отряды «борцов за социальную справедливость», «борцов за лучшее будущее для трудового народа». Какая разница, еврей — не еврей? Ведь они за нас: за бедных, за русских! Народ не разобрал искусной мимикрии и легко принял национально чужих за социально своих. Во время свободных выборов в Учредительное собрание, состоявшихся сразу после Октябрьской революции 1917 года, подавляющее большинство избирателей, свыше 90%, проголосовало за левые партии, причем 58% и 25% соответственно именно за эсеров и большевиков, чье руководство состояло в основном из евреев. Этот ярчайший и неоспоримый факт делает невозможной гипотезу Соловьев о каком-то комплексе русских перед евреями, ибо показывает как раз-таки полное слепое, я бы даже сказал — безумное бесстрашие первых в отношении вторых.
А как же быть с «глубинным страхом» и с «требованием государственной защиты», действительно свойственным, к примеру, русским националистическим депутатам из юго-западных губерний? Да очень просто! Этот страх и эти требования вовсе не носили параноидального характера навязчивых фобий, а сполна фундаментировались житейской практикой, собственным горьким опытом и многолетними наблюдениями самих депутатов, отслеживавших евреев ad vivum! И притом в массе, в статистически значимом объеме. Зеркало сознания депутатов вовсе не было кривым, оно верно отражало ситуацию в соответствующих регионах. Почему бы нам всем (и авторам, разумеется, тоже) не исходить из презумпции адекватности этих свидетелей и основательности их опасений и обвинений? Ведь не за то бьют волка, что сер, а за то, что овцу съел! Соловьям, судя по их ироническому тону, кажется забавной сама мысль об эксплуатации и развращении евреями русских, но она не казалось таковой ни крестьянам, оказавшимся у евреев в аренде, на откупе или в долговой кабале, ни самим евреям, не раз попадавшим под запущенный ими бумеранг притеснений и насилия (гайдамаки, петлюровцы, отряды Булак-Булаховича, бандеровцы и проч.). И если во время оно Спиноза прозорливо заметил, что евреи антисемитизм повсюду приносят за собой, то современный нам главный раввин Копенгагена Бент Мельхиор недавно остроумно подтвердил: антисемитизм есть везде, где проживают евреи.
Однако на большей части территории России евреи до революции не жили, никаких фобий и комплексов у местного населения не вызывали, и результаты выборов в «Учредилку» об этом свидетельствуют как нельзя яснее.
Так что ирония авторов кажется мне здесь неуместной. Как, кстати, и в части их критики конспирологии, до которой я и сам не большой охотник. Но как не признать, что порой и конспирологи оказываются правы. Давно ли мы смеялись над выражениями типа «Ленин — немецкий шпион» или «Троцкий — наймит англо-американского капитала». Но вот открылись закрытые дотоле архивы, вышли из тени на свет фигуры Парвуса и Шиффа и многое другое… С
