Германия переизбрала в субботу президентом Республики умеренного консерватора от ХДС-ХСС Хорста Келера, чем многие представители немецкого истеблишмента остались весьма и весьма довольны.
И одновременно отметила 60-летие федеративной Республики, сделав это, согласно тонкому наблюдению, с чувством «сдержанного патриотизма». Собравшись в здании Бундестага, 1123 депутата и представителя гражданской общественности переизбрали абсолютным большинством в 613 голосов «уходящего» президента и вручили ему новый мандат сроком на 5 лет.
Хорст Келер, бывший директор МВФ, рожденный на территории нынешней Польши, как и предполагалось ранее, получил поддержку парламентариев либерально-консервативной ориентации.
Конкурент Келера, социал-демократ Гезине Шван, выступавшая фактически как независимый кандидат и шокировавшая широкую публику отказом признать, что бывшая ГДР «не являлась в действительности правовым государством», набрала в итоге 503 голоса.
Выступающая с ярко выраженных левых позиций Левая партия (Die Linke) представила в качестве своего кандидата актера Петера Зоданна, набравшего 91 голос.
Неонацисты из Национально-демократической партии получили только 4 голоса.
При этом выборы нового «старого» обитателя Замка Бельвю имели по преимуществу символический характер в силу ограниченности президента ФРГ в пользу канцлера. Большее значение будут иметь выборы в законодательные органы в сентябре, на основе которых Ангела Меркель надеется сформировать новую коалицию с либералами из Свободной демократической партии (CвДП), надеясь на безболезненность самой процедуры «коалиционного строительства».
Тем временем, в двух шагах от купола Бундестага, вокруг Бранденбургских ворот сотни тысяч людей дождались в итоге зажжения 60 свечей в честь юбилея Конституции ФРГ, ставшей двадцать лет назад Конституцией объединенной Германии.
Между тем, немецкие СМИ уделяют широкое внимание как прошедшим выборам, так и шестидесятой годовщине принятия послевоенной Конституции Германии, символизирующей возрождение страны после катастрофы нацизма в 1945 году. И подводят итоги, которые, на первый взгляд, выглядят более чем обнадеживающими.
Именно демократическая Германия стала первой экономикой Европы и третьей — мира. После фиаско во Второй мировой войне, в условиях достаточно чувствительных внешнеполитических и военных ограничений Германия восстановила свою международную репутацию, и в значительной степени политический вес, стала основным локомотивом процесса евроинтеграции.
«Немцы имеют все основания быть счастливы шестидесятой годовщиной Конституции и праздновать вместе» — заявила Ангела Меркель накануне торжеств по поводу юбилея Конституции.
И действительно. Германия, отпраздновав с помпой двадцатую годовщину падения Берлинской стены, как полагают многие, не испытывает отныне ни страха перед патриотизмом, ни колебаний в деле защиты национальных интересов.
Однако еще не забыто то время, когда в 1969 году бундеспрезидент Густав Хайнеман продекларировал знаменитое: «Я люблю свою жену, но не свою страну».
Сегодня позитивные сдвиги в самоощущении немцев внешне очевидны. «Немцы расположены по отношению к своей собственной нации, как никогда в течение последних 60 лет» — заключает по итогам проведенного им анализа Евгений Бусс, социолог из университета Хохенхайма.
«60 % горды быть немцами. И для 80 % процентов из них любовь к родине рассматривается как нечто типично немецкое» — продолжает тему западногерманская Allgemeine Zeitung.
Несмотря на торжества, едина ли страна?
У «весси» и «осси» по прежнему разнятся менталитет, политические ориентиры, язык и традиции. Молодые восточные немцы, усвоив за два прошедших десятилетия ряд элементов общенемецкой политической культуры и придерживаясь формальной лояльности в отношении действующих общенемецких институтов, сохраняют известную отстраненность от диктуемой «весси» бундесполитики, и часто придерживаются «антисистемных» для западногерманской политической культуры взглядов и ориентаций (чаще леворадикальных — левее социал-реформистской платформы CДПГ — и, реже, неонацистских).
Восточнонемецкие университеты превращаются в настоящие рассадники «левых идей» через массу клубов, кружков, молодежных дискуссий и организаций. Ибо активность немецкой молодежи сегодня, следует признать, на порядок выше, чем у их российских сверстников.
Итак, немецкий патриотизм, несомненно, существует и укрепляется. Но скорее даже не единый патриотизм, а два патриотизма.
Восточные немцы, пережившие шок от форсированного упразднения их государственности и идентичности (вкупе с масштабными социально-экономическими потрясениями и дискриминацией «осси» после объединения), постепенно укрепляют свой статус в новой Германии, упорно не желая быть «политически ассимилированными».
Западные немцы, пережившие шок от поражения и аннигиляции прежней Германии, после экономического и политического возрождения страны, которыми они по праву гордятся, обрели возможность приступить к ее национально-историческому и национально-культурному возрождению (понимаемому в умеренном либерально-консервативном духе).
Формируется ли в новых условиях особая восточнонемецкая идентичность? Существует ли особая восточнонемецкая гордость?
«Осси», пережившие период системной дискриминации, сохранили многие особенности своего мироощущения, и, признав общенемецкую идентичность в целом, готовы гораздо более активно участвовать в ее формировании, противопоставляя взглядам «осси» свой собственный эталон «подлинной немецкости».
В отличие от американизированных «весси», под влиянием глобализационных процессов постепенно утрачивающих черты «исконной немецкости» (трудовую этику, семейные ценности, лояльность и законопослушность), они пережили лишь поверхностную советизацию, законсервировав в себе многие черты традиционного немецкого характера, постепенно утраченные под влиянием западной массовой культуры на западе страны. Социализм в ГДР был не только и не столько советским, но и прусским, «пруссаческим», как выразился в свое время Освальд Шпенглер, опирался на элементы этатистской и корпоративистской психологии, перенесенной из военно-бюрократической королевской Пруссии в «первое немецкое государство рабочих и крестьян».
Характерной в этом отношении оказалась одна нашумевшая «заочная дискуссия» между востоком и западом страны.
Бывший министр-президент Баварии Эдмунд Штойбер, в начале 2000 годов по Итогам голосования восточных немцев на выборах в Бундестаг публично усомнился, следует ли давать «осси» право голоса, если они сами не осознают, за что голосуют.
На востоке Германии это вызвало глухой ропот, но не спровоцировало масштабного политического скандала.
Ответ востока последовал лишь в 2006 году, когда один из депутатов Бундестага от Восточной Германии заявил о необходимости понять тот факт, что «самые лучшие немцы — это «осси», намекая на их большую природную «немецкость».
Как следствие этих латентных процессов, развивается и самостоятельная политическая идентичность восточных немцев.
Это подтверждает и феномен Левой партии, которая возникла после объединения восточногерманской ПДС (наследницы СЕПГ) и левого крыла CДПГ, недовольного ревизионистским курсом руководства и большинства партии в сторону «социального либерализма». Ее лидер, известный оппонент Герхарда Шредера, бывший министр-президент земли Саар Оскар Лафонтен, снискал себе славу успешного партийного лидера и эффективного публичного политика общегерманского масштаба.
И именно благодаря влиянию Левой партии не удался намеченный «сдвиг вправо» ни в СДПГ, ни в ХДС-ХСС, ни во всей политической системе страны, несмотря на очевидное увеличение популярности либеральных идей на западе страны. В итоге к концу 2000-х годов традиционно более левая Франция во главе с Саркози и президентской системой правления («победитель получает все») оказалась правее традиционно более «умеренной и консервативной» Германии.
Тем временем оживает понемногу восточнонемецкая экономика, постепенно перестающая быть бременем для федерального бюджета, формируемого из доходов Западной Германии. Так, безнадежно дотационный с момента воссоединения Берлин в 2007 году впервые добился профицита муниципального бюджета, что стало предметом гордости и призвано было объединить жителей обеих частей Берлина — чего, однако, не происходит.
В целом же образ «общего немецкого будущего» остается весьма и весьма туманным. Слишком сильны линии политического, идеологического и социально-экономического расколов, все еще разделяющие только еще формирующуюся единую нацию. Слишком велики антиномии немецкого политического бытия.
Немцам впору гордиться своими действительными экономическими успехами — но ударил кризис, обесценив либо поставив под сомнение многие из них. Рост безработицы, неслыханные за последние 50 лет масштабы падения производства, приведшие к частичному пересмотру социально-экономической платформы ХДС-ХСС — тому яркое подтверждение.
Впору гордиться почти эталонной моделью немецкого федерализма — но сегодня все чаще звучат голоса за ее пересмотр по причине снижения эффективности многих ее ключевых институтов и механизмов.
Можно быть довольными успехами в деле евроинтеграции — однако проект европейского объединения, завязанный на Лиссабонский договор, находится в глубоком кризисе, если не в тупике.
Доминирующая роль Германии ставится под сомнение рядом восточно-европейских членов ЕС (особенно преуспевает в этом отношении традиционный антагонист, Польша). А это неизбежно снижает политические дивиденды Берлина.
Наконец, стратегическое партнерство с Россией, обещавшее немалые политические и экономические дивиденды, развивается не столь динамично из-за ряда кризисов и противоречий, включая мировой финансовый кризис и войну в Южной России.
Однако есть все же повод для умеренного оптимизма.
Ибо, пережив многое в новой и новейшей истории своей страны, немцы приобрели мудрость и качество в политике. Последние, надеюсь, позволят им относительно безболезненно пройти между Сциллой самодовольного упоения достигнутыми успехами и Харибдой завязанного на многие традиционные комплексы неоднозначного и проблемного исторического опыта, выстроив сбалансированную и эффективную стратегию развития страны — модель ее будущего.
