Идеология феминизма становится важной частью современного научного и политического дискурса. При этом экспансия феминизма давно вышла за рамки борьбы за равноправие женщин в различных сферах жизни (что выглядело бы безусловно разумным и справедливым), и стремится поставить под вопрос социально-философские, культурно-идеологические и социально-политические основания порядка, созданного «антиподами»-мужчинами. Идеология американского и западноевропейского радикального феминизма все более активно претендуют на пересмотр и деконструкцию существующей, по ее мнению, оппозиции «мужское»-«женское» и стремится вырваться из рамок «патернальной культуры».
Появление феминизма на европейской интеллектуальной авансцене принято связывать с многочисленными теориями и концепциями 18-20 веков, и в том числе: теории прав человека (Д. Локк, Ж. - Ж. Руссо, Дж. С. Милль), теории утопического социализма (Ш. Фурье, К. А. Сен-Симон, Р. Оуэн), и, наконец, различных по своему содержанию и направленности теориям, в которых сексуальность человека впервые начала рассматриваться в социальном и политическом контекстах (3. Фрейд, В. Райх, М. Мид, Г. Маркузе, М. Фуко, Ж. Деррида и Ж. - Ф. Лиотар). Общепринятой считается следующая типология феминизма: Либеральный феминизм направлен на достижение женщинами равных прав и обязанностей, как в обществе, так и в семье. Социалистический феминизм, ориентирован на изменение существующей системы с уничтожением всех различий. Интеллектуальный феминизм, как новая социально-философская теория и широкая социально-политическая практика, выходящая в сферы творчества и политики. Радикальный феминизм выступает за критический пересмотр системы социальных отношений, и предлагающий общественное устройство с обособленной ролью женщин. Становление теории и идеологии феминисткого движения изначально осуществлялось как поиск ответов на вопросы, касающиеся статуса женщин в обществе.
Так, например, видный теоретик феминизма Инестра Кинг, рассуждая о необходимости создания современной концепции «феминистской политики», видит три основных варианта социального и политического самоопределения для современных феминисток. Первый из них – интеграция в мир «мужской политики» с усвоением ее базовых принципов. Второй – усиление женщинами-политиками самостоятельного взаимодействия и созданных на его основе связей. И, наконец, третий вариант – создание женщинами отличного от «мускулинного» типа политики и культуры, который бы интегрировал интуитивные, духовные и рациональные формы знания таким образом, чтобы на основе создать более справедливое, гармоничное и экологически ориентированное общество (King Y. The Ecology of Feminism and the Feminism of Ecology // Plant J. (eds.). Healing the Wounds The Promise of Ecofeminism. – Philadelphia: Green Print, 1989. – 22 f).
Между тем, вызовы со стороны складывающегося на глазах феминистского дискурса и степень его радикализма столь велики, что в любом случае требуют если не ответа, то, по крайней мере, глубокого и критического осмысления.
При этом автор хотел бы изначально оговориться, что намерен полемизировать не с женщинами как таковыми (что выглядело бы нелепо в силу бесперспективности такого спора), не с определяемой в соответствии с гендерными основаниями социальной категорией, но с определенной идеологией и формирующимся на его основе общественно-политическим движением, все более активно лоббирующим свои корпоративные интересы посредством создания собственной специфической разновидности политической мифологии. В чем же, согласно автору, заключаются изъяны феминистской идеологемы? В чем же состоит вызов феминистской идеологии в отношении научной истины, общечеловеческой морали и социальной справедливости?
1. Так, само по себе удивительно существование в условиях господства принципов «толерантности и политкорректности» идеологии, которая обосновывает необходимость нарушения прав человека по половому признаку (и прежде всего права граждан мужского пола избирать и быть избранными) – принцип «позитивной дискриминации»;
2. Серьезные вопросы вызывает и активное отстаивание идеологами феминизма идеи механистически, в духе Руссо понятого равенства – хотя сегодня, с учетом опыта реализации эгалитаристских утопий в истории ХХ века, следует говорить не о полном и исчерпывающем социальном равенстве (последнее противоестественно с точки зрения естественной социальной динамики и невозможно в естественным образом стратифицированном обществе), а о равноправии, которое выражается в изначальном равенстве стартовых шансов на участие женщин в политике, обеспеченном законодательно, институционально и информационно (по принципу «один человек – один голос»);
3. Явным диссонансом выглядит ярко выраженный классовый, с явным отсылом к Марксу, подход целого ряда феминисток к пониманию современной «гендерной» ситуации и путей ее изменения. Феминистическая концепция «освобождения» женщин разработана в рамках марксистской теории классовой борьбы. К. МакКиннон, в частности, пишет: «марксистский анализ и методы могут играть непреходящую роль для радикальной деконструкции понятия пола, необходимой для изменения положения женщин, поскольку, если женщина определяется как сексуальное существо, живущее для других, тогда ее можно освободить только с помощью переопределения самих норм половой идентичности, и этот процесс потребует радикальных перемен в обществе, где такие нормы возникли» (Цит. по: Абубикирова Н., М. Регентова. Проблемы распространения идей феминизма. Анализ опыта работы с группами женщин. // Феминистская практика: Восток – Запад. Материалы международной научно-практической конференции. Сб. под ред. Ю. Жуковой. С.-Петербург, 1996. С. 90-97).
Принципы жесткой оценки, которые приводят к осуждению большого количества «продуктов» патриархатной, маскулинной культуры, - это наследие, полученное феминизмом от марксизма. Политическая программа феминизма, предусматривающая коллективное и, прежде всего, женское счастье в справедливом обществе, где царствует экономическое, политическое и социальное равенство, сродни политической программе марксизма, также пропагандирующего политическое и социальное равенство, но среди представителей разных классов, а не полов. Таким образом, «ортодоксальный марксизм», неоднократно подвергавшийся критике за свою редукцию и фундаменталистский утопизм, обрел надежный приют в рамках феминистского дискурса.
4. Примечательно и упорное непонимание идеологами феминизма разницы между политическим управлением и представительством – между тем, как ясно показывает все тот же опыт масштабных политических трансформаций и потрясений ХХ века. Ибо требование «завышенного» представительства любых социальных групп может вызвать перегруз политической системы, ибо управлять должны знающие, и важно, не кто правит, а как он правит (От легендарного «Кто должен чинить корабль государства?» Сократа до классического «Кто правит?» Роберта Даля»).
5. Рассмотрение феминистками сложившейся в эпоху традиционного общества и Модерна системы гендерных отношений и вытекающего из нее принципов распределения социальных ролей как искусственной конструкции, навязанной мужской частью политикума. Однако остается неясным, где же, по мысли феминистских идеологов, должна проходить граница между «естественным» и искусственным в рамках существующей системы социальных институтов, и кто, собственно, должен ее определять? И возможно ли вообще создание «правильных и справедливых» социальных и политических институтов на основании «правильных» принципов и заранее продуманного плана? Опыт политической истории трех последних веков скорее свидетельствует об обратном.
6. Эксплуатация теории «мускулинного заговора», вследствие которого мужчины узурпировали привилегированные позиции в политике. Следует признать, что теория заговора (например, всемирного «жидомасонского») весьма эффектна внешне, но при этом недоказуема и ненаучна. К тому же, следует помнить, что никто не отменил еще презумпцию невиновности (в том числе и для мужчин), а любая пропаганда коллективной вины приравнивается современным правом к расизму;
7. Небезызвестный концепт «мачизма», рассматриваемого в качестве ключевого проявления гипертрофии мужского начала в политике, оказывающего деструктивное влияние на содержание политики и все принимаемые политические решения. У авторов данного концепта очевидно прослеживаются субъективный биологизм, смешение биологических и гендерных характеристик – к слову, часто вменяемого в вину «мускулинным» социологии и политологии.
8. Активное мифотворчество. Характерны в этом отношении суждения Шарлен Спретнак, опыт «жизни вместе» для женщины означает «правду натурализма и холитические наклонности женщины… Я не имею ввиду одну только нашу способность создавать людей из плоти и крови и вскармливать их нашей грудью… Я имею ввиду, что существует много моментов в жизни женщины, благодаря которым она приобретает опытное знание, полновластно соединяющее в себе опыт разума и тела, и воплощающее в себе неразрывное единство духа» (Spretnak C. Towards an Ecofeminist Spirituality // Plant J. (eds.). Healing the Wounds The Promise of Ecofeminism. – Philadelphia: Green Print, 1989. – 128 f). Именно в «единстве магии и науки» и заключается, по мнению Спретнак, подлинное знание.
9. Защита женской природы и самости, переходящая в ее отрицание, когда любое акцентирование «женского» проявления в социальной жизни и политики рассматривается как сексизм - понятие, рамки которого крайне сложно определить научно и юридически.
10. Социальный конструктивизм «без берегов», явно утопического характера – без учета последствий для современного общества. Так, например, комбинируя в своем подходе социологию технологий с феминистской социологией, небезызвестная Донна Хэрэвэй предвидит колоссальный интеллектуальный и политический эффект вследствие того, что традиционные границы между полами (как в равной степени между природой и культурой, человеком и животными, человеком и машиной) сегодня стираются вследствие влияния компьютеров и биотехнологий. Исследователь полагает, что не следует рассматривать подобные изменения как потерю, но скорее как расширение возможностей для «получения удовольствия от смешения границ и принятия ответственности за их конструирование» (Haraway D. Simians, Cyborgs and Women: The Reinvention of Nature. - London: Free Association Books, 1991. - P. 150).
Но главной ахиллесовой пятой идеологии феминизма, по мнению автора, является имманентно присущая ей Нищета:
Философская – ибо феминизм не предлагает ни одной оригинальной философской концепции – перепев эгалитаристских, леворадикальных, утопически-контруктивистских концептов, созданных философами-мужчинами до середины ХХ века. Отсюда - крайняя бедность феминистского дискурса, которую его идеологи пытаются компенсировать активным мифотворчеством. Так, основным аргументом в пользу «перекраивания» истории на женский манер является предполагаемая эра «древнего матриархата». Феминистки часто говорят о последних нескольких тысячелетиях как о периоде «возвышения патриархата». В доказательство своей концепции феминистки заявляют о существовании современных «матриархатов» в отдаленных местах Африки, Азии и Мадагаскара. Самое современное «обнаружение» «непатриархального общества» случилось на отдаленном острове Ванатинаи в Папуа Новая Гвинея. Однако, при ближайшем рассмотрении оказалось - при том, что некоторые женщины там иногда обладают значительным влиянием, подавляющее большинство влиятельных людей – мужчин. Более «оригинальные» исторические концепции у идеологов феминизма, увы, отсутствуют.
Символическая – нищета образно-символического мира, конструируемого идеологами феминизма. Этот мир оказывается холодным, отчужденным, дисгармоничным и почти пустым. Подобная пустота заменяется откровенным суррогатом из прежде существовавших мистических учений, которые стали основой для создания собственной «феминистской религии», основанной, как предполагается, на женском опыте Веры и Духовности. Среди ее качественных характеристик «новой религии» следует выделить Целостность, Единобытие, Экосознание, которые противопоставляются патриархальному дихотомизму (Духа и Тела), иерархичности (Рационального и Эмоционального), и фаллоцентризму. Однако не ждет ли «новую религию» судьба многих современных «оккультно-теософских изысканий»?
Социальная – нет программы и видения социальных изменений. Напротив, создание модели общества в соответствии с постулатами радикального феминизма влечет целый ряд негативных последствий, примером чему служат два известных бастиона феминизма – США и Канада. Как следствие, эти страны имеют самый высокий уровень разводов в мире, разрушающуюся образовательную систему, и неукротимую спираль растущей преступности и социальную патологию. Недавние исследования демонстрируют мощную корреляцию между этой социальной патологией и детьми из семей без отца. В рамках феминистской «андрогинной теории» положение мужчины и женщины в семье могут основываться на принципе взаимозаменяемости. Акцент на социальной равнозначности и равноценности «женских» и «мужских» качеств и типов деятельности это экстраполяция фрейдовской теории о бисексуальной природе личности на общество в целом. Однако можно ли найти общество, которое остается цельным без жизнеспособной семьи, в которой растут психологически здоровые дети?
Антропологическая – борясь с гендерными злоупотреблениями, феминистски ставят под сомнение «самость» и самобытность женской природы. Стремление женщины к внутренней гармонии часто подменяется у идеологов феминизма «самодостаточности» и «воинственности» (понятия «мускулинного культурного ряда»), причем прямой перенос первого на феминный ряд влечет за собой значительное искажение всей системы изначально отстаиваемых «феминных ценностей», что способно породить масштабные морально-психологические деформации.
Духовная – в «войне полов», пропагадируемой феминистсками, не остается места любви как фундаментальному измерению человеческого бытия. Понятие любви остается невостребованным в феминистских исследованиях или, во всяком случае, преподносится как часть патриархального наследия, от которого следует избавиться. Потребительская логика, присуща философии радикального феминизма, подразумевает, что венец женского счастья заключается в равенстве полов, которое достижимо при выполнении ряда условий. Места для любви как отношения, в рамках которой преодолеваются фундаментальные противоречия между полами, между свободой и необходимостью, между современностью и вечностью, не остается.
В конечном итоге, по глубокому убеждению автора, не следует прикрывать корпоративный эгоизм идеологов феминистского движения гендерными интересами и гуманистической риторикой. Последние могут рассматриваться как своеобразные «гендерные предприниматели» по «сравнению с «этническими предпринимателями» (Б. Андерсон), стремящиеся сформировать из женщин по собственным лекалам «вымышленную общность» с пропагандируемыми ими качествами, дабы использовать последнюю в качестве базы собственной поддержки. При этом широко распространенное и успешное внушение мужской вины позволяет феминисткам заявлять, что любое критическое исследование их исследований и требований приравнивается к «обвинению жертвы» (Р. Шиффер).
В качестве альтернативы феминистскому радикализму, особенно спорно выглядящему в условиях кризиса традиционных институтов и основанного на них типе социального порядка автору видится переосмысление в неоконсервативном ключе роли институтов семьи и брака на основе принципов уважения к мужчинам и женщинам и выполняемым им социальным ролям, вкупе с отказом от социального утопизма и мифотворчества, радикального конструктивизма и любых форм «корпоративного эгоизма». И, в конечном итоге, – отказ от современной версии идеологии феминизма как идеологии «войны между полами» с непредсказуемыми последствиями для общества.
