Едина ли Германия сегодня? Этим вопросом задаются многие из тех, кто был в 1990 году в числе инициаторов форсированного объединения двух немецких государств. Тенденция к обособлению «восточногерманского феномена» прослеживалась в объединенной Германии вплоть до последнего времени.
Так, для немецкой статистики в течение первых десяти лет после объединения Германии вполне естественным было рассмотрение пяти новообразованных на востоке страны федеральных земель отдельно по всем основным областям деятельности. Можно было обнаружить в федеральной статистике ФРГ качественно различные данные о безработице (которая, к примеру, составляла в августе 1998 года в восточных землях 17,1%, в то время как в западных – всего 9%), о миграции, о результатах земельных и федеральных выборов, о проявлениях правого экстремизма и формах досуга, характерных для западных и восточных немцев. В то же время, в рамках общегерманского политического дискурса практически игнорировалась историческая и социокультурная специфика Восточной Германии, что явно не способствовало процессу интеграции «двух Германий», но, напротив, всячески его затрудняло.
Включение Восточной Германии в экономическую и государственно-правовую систему ФРГ было неразрывно связано с процессом трансфера основных политических институтов, который до известной степени заполнил, используя выражение недавно ушедшего из жизни социолога Ральфа Дарендорфа, «пустоту между государством и народом». Параллельно с этим протекал не менее масштабный «трансфер» в восточные земли представителей западногерманской властно-управленческой и научной элиты. Однако, как отмечают многие современные немецкие исследователи, по сию пору сохраняются заметное дистанцирование и скепсис восточных немцев по отношению к формально внедренным в их жизнь институтам, которые заполнены по большей части западногерманскими «элитными функционерами» (Spittman J. Vertrauenverlust // Deutschland Archiv. - 29 Jahrgang. - Nr. 6. – S. 841-844). Так, например, по данным некоторых германских исследователей, восприятие созданной после объединения политической системы снизилось у восточных немцев с 51 % в 1990 г. до 33 % в 1995 г. (Wiesenthal H. Zum Wandel oekonomischer und politischer Orientirungen in akteurtheoretischer Perspektive // Berliner Debatte INITIAL. – 1996. – Heft 3. – S. 10).
Помимо психологического кризиса, в течение первого десятилетия после объединения Восточная Германия пережила экономический обвал. Так, согласно официальной статистике, количество предприятий на востоке Германии с 1989 по 1995 годы уменьшилось с 9,8 млн. до 6,4 млн. Параллельно происходила активная миграция трудоспособного населения. Более миллиона восточных немцев, по преимуществу молодых людей, проживавших в 1989 году в Восточной Германии, оказались в итоге в западной части страны. Одна только Нижняя Саксония потеряла за указанный период около 250 тысяч жителей. И хотя за несколько последних лет в крупных промышленных центрах Восточной Германии наблюдается и обратная тенденция, внутригерманское сальдо миграции остается для Восточной Германии отрицательным.
Другие показатели экономической статистики также дают не много поводов для оптимизма. Обладая 20% населения Германии и составляя 30% ее территории, Восточная Германия производит лишь 10% ВВП страны. Восточнонемецкая «доля» в промышленном производстве составляет лишь 5% , а доля в совокупном экспорте страны – только 3-4%. На долю восточных земель приходится всего 4% от общего объема привлекаемых в Германию инвестиций. «Структурная перестройка» на востоке Германии обернулась масштабной деиндустриализацией, последствия которой пока не в состоянии «перекрыть» относительный рост малого и среднего бизнеса. Поэтому неудивителен сохраняющийся и даже углубляющийся разрыв между востоком и западом страны. Так, если верить данным официальной статистики, совокупный экономический потенциал Дрездена составляет лишь 25% от аналогичного потенциала западногерманского экономического «флагмана» - Мюнхена. Несмотря на масштабные финансовые вливания из западных земель в восточные (которые только с 1991 по 1995 годы составили 790 миллиардов дойчмарок) в Восточной Германии так и не образовалось устойчивых центров экономического роста.
Однако ключевые различия между западом и востоком Германии коренятся главным образом в сфере политической культуры. У «весси» и «осси» по прежнему разнятся менталитет, политические ориентиры, язык и традиции, что предопределено 40-летним опытом раздельного существования восточных и западных земель, испытавших влияние в корне различных политических факторов и традиций. Так, проведенное несколько лет назад социологическое исследование политической культуры восточнонемецкой молодежи показало, что молодые немцы в значительной своей части придерживаются политических ценностей, истоки которых связаны с политическими традициями ГДР и переданы им поколением родителей. Молодые «осси», усвоив за два прошедших десятилетия ряд элементов общенемецкой политической культуры и придерживаясь формальной лояльности в отношении действующих общенемецких институтов, сохраняют известную отстраненность от диктуемой «весси» политической повестки дня и часто придерживаются «негативистских» по отношению к существующей политической системе взглядов и ориентаций (чаще леворадикальных и реже националистических). Восточнонемецкие университеты превращаются в настоящие инкубаторы «левых идей», широко распространенных среди политически активной части молодежи Восточной Германии.
Среди немецких экспертов существуют различные суждения относительно возможности интеграции восточнонемецких земель в культурное и политическое пространство Западной Германии. Некоторые из них полагают, что для совершения этого перехода восточнонемецкое общество должно пройти через процесс своеобразной «фундаментальной переплавки», отбросив прежний исторический и культурный опыт (Howard M. Die Ostdeutschen als ethnische Gruppe? // Berliner Debatte INITIAL. – 1995. – Heft 4/5. – S. 119-131). Один из экспертов – Хельмут Визенталь – дошел до парадоксального утверждения о том, что в процессе создания в восточнонемецких землях исторически отсутствовавших в них традиционных для западных обществ социальных структур и групп интересов они способны стать «наиболее модернизированной и – в хорошем или в плохом смысле - наиболее «американизированной» частью Германии» (Wiesenthal H. Zum Wandel oekonomischer und politischer Orientirungen in akteurtheoretischer Perspektive. – S. 11). Подобное суждение выглядит излишне эпатирующим и парадоксальным, однако подтверждает уже известную закономерность: сохраняющаяся особая историческая, экономическая и социокультурная конфигурация восточнонемецких земель приводит к тому, что последние продолжают восприниматься как специфическое политическое пространство внутри Германии.
Однако сохраняется ли в современных условиях особая восточнонемецкая идентичность? Существует ли особая восточнонемецкая гордость? «Осси», пережившие период «исторической аннигиляции» и самоуничижения, сохранили многие особенности своего мироощущения, и, признав общенемецкую идентичность в целом, готовы гораздо активнее участвовать в ее формировании, противопоставляя взглядам «весси» свой собственный эталон «немецкости». В отличие от американизированных «весси», под влиянием глобализационных процессов постепенно утрачивающих традиционные немецкие черты (трудовую этику, семейные ценности, лояльность и законопослушность), они пережили лишь поверхностную советизацию, законсервировав в себе многие черты традиционного немецкого характера, постепенно утраченные под влиянием западной массовой культуры на западе страны.
Так или иначе, у восточных немцев существует своя, параллельная политическая традиция. Они – наследники Прусского королевства, созданного колоссальным трудом всех активных групп населения (военных, чиновников, предпринимателей, многие из которых были приглашенными из Франции эмигрантами-гугенотами) под началом и опекой монархии после катастрофической для немецких земель Тридцатилетней войны 1618-1648 годов. Вследствие этих особенностей Прусское государство изначально приобрело мобилизационный и корпоративный характер, о котором столь ярко написал в 1820 году профессор Берлинского университета Георг Гегель в своей «Философии права» (выполняя, к слову, официальный заказ короля и доказывая, что прусская монархия с дарованной монархом конституцией есть наиболее свободная из существовавших в истории форма правления). В итоге социализм в ГДР был не только и не столько «советским», сколько прусским, «пруссаческим», как выразился в свое время Освальд Шпенглер, опирался на элементы этатистской и корпоративистской психологии, перенесенной из военно-бюрократической королевской Пруссии в «первое немецкое государство рабочих и крестьян». Под стать этому оказалась и армия ГДР, уникальным образом соединившая в себе прусскую и советскую воинскую традиции. И эта пережившая потрясения периода 1990-х годов восточнонемецкая идентичность начинает манифестировать себя.
Характерной в этом отношении оказалась одна нашумевшая «заочная дискуссия» между востоком и западом страны.
Бывший министр-президент Баварии Эдмунд Штойбер (ХДС-ХСС) в начале 2000-х годов публично усомнился, следует ли давать «осси» право голоса, ибо те не являются «вполне ответственными за свой выбор избирателями». Ответ Востока последовал в 2006 году, когда один из депутатов Бундестага от Восточной Германии заявил о необходимости осмыслить тот факт, что «самые лучшие немцы – это «осси», подтвердив наличие у последних собственного видения и «голоса», далеко не во всем не совпадающих с западногерманскими «образцами» и «аналогами».
Как следствие этих процессов, развивается и самостоятельная политическая идентичность восточных немцев. Это подтверждает и феномен Левой партии, которая возникла после объединения восточногерманской ПДС (наследницы СЕПГ) и левого крыла CДПГ, недовольного ревизионистским курсом руководства и большинства партии. Ее лидер, известный оппонент «ревизиониста» Герхарда Шредера, бывший министр-президент земли Саар Оскар Лафонтен, снискавший себе славу успешного партийного лидера и эффективного публичного политика общегерманского масштаба, что подтвердилось итогами выборов не только на востоке страны, но также региональными выборами в легислатуры Гамбурга и Гессена.
И именно благодаря влиянию Левой партии не удался намеченный «сдвиг вправо» ни в СДПГ, ни в ХДС-ХСС, ни в политической системе в целом, несмотря на явное усиление в последние годы либерального вектора на Западе страны. Как ни странно, важным аргументом в пользу восточнонемецкой идентичности и права востока Германии иметь собственные интересы и позицию, является современный экономический кризис. Последний привел к тому, что даже на уровне либерального сегмента общегерманской элиты в лице канцлера Ангелы Меркель и представляемой ею ХДС-ХСС была признана исчерпанность традиционной для «правоцентристов» либеральной экономической стратегии. И неслучайно, в конечном итоге, что среди западногерманских интеллектуалов утверждается мысль о том, что наилучшим вариантом объединения Германии на заре 1990-х годов было бы не поглощение ГДР ФРГ, но постепенная «конвергенция» двух Германий в разных областях с уважением исторического пути и особенностей друг друга. В итоге политический спрос на «восточнонемецкую альтернативу» становится все более явным.
