Выступление на круглом столе ИНС "Церковь в современной истории России"
Кризис, который разворачивается на наших глазах и будет разворачиваться ещё какое-то время, на мой взгляд, это абсолютное благо, потому что он показывает крайнюю импотентность той системы, которая существовала до него и, с другой стороны, подчёркивает необходимость трансформации, как общества, так и его институтов.
Я подчёркиваю, именно трансформация, а не модернизация, и по многим причинам. Потому что модернизация, которую мы и видим, и не видим в ближайшие годы, она далеко не всегда приводит к каким-либо позитивным изменениям.
Что касается трансформации, то это уже второй тезис. Потенциал Церкви, на мой взгляд, больше, чем потенциал какого-либо другого института в современном российском обществе.
Я не говорю уже о том, что Церковь в нашей забавной политической системе – это, наверное, сейчас единственная институция, которая фактически независимо от Администрации президента.
Я это говорю не к тому, что у неё нет никакой связи с Администрацией, естественно, она есть.
Но, несколько перефразируя известную шутку Пелевина про монаха и летучую мышь, мне известно несколько случаев, когда недовольство Православной церкви приводило к увольнению сотрудников Администрации президента, и мне не известно ни одного случая, когда недовольство Администрации президента приводило к увольнению сотрудников РПЦ.
Так вот, это что касается независимости.
Если нужны примеры, то, скажем, известная позиция Церкви в отношении Южной Осетии, которая явно шла вразрез с желанием нашего государства взять под крыло все институции Южной Осетии и Абхазии, подчеркнула независимость.
Что касается потенциала, потенциал Церкви, на мой взгляд, основывается, главным образом, не на экономической независимости, которой сейчас, фактически, нет, а на стремлении русского человека к некоему этическому идеалу, которого у него последние лет двадцать не было.
И, ведь, на мой взгляд, кстати, возрождение Церкви в 90-е годы, оно связывалось не столько даже с поддержкой Церкви государством, хотя, безусловно, это тоже имело значение, и уж совсем не с предоставлением налоговых льгот, а именно с тем, что в обстановке абсолютного хаоса единственная этическая составляющая, которую мог русский человек найти, она лежала как раз в рамках Церкви.
Необходимость в этой этической составляющей будет сохраняться и дальше, особенно она будет очевидна в период кризиса, и это вторая причина, по которой, я считаю, что потенциал Церкви больше всех из имеющихся российский институций.
Третье. Что касается экономики. Безусловно, Церкви необходима экономическая самостоятельность. Безусловно, было бы замечательно, если бы Церкви принадлежала какая-то доля в сырьевых корпорациях, но это невозможно, по крайне мере, на данный момент.
Однако, я не вижу ничего невозможного в том, чтобы Церковь постепенно расширяла свою экономическую базу за счёт, скажем, сельского хозяйства.
А сельское хозяйство, на мой взгляд, одна из самых перспективных отраслей 21-го века в силу целого ряда причин: в силу того, что через несколько лет станет уже очевидным продовольственный кризис во всём мире и через несколько десятков лет, скорее всего, экологически чистая продукция станет абсолютной ценностью, так же, как и, скажем, чистая вода.
Это приводит нас к необходимости развития монастырей как объектов экономической самостоятельности Церкви, плюс к тому, это очень дискуссионный тезис, но я считаю, что, вот как раз то, о чём говорил Михаил в своём вступительном слове, и на что потом, к сожалению никто не обратил внимания: в истории Русской православной церкви, действительно, не было орденов, но возможность такая, и, на мой взгляд, сейчас период трансформации как раз весьма благоприятен для того, чтобы эта возможность была снова реализована.
В принципе, в обществе существует значительная тяга к самоорганизации на тех или иных принципах.
Организации, в смысле выделения какой-то группы граждан из некоего аморфного моря, так или иначе оно существует всегда, но сейчас оно востребовано больше, чем в какой-то другой период.
Я не вижу каких-либо объективных причин, почему Церковь не может воспользоваться этой ситуацией для консолидации некоторых орденов.
Более того, уже достаточно давно, на мой взгляд, существует возможность для организации ордена, который будет связывать, с одной стороны, Церковь, с другой стороны, армию.
Я не хочу сказать, что это будет в буквальном смысле орден воинствующих монахов, но, так или иначе, то, что сейчас происходит с армией, и эта известная военная реформа Сердюкова, она как бы освобождает значительное количество, речь идёт о десятках тысяч людей, которым, в общем, реально идти будет некуда.
Я не вижу причин, почему бы им не придти в Церковь и почему бы Церкви не воспользоваться этим для того, чтобы организовать что-то наподобие ордена.
Ну, поначалу как капелланы, а потом, если экономическая ситуация будет как-то меняться, то монастырям понадобятся миссионерские походы.
Кстати, прозелитизм, как одна из основных тенденций. Которая сейчас, на мой взгляд, необходима Церкви.
Социальная активность Церкви. Можно много говорить о том, что в условиях кризиса Церковь должна как-то окормлять нуждающихся: передвижные палатки с супом и так далее, о чём говорил Кирилл Фролов.
На мой взгляд, существует одна очень важная область, в которой Церковь может использовать свой потенциал и для общества, и для себя. Я говорю о сиротах и беспризорных.
При монастырях могут быть созданы специальные, это можно назвать как угодно, ну, давайте назовём это центрами, в которых сироты и беспризорные, то есть, дети, нуждающиеся в опеке и воспитании, будут воспитываться в соответствии с принципами Русской православной церкви.
Это позволит, с одной стороны, решить эту проблему в масштабах страны, с другой стороны, это позволит Церкви рекрутировать в свои ряды значительный слой граждан, которые ей очень сильно пригодятся.
Это, понятно, будет хорошо и для одной, и для другой стороны.
Враги Русской православной церкви как вне страны, так и внутри её.
На мой взгляд, любой подъем Русской православной церкви будет сопровождаться, естественно, усилением нападок на неё как со стороны зарубежных каких-то центров, так и усилением конкуренции с прочими конфессиями России.
Я считаю, что какие-то первые звоночки мы уже видели.
Мусульмане недовольны тем, что отдельные православные публицисты позволяют себе мягкую критику ислама, иудеи очень чётко отслеживают любые сомнительные выражения в сторону своей конфессии, которые могут даже не исходить от Церкви и её представителей, но, например, мне известен случай, когда один из губернаторов, позиционирующий себя как православный человек, в застольном разговоре произнёс некую фразу, которая могла быть несколько двусмысленно истолкована.
На следующий же день ему позвонили от Берл Лазара и поинтересовались вежливо, что он имеет в виду.
На мой взгляд это всё говорит о том, что, попросту говоря, много воли дали. Много воли дали другим конфессиям.
Если Русская православная церковь хочет быть той институцией, которая берёт на себя всё это бремя заботы о духовном состоянии страны и её нации, она должна несколько более жёстко отстаивать свои интересы.
Понятно, что сейчас по ряду причин она этого сделать не может, но, если будут выполнены все те условия, о которых я говорил: экономическая самостоятельность, рекрутирование новых членов из сирот и беспризорных, и так далее, то это будет значительно более простой задачей.
Я считаю, что картина, которую я бы хотел видеть через несколько десятков лет в России, она чрезвычайно малореальна. Я отдаю себе полностью в этом отчёт.
Так же малореально было, честно говоря, и возрождение Русской православной церкви в 90-е годы.
И в том, и в другом случае, мне кажется, мы должны уповать на чудо.
Я понимаю, что на политологическом круглом столе это звучит несколько наивно, но, тем не менее, мне кажется, что сочетание политической воли и Божьей помощи, даст нам искомое.
