Позволим себе для начала немного поиронизировать по поводу страхов перед нанотехнологической революцией, перед нашествием самовоспроизводящихся нанороботов –
Но, как сказал мне один мой приятель:
мемописатель конструирует, а мемореципиенты трансцендентально апперцептируют. - Переводя на простонародный: "пипл хавает". И тут нелишне было бы вспомнить разного рода "конституированные комплексы переживаний": толкиенских гоблинов, зомби Чалмерса, поющих кариатид Пелевина. – Все эти персонажи суть модели субъекта, обладающего сообразительностью, однако полностью лишенного "квалия", другими словами если и способного на какое-то великодушие, то лишь в виде мимикрии, заведомо коварной. Для того, чтобы стать людьми им недостает, по крайней мере, свободы воли, без которой высокопарные слова о "социальной ответственности" остаются лишь пустым звуком.Однако, на размножение подобных существ, даже если это пока происходит в чистом виртуале, невозможно закрывать глаза. Хотелось бы прояснить ситуацию, оценив шансы сторон: их – на эволюцию в полноценных гуманоидов, а нас – на мирное сосуществование с ними…
Представим себе невероятное: принятая в России программа развития нанотехнологий дала свои плоды. И вот на предприятиях
РОСНАНО и многочисленных смежников учёные создают фабрику сборки точной копии человека из макромолекул. Следует ли считать такой отечественный инновационный продукт разумным существом?С практической точки зрения ещё более интересной выглядит проработка использования "человека нанотехнологического" в государственном строительстве. Может ли подобный субъект стать частью гражданской нации, и насколько было бы стабильным общество, построенное из такого материала? Будет ли
Homo Nanotechnis обладать гражданским самосознанием, способностью к обучению в российских учебных заведениях? И следует ли в таком случае предоставлять ему российское гражданство? Может быть действительно: правильнее считать оного лишь "слабым искусственным интеллектом", зомби, способным максимум лишь на то, чтобы эмулировать человеческие поступки?А если заменить ему правое полушарие мозга на процессор цифровой обработки сигналов? А если левое – на дигитальный лингвистический центр а-ля профессор Хомский? Молчат журналисты… Учёным задавать подобные вопросы тем более бесполезно. Отвечать на такое могут, наверное, только философы, или, в крайнем случае – публицисты.
В попытке ответить на эти трудные вопросы, мы постараемся построить модель сознания, обладающего настоящей свободой воли. В случае удачи это значительно облегчит программу создания искусственного разума, обладающего одновременно высоким интеллектом и пресловутой "социальной ответственностью".
Таковой наносубъект, гибко обучаемый основам национальной культуры, был бы способен заменить целую армию гастарбайтеров с их весьма сомнительными способностями - и тем более никаким желанием - культурно абсорбироваться. - Слепая вера в сверхъестественное предначертание лишает некоторых из них остатков свободы воли и толкает в лапы исламских экстремистов. Кроме того, нам будет гораздо легче обнаружить свободу воли в самом себе и тем паче – в целой нации.
Учитывая актуальность задачи, нам придётся дать ясный и вразумительный ответ даже на те вопросы, на которые нет и не может быть ответа.
Зомбированная свобода
Тут, конечно, на нашем пути стоит одна из наиболее трудных проблем: так называемая
проблема существования "
ментальной каузальности" (причинности) - проистекающая из каузальной замкнутости физических теорий. Как бы нам ни хотелось этого избежать, нам всё же придётся решить её каким-либо, пускай и не идеальным образом. Иначе мы не сможем двигаться дальше. Суть проблемы состоит в следующем вопросе: можно ли всерьез относиться к свободе человеческой воли, если физический мир каузально замкнут, то есть, у всякого физического события всегда имеется физическая же причина?Другими словами, если мы двинули кого-то ногой, то вовсе не потому, что такова наша воля, а потому, что в нашем головном мозге произошли соответствующие физико-химические реакции, которые привели к возбуждению нервной проводимости и затем к сокращению мышечных волокон. А физико-химические реакции в коре головного мозга также имеют свои физические причины в виде предшествующих им реакций. Поэтому не остаётся никакого места для свободной воли, а есть лишь следование физических объектов физическим же законам. Отсюда – отрицание некой отдельной от физической ментальной причинности, а также сведение "
ментальных состояний" к соответствующим конфигурациям (не до конца изученным, однако уже изучаемым) электрохимических полей головного мозга. Легко заметить, что такие рассуждения лишают наших наночеловеков малейших шансов на обладание свободой воли и рушат наш новый мир до самого основания. Однако, мы не намерены этого допустить…Переходя на более серьёзный тон: свобода воли – это нечто, что нельзя представить в виде обычной для наук теоретической модели, поскольку сама сущность моделирования заключается в формировании неких мыслительных представлений и игре с ними по определенным правилам. Но ведь следование внешнему правилу прямо противоречит свободе воли! Ни один точный язык, будучи символической игрой по определённым заранее правилам, не способен своими собственными средствами устранять возникающие в нём неопределённости. А значит – не способен адекватно моделировать процесс выбора в ситуации неопределённости – то, что мы называем свободой воли. Поэтому непонятно удивление некоторых тем, что свобода воли не вписывается в представления (по сути – в теоретические модели) о каузальной замкнутости физического мира.
Иными словами, пытаясь решить проблему свободы воли методами обычного теоретического моделирования, мы заранее обрекаем себя на неудачу из-за негодности выбранных средств. Ведь современные научные теории построены языком математики, который пока не обладает никаким средством для выражения свободы воли.
На самом деле "каузальная замкнутость" физического нисколько не нарушает автономности ментального, ведь когда мы говорим о "физической реальности", а также о её "замкнутости", мы на самом деле имеем в виду физические теории – то есть модели, а не саму реальность. Ну, а то, что физическая модель не способна адекватно отразить ментальное, и даже не нацелена на это, – как мы полагаем, вовсе не удивительно, а наоборот закономерно. Правда, некоторые физики претендуют на построение "
теории всего", и ускользание ментального из физических приборов воспринимается ими несколько болезненно, Но – это уже проблема социологии науки, а не философской теории сознания.Встает вопрос: можно ли, тем не менее, смоделировать свободу воли применением какого-нибудь нестандартного способа рассуждения. В этом плане соблазнительной возможностью выглядела бы попытка (если бы она удалась) вести знаковые игры не по единожды установленным правилам, а по таким правилам, которые сами порождали бы новые или хотя бы открывали пространство для такого порождения.
Дайте возможность нашим представлениям жить не по заранее установленным законам, а путём их инновационного переформатирования, и вы немедленно получите свободу воли!
Самое интересное, что в ХХ веке были сделаны открытия, доказавшие возможность ведения знаковых игр подобным образом. Так, доказанная Гёделем
теорема гласит, что всякий формальный язык, включающий в себя правила арифметики – то есть, возможность бесконечного рекурсивного порождения новых объектов, не обладает так называемой логической полнотой. Другими словами, в нём остаётся достаточно большое (в пределе – бесконечное) множество выражений, относительно которых средствами этого языка невозможно установить, истина ли это или ложь.Если воспринимать формальный язык, как знаковую игру по определенному конечному набору твердо установленных правил, можно переформулировать этот вывод следующим образом: в любой игре с правилами более сложными, чем арифметические, остаётся место для таких действий сторон, относительно которых невозможно сказать, нарушил игрок установленные правила или нет.
Но что будет происходить в естественном языке, где правила относительны, и могут гибко меняться? Одним из видов подобных неразрешимых выражений естественного языка являются выражения типа
парадокса лжеца: проживающий в одном городе мудрец сказал: "Все жители этого города – лжецы". Его утверждение неразрешимо стандартными языковыми средствами, поскольку из того, что все жители города лжецы – следует одновременно и то, что его слова суть истина, и то, что его слова - ложь. Из первой теоремы Гёделя следует, что в языке, где игра идет по жёстким правилам, подобных неопределённостей должно быть достаточно много, и открытие каждого следующего для своего разрешения требует введения в язык уточнений.Так вот, парадокс лжеца можно разрешить, введя в язык следующее новое правило: будем считать лжецами тех, которые лгут хотя бы иногда. В таком случае, если мудрец назвал своих сограждан лжецами, он также называл лжецом и себя. Однако теперь из этого вовсе не следует с необходимостью, что он солгал, ведь даже будучи лжецом, он не обязан лгать каждый раз. То есть его утверждение уже не должно обязательно получаться логически неопределенным. Вполне представима ситуация, когда действительно – все в городе лжецы, включая и того горожанина, кто это утверждает.
Мы слегка "подправили" семантику языка и это позволило исключить некоторую неопределённость. Фактически мы произвели редукцию логически смешанного состояния в чистое, то есть – совершили селекцию альтернативы. Ну, а теперь сопоставим с актом языковой свободы воли каждое подобное обнаружение и разрешение неопределённости типа "парадокса лжеца". Очевидно, что в данном случае процедуру разрешения неопределённости невозможно описать никаким машинным алгоритмом – это следует из теоремы Гёделя.
Кстати говоря, описать процесс устранения неопределенностей единым формальным законом, без привлечения воли наблюдателя, не удалось сделать и в квантовой физике, а тем более это невозможно в философии сознания. Отсюда: смоделированная нами свобода воли настоящая! Свобода воли – это возможность перманентной деконструкции-реконструкции нашего собственного языка.
Свободу воли вне языковой стихии также можно "уловить философским прибором", но лишь уточнив само понятие времени. Надо признать, что вопрос о происхождении времени довольно сложен. Физики и философы задумываются в основном о происхождении физического времени, хотя проблема существенно шире. Что касается физического времени, то, на самом деле проблема его происхождения уже давно решена. Просто мало кто это пока осознал. Из
Специальной теории относительности, построенной ещё в начале ХХ века, известно, что для идеализированного наблюдателя (а в физических теориях присутствуют исключительно такие), летящего со скоростью света, время останавливается. Оно как бы не существует вообще, и с точки зрения такого наблюдателя время невозможно отмерить никаким разумным путём.Пролетев всю вселенную из конца в конец, такой наблюдатель не отметил бы никакого движения часов. Таким образом, время появляется в наших теориях лишь вместе с частицами, способными покоиться, а не только двигаться с постоянной скоростью, как фотоны. А пока во вселенной существовали одни лишь безмассовые частицы, летящие со скоростью света, никакого времени не было. Во всяком случае, времени не было в том понимании, в котором оно употребляется в современной физике. Во вселенной, в которой существуют одни фотоны, говорить о времени вообще бессмысленно!
Даже более того: с точки зрения фотона из-за бесконечных
фиолетового и красного смещений по ходу и против хода движения невозможно также и измерение расстояний в этом одном направлении, поэтому одно пространственное измерение теряется. Другими словами: каждый фотон живёт в плоском мире без времени. Однако, это нисколько не мешает точки зрения других наблюдателей о том, что время существует, а пространство трёхмерно.Примерно то же самое и даже с большей надёжностью можно сказать и о ментальном времени: оно "родилось" вместе с объектами, для описания внутреннего состояния которых физического времени оказалось недостаточным. До появления таких объектов никакой "ментальности" естественно не было, и быть не могло, не было и времени в том смысле, в котором его понимает философия сознания. Ментальное время необходимо для описания последовательности неопределенностей, которые возникают, как возможности, и устраняются, как результат актуального личного выбора.
Таким образом, несмотря на то, что в теории сознания без ментального времени не обойтись, с точки зрения физической теории, никакого отдельного измерения в виде "ментального времени" не существует. Существует только одно временное измерение – физическое. Однако такой характер физических теорий вовсе не исключает существование теорий сознания, которые обязаны учесть наличие ментально-активных объектов. Для последних описание их лишь четырьмя физическими измерениями является неадекватным. Это, как если бы физики пытались описать всю физическую реальность лишь в рамках светового конуса – без учёта времени и третьего пространственного измерения.
Необходимость дополнительного (к физическим) временного измерения для описания новой, ментальной, реальности следует из наличия объектов, способных к волевому разрешению разного рода неопределённостей. Кроме уже описанных неопределённостей языка, упомянем следующий класс: неопределённости, связанные с процессом рефлексии и самопознания. Так, полный ментальный акт самоосознания с необходимостью должен отражать в качестве объектов всё множество ментальных актов. Вопрос: отражает ли он сам себя? На этот вопрос невозможно однозначно ответить ни "да", ни "нет", поскольку, если мы отвечаем "нет", получается, что ментальный акт неполон. А если мы отвечаем "да", получается "дурная бесконечность": полный ментальный акт отражает полный ментальный акт, который отражает полный ментальный акт и так далее до бесконечности… Подобного рода неопределённости также не могут быть разрешены алгоритмически (по общему заранее установленному сценарию), но только - усилием свободной воли.
В данном случае индивид волен решать, производить или нет акт саморефлексии, а бесконечная последовательность отражений берётся не единомоментно – одномоментно это сделать невозможно вследствие непредставимости в сознании актуальной бесконечности, - а последовательно, акт (самоотражения) за актом. Элементарный акт самосозерцания в такой модели становится своего рода минимальным шагом или "квантом" ментального времени, вводимого, как новое временное измерение в дополнение к физическому времени, и одновременно – минимальным проявлением воли индивида.
Физическое время мы не выбираем, оно лежит вне пространства нашей воли, мы не можем двигаться по нему по своему усмотрению так, как можем это делать вдоль пространственных измерений. В отличие от физического – ментальное время в определённой степени зависит от нашего выбора. Мы можем его замедлить или, сосредоточившись на саморефлексии, ускорить. До определённой степени можем и "гулять" по нему в оба направления, используя нашу память о своих прежних ментальных состояниях (конечно только в том случае, когда она сохранена). В то же время и у ментального времени есть направление: ведь с каждым новым эффективным актом саморефлексии мы становимся чуточку мудрее, открывая в своём сознании нечто новое. Накопленное новое вероятнее всего никуда не улетучится. Другими словами: движение вдоль оси ментального времени всё же более вероятно, чем в обратном направлении. То есть, также ментальное время есть мера необратимости процесса накопления опыта.
После всего изложенного становится очевидным, что как минимум задачу конструирования объекта со свободой воли можно свести к задаче обучения искусственного разума поиску и разрешению языковых неопределённостей путём введения дополнительных условий и правил. Впрочем, сказать об этом легче, чем сделать, поскольку, как было указано выше – общего алгоритма нахождения и разрешения неопределённостей не существует. Поэтому, как этому обучить машину, пока не очень понятно…
Отметим, однако, что по нашим наблюдениям большинство людей также не способно справляться с подобного рода задачами. То есть, по крайней мере в вербальной сфере, большинство людей свободой воли в полном смысле не обладает, находясь полностью во власти языковых стереотипов и табу. Это, наверное, и приводит к существованию того, что Лосев назвал
мифологической основой любого научного знания – неосознанным включением мифологических языковых интуиций в казалось бы чисто аналитические теории, и наоборот: адаптация имеющих сугубо относительную ценность научных идей в народной мифологии.А между тем, от наличия или отсутствия собственной независимой и осознающей себя воли зависит не только место индивидуума в социуме, но и место нации в истории. Попробуем же хотя бы приблизительно смоделировать человеческую историю, в которой действуют субъекты с настоящей свободой воли. И с высоты наших моделей попробуем понять, откуда в человеческой истории появляются такие кардинальные явления, как революции и войны.
От классического субъекта к наночеловечеству
Рассуждая в платоновском "Государстве" о природе социального, Сократ выделяет инстинктивное начало, как отрицательную, хотя и неизбежную черту человека. Действительно, согласно Сократу-Платону, смене государственного устройства предшествует серьезная "работа" на индивидуально-личностном уровне, высвобождение господствующего над индивидом "эроса" в том или ином виде и направлении (что характерно, этот вывод Сократ делает без всякой ссылки на Фрейда).
Поскольку согласно Сократу, мировое социальное развитие носит проградиентно-деградирующий характер, от идеального устройства к наихудшему, торжество "эроса" над "разумом" и "мнений" над "истиной" становится основной предпосылкой очередного (теперь скажем революционного) переворота, ведущего к очередному "скачку вниз". Основное опасение: пресловутая "утрата стабильности". Наоборот, "сохранение стабильности" превращается в идею-фикс такого общества. Собственно, этим и ограничены его амбиции.
Впрочем, могут существовать и совершенно иные модели развития, поэтому стоит провести небольшое классификационное исследование, которое позволило бы развести многочисленные модели по немногим группам, разбитым в соответствии с немногочисленными принципами.
Мы согласимся с Сократом в методологии, когда он провозглашает программу конструирования идеального государственного устройства вначале в интерсубъектном сознании:
" Сейчас мы лепим в нашем воображении государство, как мы полагаем, счастливое, но не в отдельно взятой его части, не так, чтобы лишь кое-кто в нем был счастлив, но так, чтобы оно было счастливо все в целом" – говорит Сократ своим собеседникам (Платон. "
Государство").Следуя за ним, мы также собираемся "слепить в воображении" некую обобщенную модель, в которой мировое развитие и его периодические революционные скачки порождались бы внутри самой модели, исходя из её внутренне присущего ей самой характера, а не вводились бы историками
ad-hoc извне, каждый раз эмпирическими и плохо формализуемыми "пожарными" мерами. Может быть, в рамках такой модели место наших наночеловечков приобрело бы большую интуитивную ясность…Возвращаясь к модели истории, отстаиваемой Сократом, отметим, что у собеседников Сократа регрессивность истории не вызывает никакого отторжения, воспринимаясь, как должное. По-видимому, потому, что регрессивные модели человеческой истории в то время господствовали. Например, у Гесиода история сравнивается с металлами разного достоинства: "золотой век" сменяется "серебряным", который деградирует в"медный", а затем – "железный".
История мыслится, как движение под уклон: от эры героев и богов через проградиентный (поскольку понятие "прогрессивный" тут мало подходит) упадок положительных качеств индивидов и общества в целом. Личность Геракла носит полубожественный характер. Ахилл все ещё напрямую заключает пари с богами, однако, он уже вполне человек. По мере исторического развития общество всё более удаляется от идеала, а люди – от милости богов.
Но каковы причины деградации? Если верить Сократу, родители недостаточно хорошо воспитывают своих детей. Однако, как такое стало возможно при почти идеальном строе (аристократия), остаётся совершенно нераскрытым. И в чём тогда "идеальность" общественного устройства, если оно не способно воспроизвести само себя? Как тут не вспомнить современный миф о деградации "почти идеального" советского социума в "разнузданность"
90-х…Конечно, если кто-нибудь из наших современников захотел бы подкрепить мнение Сократа, он мог бы легко привлечь достижения науки ХХ века, вспомнить о росте энтропии (индекса беспорядка) и других интересных вещах, способных убедить читателя в том, что мир запрограммировано движется к распаду. Однако, наверняка нашлись бы и возражения: равномерный рост энтропии и снижение упорядоченности наблюдается только в полностью изолированных системах, например во всей Вселенной, а в её локальных частях движение энтропии можно повернуть и так, и эдак.
У других древних индоевропейских народов – мы видим взгляды на исторический процесс, весьма близкие к сократовским. Герои "Махабхараты" – боги, ходящие по земле. В дальнейшем, как и в греческой сакральной истории, индийские герои становятся все более приземленными, а общество – все менее святым. После битвы на Курукшетре начинается эра Калиюги – последнее и наихудшее из времён…
В семитической традиции мы находим весьма похожее понимание: в соответствии с талмудической трактовкой, а затем – и в соответствии с кабалистической теорией "клипот" степень сакральности человеческого общества прогрессивно уменьшается. От Авраама, разговаривающего непосредственно с небесными силами, как с человеком, к времени пророков, которым семитское божество указывает, что необходимо делать и говорить, но которые, если так можно выразиться, уже не имеют с ним "прямой телефонной линии". Деградирует и все общество: вместо того, чтобы слушать и повиноваться, оно изгоняет пророков, либо предает их мучительной казни.
В дальнейшем происходит следующая "революция", и время пророков необратимо завершается. Наступает время учителей, даже наиболее праведные из которых не в силах достичь уровня пророков. Каждая следующая "революция" – наказание "избранному народу" за недостаточный консерватизм и поспешные социальные инновации. То, что было доступно (в плане святости и возможности познания божества) многим, теперь недоступно вообще или доступно единицам. Мировое и национальное развитие, таким образом, понимается консервативным сознанием иудеев, как процесс постепенного удаления от источника божественного света.
Китайское традиционное восприятие также антипрогрессистское. В конфуцианстве всякие перемены таят в себе недоброе, китайцы, как известно, часов друг другу не дарят, то есть время, как напоминание о бренности и необратимости, носит в рамках традиционной китайской культуры – однозначно отрицательный характер.
Если взглянуть на эту культурологическую солянку с некоторого удаления, можно заметить, что при всей разнице традиций (а семитическая языковая традиция вообще более консервативна, чем индоевропейская, вследствие более консервативной системы лексического новообразования) традиционные культуры относятся с большим подозрением к любым инновациям.
Ариец Сократ подобно библейскому пророку вещает о "распущенности нравов". К общему ригоризму он добавляет свои собственные тезисы о "подражательстве" вместо поиска истины, а в качестве наиболее опасной угрозы стабильности называет фривольное стихосложение и иные инновации в сфере культуры. Довольно радикальное предложение Сократа состоит в том, чтобы вообще отменить всю "подражательную" поэзию, оставив лишь дифирамбы, как высшую форму поэтического искусства.
Таким образом, традиционный человек видит "информационную угрозу" в пропагаторах заведомо нежелательных перемен. Перемены же плохи потому, что общим свойством наилучших состояний является устойчивость ко всякому изменению. Вот, как это изложено у Сократа:
— Но то, что находится в наилучшем состоянии, менее всего изменяется под воздействием другого. Разве, например, не меньше всего поддается изменениям отличающееся здоровьем и силой тело под воздействием пищи, питья, трудов? Или же любое растение — под воздействием солнечного тепла, ветра и т. д.?
— Конечно, меньше всего.
— И душу — по крайней мере наиболее мужественную и разумную — всего меньше расстроит и изменит какое-либо внешнее воздействие.
— Да.
— Даже и всякие составные вещи — утварь, постройки, одежда, если они хорошо сделаны и содержатся в порядке, на том же самом основании меньше всего изменяются под влиянием времени и других воздействий. (Платон. Государство)
Сократ – яростный защитник экологии. По всей видимости, уже в классическую эпоху расселение ахейцев по континентальной Греции и колониям достигло апогея, появились признаки перенаселенности, технологического давления на биосферу. Леса были в значительной мере уничтожены, что усугубляло внутренние конфликты за обладание ограниченными ресурсами, а также страхи о неизбежной катастрофе перераздутого экономического пузыря под названием Эллада. Отсюда востребованность контроля над рождаемостью, часто весьма жестокого, который полностью одобряется великим философом.
Всё это выглядит немного неконкурентноспособно, и Аристотель не зря подшучивал над платоновскими социальными идеями. Однако, можно смело предположить, что наночеловек, лишённый эмоциональной сферы, мог бы стать вполне достойным членом сократовского идеального государства, способствуя его вековой стабильности. Устранив человеческое "квалия", мы могли бы всерьёз рассчитывать на то, что такой зомби не станет подвергать сомнению Основной Закон, сочинять пошлые стишки, а также не будет петь ничего, кроме гимнов и дифирамб…
Однако, факт остаётся фактом: значительный пласт человеческих культур делает отсылку к "золотому веку", превращая именно такой конструкт в точку исторического отсчёта. На этом фоне христианская модель исторического выступает явным особняком, даже с учетом того, что она мыслится, как продолжение иудейской, по христианской версии достигшей к моменту христоявления низшей точки падения. К моменту начала проповеди Христа мера ретроспективная оценка миросостояния (христианским сознанием) приближается к абсолютному нулю, после чего для этого показателя просто не остаётся иного направления, кроме, как вверх. Можно сказать, что в рамках христианской модели котировки прежнего, "ветхого", блага упали до нуля, и кризис исчерпал сам себя, поскольку христианским учением о новом благе были созданы все условия для нового периода мощного роста.
Из этих простых арифметических соображений, как нам представляется, и вырастает западнохристианский и из него и отмеченный Лосевым (
Диалектика мифа) секулярный европейский исторический прогрессизм. Прежняя регрессивная шкала развития была развернута в обратном направлении, и историческое развитие стало пониматься, как экспансия меры блага, её униформное возрастание. Отсюда – восприятие неограниченного прозелитизма, процесса расширения сферы влияния христианства, как разновидности "общественного блага". Таким образом, религиозная инновация как магнитом притянула к себе "человеческий капитал", открыв совершенно новую сферу его приложения. – В таком расширении пространства межчеловеческих интеракций за счёт введения в него нового измерения, видимо, и состоит смысл любой идейной революции.Нельзя не упомянуть в этой связи и об отечественных тенденциях, которые существенно отличаются и от палео-исторических представлений, существующих в рамках традиционных культур Евразии, и от западнохристианских воззрений. Так, современные религиозные философы всё больше проявляют интереса к восточнохристианской концепции апостасии: "после некоторого периода позитивного возрождения человека, возвращения ему позитивных свойств, который консерваторы рассматривают как идеальное время - с Осевого времени до начала модерна - начинается процесс апостасии, то есть некоего вторичного грехопадения" (см.
Стенограмма "Русского Клуба").Можно сделать вывод, что концепция апостасии является по-сути попыткой разумного компромисса, балансировки между двумя полярными представлениями о человеческой истории. Повлияв на выбор идейных стратегий и определив своеобразие соответствующей антропологической практики, концепция апостасии на наш взгляд могла иметь вполне реальные последствия, способствуя устойчивости в обществе вполне определённых взглядов на конкретные исторические эпохи. Господствующие в настоящее время оценки русских революций, "периодов репрессий", а затем и развала СССР с последующим периодом "ценностного упадка", новым историческим "грехопадением", регрессом "духовного блага", хорошо вписываются в общую концепцию восточнохристианской апостасии.
Итак, мы рассмотрели три класса моделей исторического развития. Первый класс отличается тем, что развитие проходит с уменьшением меры общественного блага. Назовем такие модели моделями платоновского типа. Другой класс – составят все модели истории, где благо возрастает. Назовем эти модели моделями гегелевского типа. Нами отмечен также промежуточный класс: где наряду с прогрессом допускается периоды отступления – апостасии.
Все три впрочем, едины в том, что развитие движется неравномерно – период полного отсутствия развития общественных отношений или более-менее эволюционная стадия сменяется скачкообразным изменением общества с соответствующим скачком меры блага. Однако причины скачкообразного развития остаются вне языка модели, они привносятся, как априорные суждения, аксиомы, необъяснимые с точки зрения функционирования самой модели.
Теперь, как и было обещано, мы попробуем дополнить наши модели таким образом, чтобы было ясно из анализа самой модели, откуда возникает развитие и почему гладкие периоды сменяются скачками. Для начала несколько усложним наши модели: если Сократ рассматривал в рамках своих моделей такие объекты, как индивиды, связи и отношения между ними, то мы добавим такой параметр, как знание.
Каждого индивида наделим знанием с возможностью его неограниченного пополнения, хотя и с конечной скоростью. Позволим им также иметь своё суждение обо всем, что они знают. Не будем ограничивать это право никакими искусственными рамками, в частности позволим нашим виртуальным нано-индивидуумам приобретать знание путём накопления и ан
