ОТ РЕДАКЦИИ. Вашему вниманию предлагается сокращённая стенограмма дискуссии, состоявшейся на круглом столе «Россия сегодня: наступление на свободу мысли».
Дискуссия состоялась после докладов Константина Крылова, Александра Севастьянова и Михаила Ремизова (который изложил свои взгляды, в частности, здесь).
* * *
Михаил РЕМИЗОВ: Я считаю, что все интересные фигуры в борьбе русской мысли и его будущее находятся по ту сторону дихотомии «западников» и «почвенников». Это предмет отдельного разговора. Ну, к примеру, Леонтьев — я не знаю, он почвенник или западник.
СЕВАСТЬЯНОВ: Михаил, вы упомянули «Логос». А какие еще издания вы относите к серьезным политологическим журналам?
РЕМИЗОВ: Я имею в виду те, на страницах которых происходит интеллектуальный обмен. Их мало: «Логос», «Политический класс». В «Эксперте» — только узкие жанровые статьи с ограниченным количеством знаков, туда нельзя поместить публицистику. Ну, наверное еще «Москва» с недавних пор. Тот же «Пушкин» — тоже качественный журнал. Там как раз эта рецензия на Юнгера и появилась.
Капитолина КОКШЕНЁВА (неразборчиво)
РЕМИЗОВ: Я считаю консервативными элитами Запада католические и националистические элиты. К примеру, в антирусско-настроенной Польше это очень сильные настроения. Там же существует механизм интеллектуальной цензуры, но это далеко не всем нравится.
Максим БРУСИЛОВСКИЙ: Я бы хотел отметить, что буквально несколько часов назад произошло очень важное событие, чрезвычайно интересно ложащееся на нашу сегодняшнюю тему обсуждения. Дмитрий Медведев подписал указ о создании Комиссии по противодействию фальсификации истории. Это чрезвычайно важная вещь. Первое, что приходит на ум — борьба с мыслепреступлениями. Если создается комиссия по борьбе с фальсификациями, значит должна быть и некая генеральная линия, по сравнению с которой можно будет выявить эти фальсификации. Идеальным периодом российской истории по отсутствию фальсификаций является период тридцатых годов ХХ века и весь сталинский период в целом — борьба с разными уклонами и идеальная генеральная линия партии в виде краткого курса ВКП(б).
Подготовка к этому эпохальнейшему событию началась уже достаточно давно. Мы все помним, что министр Шойгу — один из главных идеологов «Единой России» — высказался о том, что нужно строго карать тех, ко пытается якобы пересмотреть историю Второй мировой войны. Считается, по видимому, что есть какие-то отдельные люди, которые пишут книги и статьи о том, что во Второй мировой войне победила Германия, немцы взяли штурмом Москву и Вашингтон, и все мы живем в однополярном мире тысячелетнего Третьего рейха. Я таких людей не знаю, но, возможно, что Шойгу с ними лично знаком.
Далее все пошло по той схеме, которую описывал Константин. Сперва берется довольно странный тезис, который могут поддерживать только не совсем адекватные люди, и с этим все мирятся. Ну чтоможно пересмотреть в итогах (я подчеркиваю — в итогах!) Второй мировой войны? Кто победил и проиграл — понятно, все с этим давно смирились. Сейчас, однако, выясняется, что борьба с фальсификациями истории будет длиться и дальше. Основной упор — пока! — идет по линии Второй мировой. Чрезвычайно благое и понятное дело: мы должны отстаивать русские интересы, итоги Второй мировой пересматривать не нужно и тд. Однако, вспоминая тему нашего «круглого стола» и интереснейшую статью Кралечкина, я думаю, что мы уже сейчас можем делать ставки на то, через сколько дней выяснится, что одним из главнейших фальсификаторов российской истории ХХ века оказались немецкие авторы XIX века и начала ХХ. Именно они создали предпосылки, на которых базируются некие фальсификаторы. Пока непонятно кто, но все действует по системе: «кто-то кое-где у нас порой» пытается сфальсифицировать историю. Причем не просто так, а еще и очень злонамерено. И какой же от этих фальсификаций должен быть нанесен урон нашей стране?! Вот видите, какую именно важность нынешний режим придает этой комиссии.
Главой комиссии является Сергей Нарышкин из презиентской администрации. Секретарем — Иван Демидов, в прошлом бывший телеведущий и шоумен. Одним из главных лиц этой комиссии является Николай Сванидзе. Представьте себе замечательную ситуацию: два телеведущих указывают профессиональным историкам, насколько они не правы и заблуждаются. Пока еще не понятно, какие именно репрессивные меры будут применяться в отношении этих фальсификаторов, но за этим дело не станет и меры будут найдены.
И что будет главным средством этой Комиссии по фальсификации? В самой формулировке комиссии про Вторую мировую ничего особенного и не сказано. Сказано, что некие интеллектуальные вредители пытаются с ней что-то сделать. Но Комиссия, размявшись и нарастив мышцы на этих вредителях, плавно перейдет к дальнейшей работе. Понятно, что история — это не только то, что было пару лет назад. Это то, что было и десять лет назад, и в прошлом году. Думаю, что грузино-осетинская война уже стала историей, хотя прошло меньше года. Наша история — это девяностые годы и ельцинщина, ее, по видимому, тоже можно фальсифицировать. Ее тоже можно фальсифицировать, например, оболгав замечательных реформаторов, которые положили все свои силы на реформирование России. История 2000ых годов тоже может быть сфальсифицированна. Ведь нет границы, когда события становятся историей. Довольно часто события, произошедшие вчера, уже сегодня входят в историю. Таким образом по этой системе можно будет карать (я подчеркиваю! Так как этот комитет создан как действенный механизм) самые разнообразные мыслепреступления и самых разнообразных людей, которые осмеливаются выражать некую иную точку зрения, отличающуюся от общепринятой.
Таким образом мы входим в новый, просто эпохальный период истории, борьбы с интеллектом вообще. Если доходит до того, что история объявляется чем-то незыблимым и тем, что можно злонамеренно фальсифицировать, любые интеллектуальные штудии в России с этого момента могут быть в той или иной степени подогнаны под злонамеренность, с которой режим будет бороться всей своей силой и мощью.
СЕВАСТЬЯНОВ неразборчиво задает вопрос.
БРУСИЛОВСКИЙ: Это произошло несколько часов назад. При этом Лента Ру почему-то пишет, что новость о создании Комиссии попала на официальный сайт, а потом была оттуда убрана.
СЕВАСТЬЯНОВ: Это может получиться как с указом Ельцина, когда он попросил академиков выдать определение «фашизма».
БРУСИЛОВСКИЙ: Ну, я думаю, что сейчас этим займутся новые академики. Помните, в советское время было такое выражение — «люди в штатском»? Сейчас это определение дадут самые благонадежные академики в штатском.
КАПИТОЛИНА: Что является угрозой национальной безопасности? Есть ли формулировка?
Общий шум.
БРУСИЛОВСКИЙ: В таком случае возникнет вопрос — «а что является массовой культурой»? Мы под ней понимаем вовсе не то, что на самом деле есть. Я не думаю, что ей объявят сериалы и Петросяна. Скорее всего ей объявят те вещи, от которых нам не имело бы смысл отказываться, но придется. Думаю, что Демидов и Сванидзе найдут, что ей объявить.
Общий шум, возгласы.
Владимир ТОР: Что касается нашей государственной системы, то у нее все получится. Хочу отметить, что, допустим, арестовывать брошюру «Семнадцать ответов» представители сразу нескольких российсских ведомств в компании автоматчиков пришли именно сюда. То, что сегодня всех не замели — это хорошо и замечательно, но не будем наивными, чтобы считать, что так будет всегда. Так будет явно не всегда.
(выступление Ашкерова)
КРЫЛОВ: Вопрос, на самом деле, задан хороший. Пожалуй, я считаю, как философ, что по 282-ой статье безусловно заслуживают запрета текст 282-ой статьи и соответствующий раздел Уголовного Кодекса. Я считаю, что ничего более разжигательного и отвратительного в этой области не существует. Я бы 282-ую статью запретил бы по 282-ой статье. Такому же суждению подлежат подзаконные акты, принятые в этой же самой статье, милицейские протоколы, — а это, между прочим, очень философский документ, знаете, сколько в нем философии? — тексты соответствующих экспертиз, которых сейчас выпущенно довольно много. Я бы свел их в одну книгу и, подобно одному из здесь присутствующих, может быть, ее бы торжественно и сжег, причем, желательно, под задницами тех экспертов, которые эти экспертизы делали. Но это уже факультативно, множно обойтись без этого.
Как видите, я назвал довольно много литературы, которая подлежит по 282-ой статье решительному исстреблению и реальному разжиганию.
С другой стороны — после сожжения и запрещения — можно было бы издать это все отдельным томиком и разослать в библиотеки. Я бы, как и Александр Никитич, написал бы к этому томику длинное хорошее предисловие.
ТОР: Выступление господина Ашкерова вызвало у меня одно интересно воспоминание. Я не буду высказываться в академическом стиле, я просто расскажу байку.
Прекрасно убеждение в том, что на любой аргумент в любом споре всегда можно найти контр-аргумент для продолжения дискуссии. Но мы живем в таком мире, когда оппонентом в академической дискуссии становится человек в погонах. «Фельдфебеля в Вольтеры дам», как говорил персонаж Грибоедова. Тут возражать очень сложно.
Вот, например, фельдфебели в городе Воронеже (если не ошибаюсь) как-то возбудили дело по 282-ой статье против местного правозащитника господина Шилина. Привели его, начали кричать, шуметь и топать ногам. И когда он напомнил следователю о правах Конституции, то тот схватил эту Конституцию — а она как раз была у правозащитника в руках — вырвал ее из рук и начал бить правозащитника со словами «Вот тебе Конституция Российской Федерации!» Шилов несколько оторопел и сказал: «Послушайте, но ведь это же грубейшее нарушение уголовно-процессуального кодекса». На что следователь схватил том уголовно-процессуального кодекса и начал бить его по голове со словами: «Вот тебе уголовно-процессуальный кодекс! Это я здесь уголовно-процессуальный кодекс!»
Это реальная история.
Безусловно, в любой дискуссии можно найти контр-аргумент для оппонента. До тех пор, пока вы имеете дело с дискуссией и с оппонентом. И Конституция является некоторой сакральной вещью. А на самом деле, жизнь, как мне кажется, устроена несколько иначе. И мы сейчас находимся в такой ситуации. Вот мы однажды тут сидели, беседовали, а потом пришли автоматчики и сказали такую почти историческую фразу. Не «Караул устал», а «Караул пришел, он пришёл за вами».
Сейчас запрет на старых философов, затем — на изучение истории. Все это закончится достаточно плохо. Не деревянными циркулями, а деревянными костюмами.
Мне кажется, что мы в этой ситуации не можем быть спокойны. Если мы хотим жить в мире, который нам нравится, мы должны занимать активную позицию и рассчитывать, что в этом мире любой спор можно вести исключительно словами. К сожалению, это не так.
СЕВАСТЬЯНОВ: Хук в челюсть в какой-то момент тоже может быть вполне весомым аргументом. Я ничуть не хотел бы полемизировать, я хорошо понимаю, что вы мне говорите.
ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: Быть политиками с прокурорскими не стоит. Это вредно. Неправильно, если мы будем сидеть и два часа говорить о том, как плохи прокурорские работники.
СЕВАСТЬЯНОВ: К сожалению, убеждения требуют жертв. Они могут быть разные, здесь не может быть стерильности.
Капитолина КОКШЕНЕВА: Я хочу сказать, что я человек, который сотрудничал с органами. Я сотрудничала с Петровкой, 38. Ко мне обращались по поводу экспертизы одной книжечки, которая стоила восемь рублей и которую мог купить каждый школьник. Она была очень активно вброшена в Москву, это было года три тому назад. Она называлась «СМСки для мальчиков» и «СМСки для девочек». Это было совершенно откровенное распространение порнографии и наркомании. Это один опыт, причем позитивный: тираж изъяли. Подвести это под пропаганду наркомании не могли, потому что закон о запрете наркомании — не прямого действия, под него нет соответствующей статьи. Поэтому прибегали ко всяким ухищрениям. Это я участвовала в карательной акции.
А второй опыт был другой: я участвовала уже в другой карательной акции. Помните выставку в центре Сахарова «Осторожно, религия!»? Мы добились того, чтобы директор этого центра был наказан. Я выступала на стороне погромщиков и тоже выступала как эксперт. Меня волнует следующее: за последние двадцать лет, выражая свои нормальные русские позиции, я поняла, что пространство, где мы можем выссказываться, совершенно не увеличивается. Есть ли у нас возможности каких-то легализаций, о которых говорил Михаил? Мне кажется, нам нужно этим заниматься и какие-то общественные комитеты создавать. Потому что пространство нисколечки не расширяется.
Я не готова идти на какой-то разговор с либералами, потому что мы с ними все равно не договоримся.
Я готова бороться, я готова победить. Но мне ни один, самый отъявленный либерал, никогда не отвечал. Мои статьи аргументированны так, что им ума не хватает мне отвечать. Но меня не устраивает. Я не хочу вести с ними полемику: я хочу быть услышанной. Поэтому я предлагаю: давайте обсуждать, какие мы можем использовать легальные способы, чтобы расширить пространственное влияние?
Да, у нас есть интернет, но там люди достаточно разные. Но к сожалению, наши легальные возможности весьма ограничены.
СЕВАСТЬЯНОВ: Капитолина, скажите, а в каком направлении вы планируете расширять эти площадки? Потому что основные газеты и журналы нами, в принципе, уже освоены. У меня порядка тридцати статей в «Независимой», в «Литературной» тоже. Вы что, хотите в «Известиях» публиковаться? Вот телевидения нам реально не хватает, это да.
КОКШЕНЕВА: Те, кто попал в телевидение, ведут себя так, будто достигли каких-то необыкновенных высот, и боятся приглашать товарищей, боятся конкуренции.
СЕВАСТЬЯНОВ: Ну давайте отдельное заседание посвятим проблеме «Как русским пройти на телевидение»? Это будет серьезный вопрос.
Матвей ЦЗЕН: Капитолина, в дисскуссии вы привели пример о том, как распространители текстов, пропагандирующих наркоманию, не были соответствующим образом наказаны, к текстам нельзя было применить никаких правовых санкций.
Вы связали это с якобы недостатками законодательства. Это не так. Никаких недостатков законодательства в этом нет. Нет политической воли это сделать.
Наше уголовное законодательство написано довольно умными людьми. Другое дело, что они злонамерены.
Это законодательство дает возможность привлечь за очень большое количество деяний, многие из которых по существу не являются преступлениями в понимании большинства людей. Другое дело, что наши правоохранительные органы довольно неквалифицированы и применять этот инструмент не умеют. Они только учатся это делать в течение некоторого времени. Те инструменты, которые они пока что НЕ УМЕЮТ применять, они называют «спящими статьями».
В частности, долгое время «спящей» была статья, посвященная организации занятий проституцией, содержанию притонов. Во всей России были десятки тысяч этих притонов, а дел по этой статье не возбуждалось. В какой-то момент возникла политическая воля (если говорить языком нашего «круглого стола») и через некоторый период проб и ошибок правоохранительные органы овладели технологией посадки человека по этой статье. Сейчас это рядовое дело, которое штампуется десятками. Точно такая же история происходит на моих глазах с 282-ой статьей. Инструмент был заложен еще давным-давно. Он оказался не очень хорошим и его побдоработали: статья 282— пункт 1 и изменения, которые были в нее внесены, этот инструмент подзаточили и улучшили. Но сажать по ней можно было всегда: эта мина была заложена еще при принятии Уголовного Кодекса в 1996 году.
Когда мы обсуждали этот вопрос среди соратников в 2005 году, высказывалось мнение, что эта статья будет активно использоваться для посадки. А в то время случаи привлечения по этой статье были буквально единичными. Я тогда лично придерживался того мнения, которое сегодня звучало за нашим столом: не может быть, у нашего государства не хватит ресурсов, чтобы посадить человека по этой статье, учитывая ее размытость, требуется сложная экспертиза, которая всегда может быть оспорена, и попытка привлечь человека по 282-ой статье приведет к бесконечной дискуссии — на любую позцию обвинения всегда можно будет найти обвинительную позицию защиты, судья никогда не пойдет на обвинительный приговор по такой статье.
Я оказался жестоко неправ: правоохранительные органы овладели технологией посадки по этой статье. Сейчас эта технология хорошо работает.
Все здесь присутствующие делятся на две категории: битые и небитые — те, кто сталкивался с 282-ой статьей, и те, кто не сталкивался. И то, что господа небитые думают, что они или такие хитрые, что их не поймают, или такие лояльные, что их не захотят ловить, они ошибаются. Если захотят — их посадят. Цена лояльности будет повышаться, потому что механизм уже запущен и работает на полную катушку. Степень этих репрессий регулируется отнюдь не ресурсами, а политической волей.
Если надо будет, то возбудят НЕОГРАНИЧЕННОЕ количество дел. Если создаются специальные центры при МВД, то значит, что эти заключения экспертов будут штамповаться ПАЧКАМИ. Последний гвоздь еще не забит: им будет постановление суда. Когда оно будет, вы даже глазом не успеете моргнуть: судья будет знать, что положено выносить в приговоре, чтобы он не был опротестован вышестоящей инстанцией.
Сейчас мы находимся на следующем этапе: 282-ая статья работает только в отношении настоящего, а нельзя привлечь человека, который скажет, что в тридцатых годах нами правили евреи и было бы хорошо кому-то их свергнуть. И последние нововведения, касающиеся защиты истории от фальсификаций — это создание второго юридического механизма, который позволит привлекать за высказывания, которые отвлечены от текущей реальности. Хотя понятно, что опеделенные взгляды на прошлое соответствуют определенным взглядам на настоящее и будущее. Поэтому, вытеснив своих оппонентов из настоящего, они могут отступить в прошлое и вести свою пропаганду, оценивая пропаганду прошлого.
Более того, нападение, которое сейчас организуется на академическую науку... Дело в том, что все попытки интеллектуального спора с националистами заканчивались полной победой националистов. Примерно в 2006 году были проведены серии дебатов в движении, возглавляемом Машей Гайдар. Эта серия задумывалась как тренировочное поле, где будут глупые русские националисты прроигрывать против умных либералов. Все закончилось ровно наоборот. Даже не самого сильного полемиста Белова пригласили на телевидение и он был вполне убедителен по сравнению со своими оппонентами.
Следовательно, стали искать, откуда берутся интеллектуальные ресурсы для этих побед, почему националисты так убедительны. Этот источник нашли и теперь пытаются его заткнуть. Если определенные люди не смогут прочитать эти книги в период своего образования и учебы на философском факультете, то они не смогут стать практическими серьезными политиками, дать ответы на вызовы современности. Я думаю, что все направлено именно на это и коснется людей, которые далеки от всякой практической политики, а просто сколько-нибудь честно исследуют философскую мысль.
Юрий СОШИН: Начну издалека. У авиатехников есть такое понятие — «флаттер». Это когда летательный аппарат в силу внутренних вибраций, накладывающихся друг на друга, приходит к резонансу, а в результате конструкция аппарата начинает дрожать и эта вибрация приводит к тому, что аппарат разрушается. При этом вибрационное явление на концах крыльев летательного аппарата гораздо сильнее и первыми отваливаются именно крылья.
Если мы вернемся к теме заявленного дискурса, то можно будет провести аналогию: каким образом подавление свободы слова можно рассматривать в региональном аспекте. Мы сидим в городе Москве и видим определенный аспект, о котором говорилось много. Но если мы возьмем ситуацию в регионах, то увидим совсем другую картину, гораздо страшнее и примитивнее. Вопрос стоит в том: насколько эффективны те технологии, которые сейчас власть пытается применить для контроля общественного сознания и изменения этого сознания в угоду своей цели. Если мы возьмем тот момент, который у всех на виду, то увидим, что одна из целевых установок — это деевропизация нашего общества и русского народа. Вопрос о деевропеизации других этносов не стоит.
Волей судьбы в 2007 году я попалл на научную конференцию, которую возглавили несколько человек: Абдул Сутыгов, сенатор «Единой России» по национально-политической линии и вам небезызвестный господин Тишков. Там были представлены данные социологических исследований во всех регионах России. И по этим данным говорилось, что не у всех народов наличествует роль этнического самосознания, самоотождествление себя с определенной нацией. По результатом обсуждения этого исследования товарищ Сутыгов и товарищ Тишков заявили, что нашим властям дана установка на формирование российской нации. Нация, то есть, может рассматриваться как на этнической основе, так и на общественном и государственном. Именно этот аспект мы должны в своей работе с молодежью и обществом делать основным. Тишков прямо заявил, что была такая попытка. Был вариант советского человека, теперь хотят сделать такого же российского. Товарищ Султыгов поднял журнал «Вестник российской нации» и предложил по нему работать. Журнал был роздан. Тут еще товарищ Арутюнов сказал, что это очень хорошо, наше исследование показывает, что у русских нет осознания национального, этнического сознания, это нам дает благоприятную почву для того, чтобы мы могли создавать россиянина.
СЕВАСТЬЯНОВ: Мы за разговорами забыли цель нашего вечера. Нам надо подписать письмо, а ни одной реплики по его поводу еще не прозвучало.
Александр МИХАЙЛОВСКИЙ: Сегодняшняя дискуссия была не мной инициирована, но имеет меня в качестве виновника, потому что я вместе с моим издателем выпустил книжку Юнгера под названием «Националистическая эволюция». Это было чисто академическое издание.
Я бы хотел обратиться к одному из абзацев этого Открытого письма, где имя Юнгера упоминается вместе с Карлом Шмиттом. Мне кажется, что этот пассаж из этого письма должен исчезнуть.
Есть две или три проблемы, которые я хотел бы развести. Проблема, о которой шла речь в первых двух докладах — проблема тематизации власти или — если говорить уже — тематизации механизмов экспертиз, которые признают ту или иную литературу экстремистской. Мы, как интеллектуалы, обсуждаем, как устроена эта экспертиза, каков ее язык и кто в ней участвует, компетентны ли те, кто это делает. Это очень важная проблема, но я боюсь, что она интеллектуально непосильна для интеллектуалов. Для того, чтобы это делать, нужно быть в современной России по меньшей мере маркизом де Кюстином. Это могут делать адвокаты и правозащитники, которые здесь присутствуют. Почему это интеллектуально невозможно со стороны тех, кто относится к академической среде? Потому что сама власть устроена так, что она всячески препятствует продумыванию ее оснований.
Это не только российская власть, но и любая другая. На это еще в тридцатые годы обращал внимание Хайдеггер. И по этому же сценарию устроена современная власть в России. Единственная рационализированная составляющая этой власти заключается в том, что власть стремится свести к нулю интеллектуальное пространство. Я не хочу сказать, что это делается намерено, просто власть и ее основание так устроены, их невозможно рационализировать до предела. Вот первая проблема — проблема тематизации механизмов экспертизы, которая признает ту или иную литературу экстремистской по содержанию. Лично для себя я считаю эту проблему непосильной.
Вторая проблема, которую затрагивал в своем докладе Михаил — это проблема тематизации интеллектуального пространства в современной России.
Я еще раз хочу сказать, что это две разные проблемы. Дискуссии вокруг Юнгера и Шмитта, которых невозможно смешивать, потому что это представители разных убеждений и эпох, были затронуты в трех статьях. Первые две уже назвали, — статья Валерия Анашвили в «Логосе» и статья Дмитрия Кралечкина в электронном издании «Либерти». Третья — статья Олега Кудряшова в газете «Завтра».
У меня, как у представителя академического сообществ, большой вопрос, связанный с институционализацией дискурса. Кто говорит и в рамках какого института? Есть печатный и электронный журнал, есть газета. Какова интенция? Я эту интенцию характеризую не так, как она была написана в этом проекте, формулировка «прямое посягательство на академическую науку» яваляется некорректным. Насколько я понимаю, интенция Кралечкина заключалась в том, что он выступал против того, что некоторые представители академического сообщества увеличивают свои интеллектуальные амбиции за счет грантов и денег правительства. Из чего я делаю вывод, что эта реплика не является публичным доносом, а способом борьбы за символический капитал. То есть в нашем интеллектуальном сообществе Кралечкин выполняет роль представителя неакадемического сообщества. Его туда не приняли, но, быть может благодаря вашим усилиям, еще примут.
Я против тех, кто занимает в академическом сообществе довольно прочные позиции, хотя статус академического исследователя в нашем обществе невелик по зарплате и академическому влиянию. Кралечкин — это такая уменьшенная модель Бурдье, которые в 60-ые годы во Франции ставил те же самые вопросы.
Что касается сравнения Ремизова с шутом, то оно мне очень понравилось. Это действительно из-за бессилия перед лицом академического сообщества этого и других господ, оно вырождается вот в такую карнавализацию. Но здесь есть одно «но». Если тот шут, о котором говорил Михаил, был при короле, то Кралечкин — это шут без короля. Короля здесь днем с огнем не найдешь. Это был второй тезис.
Третий тезис. Политизация интеллектуалов — это хорошо. Я так считаю и я написал об этом в своей реплике в «Русском журнале». А деполитизация интеллектуалов — это, соответственно, плохо. Плохо, когда интеллектуальная борьба подменяется чисто экономической рациональностью, а интеллектуал превращается в говорящую голову из телевизора. Я приветствую радикальное противостояние левых и правых.
Власти это может не нравится, но и в Европе происходит точно такая же деполитизация интеллектуалов как и у нас. Радикальные «новые правые» вытесняются, равно как и «новейшие левые» вытесняются на периферию публичного интеллектуального сообщества. Я не буду говорить, какую роль занимает Ален де Белуа в интеллектуальном пространстве. Этот человек создал большую сеть, но она существует в особом уникальном пространстве. В Германии точно так ке существует газета «Молодая свобода», которая часто публикует статьи и Белуа, и американских консерваторов. Эту газету пытались запретить в конституционном суде, но это не прошло и она продолжает выходить в Берлине.
Это я могу приветствовать, а вот попытку политизации академии не могу. А она имеет место в случае с Кралечкиным и со статьей Кудряшова в газете «Завтра». Я в этой ситуации стою на позиции Макса Вебера, который отличал речь политическую, речь академическую и речь публичного интеллектуала. И не нужно политизировать академию.
Пафос Открытого Письма мне понятен в целом, но я бы предложил убрать оттуда абзац относительно «признанных философов и политологов», потому что это политизация академии, которая никому не нужна.
С чем был связан запрет на публикаторскую деятельность Шмитта и Хайдегера после войны на несколько лет? Запрет на Юнгера отменили после того, как Эрнст разумно переехал из британской зоны оккупации во французскую.
Германия была поделена на четыре зовы оккупации: британскую, американскую, французскую и советскую, и в 1945 году Эрнст Юнгер находился в британской зоне оккупации. Там был запрет на публикацию его текстов — совершенно безосновательный. Юнгер переехал в другой город, на территорию французской оккупации. Этот запрет там не действовал и Юнгер продолжал там публиковать свои работы. Первая вышла в 1947 году. А еще через несколько лет был снят запрет с Хайдегера и Шмитта, связанный не с содержанием их высказываний, а с тем, что эти авторы были членами национал-социалистической партии и имели несчастье жить в 30ые годы ХХ века.
КРЫЛОВ: Но сейчас их хотят запретить отнюдь не за это.
Олег НЕМЕНСКИЙ:
Относительно разгула «правосудия» по 282-ой статьи есть, как я вижу, две версии. Либо это власть впадает в маразм, либо, что мне представляется более вероятным, власть просто становится более адекватной той системе, в которой она работает. И я не вижу возможности какого-то серьезного отката назад.
Я не соглашусь с Константином по поводу осуждения 282-й по 282-й же статье. Я, как русский националист, не вижу в тексте статьи ничего такого, что бы меня коробило. Дело, думаю, не в тексте самой статьи, а в ее толковании и в правоприменительной практике, которые уже определяются самыми общими свойствами той политической системы, в которой мы живем. А она создана почти двадцать лет назад и с тех пор принципиально не менялась.
Я, как вы знаете, специалист по Польше, поэтому позволю себе некоторые параллели с тем, что есть у них. История современной Польши началась в 1989 году с «Круглого стола»: власть и оппозиция вместе почти два месяца обсуждали, как им сосуществовать. Результатом этого обсуждения стало формирование новой государственной системы, работающей до сих пор. По сути, это был такой специально смоделированный общественный договор. Что интересно — в Западной Европе демократия может и работает, но с очень большими оговорками, а вот в Польше весьма неплохо. Я мониторю ситуацию и мне нравится, как все действует. Замечу при этом, что польский народ не очень-то либеральный, он весьма консервативный и немало противопоставляет себя Западу.
А у системы, в которой мы сейчас обитаем, другие основы. Это, в первую очередь, август 1991-го и октябрь 1993 года, когда одна и та же сила положила на лопатки своих оппонентов. Нынешняя власть мыслит себя как победительница, как завоеватель. Мы живем в государстве, возникшем в результате завоевания властью его народа. Власть себя так мыслит и выражает это во всей системе, всегда действуя по праву сильного. И смоделировать сейчас общественный договор в рамках этой системы практически нереально.
И еще одна параллель с Польшей: у них есть такое понятие как «право на конфликт». К примеру: Россия их освободила в 1945 году или нет? Поляки, кстати, готовы принять замену термина «освобождение» на «спасение», но Россия отказывается. А их рассуждения о «свободе» в России не понятны, потому что польская культура это все через себя по-другому проецирует. Вот поляки говорят: «Как же мы были свободны, если мы не имели права на конфликт с Москвой?». Россия это не понимает: зачем же конфликты, мы же вас освобождали ради мира, а не ради конфликтов! Но для них «право на конфликт» - залог свободы. Вот сейчас они зависимы от Брюсселя и Вашингтона ещё больше, чем прежде от Москвы, но те позволяют им конфликтовать с собой, что демонстрирует полякам их право на конфликт. Они активно пользуются этим правом и чувствуют себя свободными, так как у них есть гарантия субъектности.
Так вот 282-ая статья лишает наше общество права на конфликт, а значит и переговорного механизма для разрешения противоречий. Она направлена против какой-либо социальной субъектности по этно-конфессиональному признаку. И падает это в первую очередь на русских как на «опасное большинство». Мы не можем чувствовать себя свободными, так как не можем даже выразить наши противоречия с властью или другими народами. А значит – противоречия накапливаются и рано или поздно они ещё вырвутся наружу. Их разрешение внутри этой системы невозможно.
Общий шум.
МИХАЙЛОВСКИЙ: Наверное не мне одному понравилось рассуждение о праве на конфликт, но мне кажется, что в нашей стране оно не имеет никаких перспектив, если учесть культурную память.
В нашей культуре есть замечательный фильм Эйзенштейна «Александр Невский», в польской культуре — замечательный фильм «Крестоносцы». Они противоположны по своему смыслу, но польский выражен в смысле права на конфликт, а наш нет.
Игорь ШИШКИН: Я хотел бы выступить в роли скептика относительно содержания Письма и того, что было озвучено Константином.
Я абсолютно согласен, что 282-ой статьей могут сломать кого угодно и все чаще будут это делать. Касательно разделения на «битых» и «небитых» — первый раз я получил от ОМОНовца дубинкой по голове в 1992 году и несколько раз успешно разбирался с прокурорами относительно «разжигания межнациональной ненависти».
А здесь я не согласен с объединением двух разных проблем, озвученных в докладе Константина. С чем борется власть — со свободой слова или с русским национальным движением? Что из них мы защищаем:?
Говорилось, что при торжестве свободы слова не было того-то и сего-то. Напомнию , что при торжестве свободы слова, в эпоху Горбачева, было «дело Осташвили». Свобода слова здесь никак не помешала. В ту же эпоху были погромы в Туве и изгнание русских, об этом нигде ничего не говорилось. Но все СМИ кричали об Осташвили, с которым расправились за пару разбитых очков.
По поводу списка запрещенной литературы. Хочу напомнить, что первый такой список появился у нас в стране сразу после того, как победила демократия — в 1991 году, после разгрома ГКЧП. Там было около тридцати издания, включая «Майн Кампф».
Да, тогда не сажали массово, а сейчас будут — по 282-ой статье. Но не сажали не из-за того, что была свобода слова, а потому что был бардак и у них просто не доходили руки.
И еще: я не считаю, что свобода слова — это что-то такое святое, за что надо бороться. Можно сказать, что мы против того, чтобы невиновных зажали в тюрьму, но это не значит, что мы будем выступать против того, чтобы закрыть все тюрьмы. Это две разные вещи.
Коллеги, я хочу напомнить, что необходимость цензуры сформулировал еще Пушкин, говоривший о том, что ни один закон против злоупотребления книгопечатанием не способен предотвратить преступление и редко когда его карает, одна лишь цензура способна это сделать. Это недословная цитата. Но я не верю, что Пушкин написал это в угоду кому-то из властьимущих.
Второй тезис, против которого я выступаю: объединение с либеральной интеллигенцией, которая должна осознать. Давайте вспомним: прежде, чем власть начала использовать «русскую статью», сколько раз наша либеральная интеллигенция писала и кричала власти, что национализм — наша главная угроза. Помните: «единственной угрозой Путину является русский национализм». Вы хотите с ними объединиться? Они на это никогда не пойдут. Они будут воевать за свобю свобду слова, а не за вашу. Они прекрасно понимают, что это письмо написано фашистами.
КРЫЛОВ: Мы понимаем, что они отстаивают СВОЮ свободу слова, и они сами должны это понимать.Я не вижу здесь никакого противоречия.
СЕВАСТЬЯНОВ: У либералов свое понятие гражданского общества.
Антон НАУМОВ: Я тоже отношу себя к виновникм данного мероприятия — я издатель книги Юнгера.
Хотелось бы ответить на шуточную реплику. Вряд ли мне грозит в ближайшем будущем путевка на Колыму, но все мне и не стоит покупаль большую сумку, чтобы складывать туда прибыль от этой литературы. Это книга не для массового читателя, она никогда не станет его достоянием.
Здесь имеет место определенного рода зондаж. В сознании левых и либералов
