В трагической истории Анны Бешновой, московской школьницы, убитой среднеазиатским гостарбайтером, есть один печальный, но очень показательный момент. Причём, не тот, который связан с национальностью убийцы, хотя именно на нём сфокусировано внимание русской общественности.
Мне бы хотелось заострить внимание на другом характерном аспекте этой трагедии, который почему-то остался за рамками пристального внимания общества. Рассмотреть его необходимо самым тщательным образом, поскольку он даёт ключ к пониманию многих черт этнопсихологического портрета современных русских.
И потому история убийства Анны Бешновой в этом отношении, увы, является вполне типичной историей наших дней. В первую очередь, потому что история эта — русская.
Для того, чтобы читатель лучше уяснил себе, что именно я имею в виду, процитирую фрагмент статьи Владимира Тора «Две мёртвые девочки»:
«Убийство и насилие наблюдали из окон — которые, кстати, располагались всего в пяти метрах от места преступления, на первом «низком» этаже (!) — в течении трёх часов, с пол-первого ночи до половины пятого утра, целых три свидетеля. Престарелая пенсионерка заявила потом, что она хотела обратиться в милицию, но потом передумала, «потому что за ложный вызов, может, придется штраф платить». Молодая пара из второй квартиры посчитала, что под их окнами просто подвыпившая парочка решила заняться сексом. Мысль о том, что здесь то-то не так закралась к ним лишь после пяти утра, когда они увидели, что мужчины след простыл, а девушка лежит на земле в легкой одежде, без куртки, без движения, а температура за окном всего 5 градусов по Цельсию».
Показательно, в первую очередь, то, что преступник насиловал и убивал 15-летнюю девочку под окнами многоквартирного дома, а, как минимум, три человека равнодушно на это взирали. И никому из них даже в голову не пришло не то что придти на помощь, но хотя бы просто набрать на телефоне «02» и вызвать милицию.
Увы, в подавляющем большинстве случаев такова типичная реакция большинства современных русских на мерзости, совершаемые у них под носом. Среди обитателей крупных городов она имеет лишь прогрессирующую тенденцию к усилению.
Пенсионерка мотивировала своё бездействие тем, что, мол, опасалась быть оштрафованной за ложный вызов. Ну конечно, мало ли кого там насилуют и убивают прямо под окном! Сейчас время такое. Поэтому надо сидеть тихо, никуда не высовываться. Моя хата с краю, ничего не знаю. Может, и правильно убивают, за дело, кто ж его знает?! Мы-то люди маленькие, нам бы никуда не встревать, а-то как бы чего не вышло….
Я, разумеется, утрирую, но, скорее всего, пенсионерка рассуждала примерно так.
Интересно, а если она, поскользнувшись на гололёде, свалится этой зимой возле подъезда своего дома и останется лежать, а окружающие будут спокойно проходить мимо, что очень похоже на современных москвичей, то вспомнит она об убитой Анне Бешновой? Убитой при её молчаливом равнодушии. Ведь, позвони тогда пенсионерка в милицию, может, жизнь Анны удалось бы спасти…
Полагаю, что, объясняя своё бездействие лишь страхом материальной ответственности за гипотетический ложный вызов, пенсионерка лукавит. Первичным мотивом её бездействия было то, что преступление, свидетелем которого она стала, не касалось её лично. Все, кто когда-либо сталкивался со столичными пенсионерками, прекрасно знают, что когда опасность — реальная или мнимая — угрожает им самим, то они ещё как звонят в милицию, совершенно не задумываясь о том, действительно ли такой звонок продиктован реальной необходимостью.
Но это — лишь тогда, когда дело касается личных, по сути, шкурных интересов. То ли дело здесь…
Другие свидетели преступления — молодая пара — рассуждали «по-современному», вполне в духе нашего гнусного времени. Они, видите ли, решили, что ничего особенного на улице не происходит: просто поддатая парочка решила прямо на улице приступить к процессу спаривания.
Что ж, каждый судит о поступках окружающих по себе. Если у молодых людей при виде того, что творится под окнами, возникли именно такие мысли, то логично предположить, что они сами регулярно практикуют пьяные сношения в тёмных подворотнях.
Однако отбросим эмоции и попытаемся взглянуть на ситуацию социологически.
Будем рассуждать в рамках «понимающей социологии», то есть постараемся классифицировать и объяснить поступки и мотивы поступков людей как характерные реакции представителей современного столичного социума, позволяющие делать социологические выводы.
С каким типом поведения мы сталкиваемся в данный момент? Мы можем наблюдать типичное поведение типичных современных русских москвичей. Равнодушное наблюдение за убийством Анны Бешновой, совершаемым у них под носом, — это их стандартно предсказуемая реакция на нежелательные внешние раздражители.
В данном случае я специально делаю оговорку: именно «русских москвичей», а не русских вообще. Разумеется, эти москвичи по национальности русские, но в данном случае будет социологически ошибочным переносить московские стереотипы поведения, то есть, если обобщить, поведенческие стереотипы обитателей мегаполисов, на весь русский народ. К счастью, московской психологией у нас в стране прониклись ещё не все.
Какой психотип человека формирует современный мегаполис?
Он, в общем-то, массово формирует крайних индивидуалистов и оголтелых эгоистов, не интересующихся почти ничем, кроме собственной персоны.
Безусловно, крайние индивидуалисты обитают не в вакууме, а в социуме, который представляет из себя сообщество подобных индивидуумов. Слово «сообщество» не должно вводить в заблуждение. Такое сообщество — это, в первую очередь, объединение людей для совместной деятельности, и не более того. При развитых деловых связях между членами современного общества стремительно атрофируются неделовые, коммунальные, то есть общественные и родственные нити, связующие столичных индивидуалистов в единый социальный организм.
Впрочем, это неудивительно. Если бы среди них даже не доминировали, а хотя бы имели серьёзный вес коммунальные связи, то они бы перестали быть в полной мере индивидуалистами.
В данном случае, первичны именно социальные условия, благодаря которым выковывается и оказывается наиболее успешным в современных реалиях именно такой человеческий тип — тип отчуждённого и безразличного ко всему, кроме самого себя, индивидуалиста.
Как известно, бытие определяет сознание. Родившиеся или переехавшие в мегаполисы русские люди поневоле перенимают «правила игры». Часто это происходит подспудно, даже помимо их воли. Но законы социума неумолимы. И огромные города, поглощающие русские людские ресурсы, методично и неумолимо перемалывают русский генофонд. Возможно, их уместно сравнить с некими социальными чёрными дырами, поглощающими генофонд нации.
Критикуя жителей столицы, я нисколько не идеализирую провинциалов. Там иной бич — в провинции русские массово спиваются, скалываются и вымирают, редко достигнув порога пенсионного возраста. Сами они говорят, что от тоски и безысходности. Другие, наблюдая со стороны, заявляют, что, в первую очередь, от собственной слабости. И я согласен как раз со второй точкой зрения на проблему.
В общем, мрачный прогноз русского будущего, сделанный нашим выдающимся мыслителем Александром Зиновьевым в начале 90-х, оправдался: у нас действительно посреди зон бедствия произрастают «Гонконги».
При всём этом в русской глубинке, тем не менее, в людях ещё сохраняются отголоски былого коллективизма. Там всё-таки тип оголтелого индивидуалиста и эгоиста распространён не так широко. Уверен, что если бы преступление было совершено не в Москве, а где-нибудь в Костроме, то из троих свидетелей уж милицию бы кто-нибудь да вызвал.
Русские националисты уже двадцать лет стенают о том, что русский народ не дружен, не сплочён и не консолидирован. Они верно подмечают симптомы тяжёлой этно-социальной болезни, но при этом, как правило, не могут чётко и внятно объяснить её причины. Кликушеские заявления вроде «евреи вырезали русскую элиту» или «во всём виноват коммунизм» оставим митинговым крикунам. Списывать все русские несчастья современности на какой-то один, например, только лишь этнический или идеологический фактор нельзя. Это будет несомненной логической ошибкой.
Кроме того, выпячивание и раздувание одного фактора при игнорировании остальных является признаком обывательского способа мышления. В происходящей на наших глазах русской национальной трагедии современности повинно множество обстоятельств, факторов и аспектов — объективных и субъективных, первостепенных и второстепенных, реальных и мнимых. Глубокий этносоциальный кризис русского народа не может быть объяснён действием лишь какого-то одного фактора, пусть даже воздействие этого фактора было и остаётся очень мощным.
Корни современной жуткой национальной депрессии следует искать, прежде всего, в тотальном сломе структуры русского социума в конце XX — начале XXI века. Отчуждённость, крайний оголтелый эгоизм, зацикленность на себе — всё это типичные свойства маргиналов, давно утративших связь со своими корнями. Многомиллионными массами маргиналов наводнены сейчас русские города.
Кто таков современный русский маргинал?
Как правило, это человек, не принадлежащий прочно ни к одному социальному слою или классу. Собственно, классов как таковых у нас практически не осталось, а социальные слои пока что градация довольно зыбкая. Всё предельно размыто, и миллионы людей находятся в хаотичном броуновском движении.
Разумеется, с началом путинской «стабилизации» вырисовываются очертания нового господствующего слоя людей, лично выгадавших от обрушения советской власти и краха русского государства. Но пока они только ещё вырисовываются. Этот социальный процесс образования господствующего слоя, представители которого так любят именовать себя «элитой», ещё пока далеко не завершён.
Маргинал редко работает по той специальности, которую приобрёл в вузе. Да и современные вузы вообще штампуют сотни тысяч выпускников без чёткой специализации. У множества наших соотечественников молодого поколения в дипломе значиться нечто предельно расплывчатое вроде «менеджер организации» или просто «менеджер». Реальные профессиональные знания и навыки тоже, чаще всего, весьма расплывчаты и условны.
Многим нашим согражданам, особенно тем, на чьи молодые годы выпали на эпоху 80-90-х, пришлось сменить профессию. Особенно тяжело пришлось тем, чья специальность была тесно связана с производственной сферой.
Молодой маргинал, как правило, социально мобилен, не привязан прочно к своей работе. Условно говоря, сегодня он может быть продавцом в магазине сотовых телефонов (хотя в трудовой книжке будет гордо значиться должность «менеджера по продажам»), завтра перейти в офис, где его посадят обзванивать клиентов, послезавтра найдёт, что работать охранником где-нибудь в супермаркете или клубе — не так уж и плохо, а ещё через день окажется работником фирмы по предоставлению Интернет-услуг или каким-нибудь рекламным агентом.
Маргинал неохотно поддерживает родственные связи. Причём не то что с троюродными братьями и сёстрами, но зачастую и с родителями или другими близкими родственниками. Например, в России я нередко встречал семьи, в которых родители толком не знали, в каком именно вузе и на каком факультете учится их сын или дочь — а те, в свою очередь, не слишком интересовались, где и кем работают родители.
Маргинал привык надеяться только на себя. Ему это усиленно внушают из всех СМИ вот уже пятнадцать лет. Маргинал почти всегда один и сам по себе.
Наводняющие Москву маргиналы напрочь оторваны от своих корней, от родных мест, от земли. Поэтому маргинальная система ценностей практически лишена таких понятий как коллективизм, родственная, а тем более, этническая солидарность, общинность и т.д.
Тот тип общества, который усиленно навязывается России и русскому народу как её становому хребту после 1991 года фактически способствует предельной маргинализации масс населения и разрушает все, ещё оставшиеся внутриэтнические и внутрисоциальные связей.
Я бы высказался шире: тот тип полуколониального псевдокапитализма, насаждаемый сейчас в России, является глубоко безнравственным строем, как, впрочем, и любой капитализм вообще. Главным образом, потому что в силу своей природы он будит в людях и вызывает к жизни их самые тёмные и низкие инстинкты: алчность, стяжательство, равнодушие к ближнему, подлость, приспособленчество и т.д.
Помимо прочего, моё глубокое неприятие капиталистического строя носит эстетический характер. Я не приемлю безнравственных людей и безнравственное общество.
Во многом процесс маргинализации масс, их сегрегацию на самозваную «элиту» и остальное «быдло» поощряется сознательно. Раздробленным, атомизированным народом легко управлять.
Кроме того, усиленно перенимая стиль поведения западных обывателей, русские обыватели в мегаполисах в упор не понимают, что, сколько бы они не холуйствовали перед Западом, оплёвывая «совковое прошлое», сколько бы москвичи ни пытались корчить из себя «цивилизованных европейцев», полноценными европейцами они никогда не станут.
Во-первых, потому что русские — не европейцы в полном смысле этого слова. Не кондовые азиаты, конечно, но и не европейцы. Глубинное и трагическое противоречие русской цивилизации в том, что культурно и этнически она оказалась на линии разлома двух чуждых и враждебных друг другу миров. Русский этнический стереотип несёт в себе черты как европейские, так и азиатские. Но решающего доминирования не имеют ни те, ни другие.
Во-вторых, никто в Европе принимать русских в лоно своей цивилизации как равных не собирается. Западная Европа — это вообще-то родина расизма, если кто забыл. Современная западнистская идеология, сколько бы при этом европейские политики не трещали о толерантности, тем ни менее по своей сути остаётся расистской и подспудно проводит политику очень жёсткой селекции и иерархии стран и народов. Какой-нибудь чех или латыш, не говоря уже о русском, никогда не будет восприниматься западноевропейцами (англичанами, немцами, французами) как равный себе. Тот же стереотип восприятия уместно будет перенести и на государственный уровень.
Проблема мигрантов в русских городах, о которой с новой силой заговорили после убийства Анны Бешновой, это не только и не столько проблема наличия мигрантов как таковых, сколько, в первую очередь, проблема русской этно-социальной слабости.
Что мы видели на примере поведения троих свидетелей убийства?
Мы видели вопиющий пример наплевательского отношения к ближнему.
Это нам знакомо? Ещё как! Потому что чёрствое, безразличное и наплевательское отношение к такому же русскому как ты, но попавшему в беду, — это характерный стиль поведения большинства современных русских, особенно в крупных городах.
С проявлениями подобного отношения мы сталкиваемся в быту постоянно. Не придти на помощь в трудную минуту (ещё чего — у нас теперь каждый за себя!), не вызвать «скорую» при виде упавшего посреди улицы человека (мне некогда — в офисе за опоздания штрафуют!), не выразить соболезнование товарищу, когда у того умирает близкий родственник (а это ещё зачем?) — всё это характерно именно для русских. И каждый с подобными отрицательными проявлениями русского этнического стереотипа сталкивался в своей жизни неоднократно.
Русские в массе своей очень жестоки и бессердечны по отношению друг к другу. Отчасти это объясняется исторически сложившимся типом русского государства — «империи наоборот», как его называли западные исследователи. Но это только отчасти. Очевидно, что настоящий комплекс причин лежит глубже и кроется где-то в глубинах русской этнопсихики. Ведь никто толком так и не ответил на вопрос о том, кто виноват в таком типе государственного устройства. «Империя наоборот», которая при помощи нерусского элемента во власти навязала себя народу, или сам русский народ, породивший из своих недр и на протяжении веков молчаливо признающий именно такой тип государства имеющим право на существование?
Русским, к сожалению, присуще одно паскудное свойство: при определённых обстоятельствах они охотно предают друг друга. Я считаю, что неоказание помощи ближнему, такому же русскому как ты, в критический момент — это тоже предательство.
В столкновениях с кавказцами и среднеазиатами русские часто терпят фиаско не только потому, что государство и правоохранительные органы, как правило, встают на сторону меньшинств. Часто русские проигрывают, потому что просто не умеют сообща отстаивать свои интересы.
Скажем, нам известно множество примеров того, как в армии с десяток кавказцев держат за горло мёртвой хваткой часть, состоящую из русских. Количественно русских больше в разы. Но качественно большинство их, извините, — нули.
Как чаще всего выглядит «кавказский беспредел» на практике? Кавказцы вымогают деньги, заставляют вместо себя работать и бьют втроём-вчетвером почти всегда одного. Остальные русские бессмысленно топчутся вокруг и взирают на избиение как бараны на новые ворота. Или вообще делают вид, что ничего не происходит. Но очень редко кто-то на помощь своему соотечественнику только лишь из тех соображений, что тот — русский, и поэтому ему надо помочь.
Что происходит, если в части возникает конфликт между русским и кавказцем? Все остальные кавказцы, даже не взирая на этнические различия между собой, тут же бросаются земляку на помощь. А потом, сообща, забивают русского.
Почему я привожу здесь армейские примеры? Потому что жизнь человека в армии — это, в общем-то, жизнь в ситуации, приближенной к экстремальной. А именно в таких условиях максимально откровенно и наглядно проявляется сущность человеческой натуры.
Это же правило можно перенести и на этнические взаимоотношения. Грубо говоря, все хорошие, пока сидят вместе и глушат водку. Но друг познаётся в беде.
Характерный пример разобщённости русских — это их армейская негласная, но жёсткая социальная иерархия, всё это пресловутое деление на «духов», «черпаков», «дедов», «дембелей» и т.д. с почти обязательными изощрёнными издевательствами старших над младшими. Среди тех же кавказцев подобного почти не встречается. Наоборот, как правило, кавказский «дед» старается взять под опёку кавказского «духа» и не даёт его в обиду.
Здесь, безусловно, сказывается фактор коллективизма. Кавказцу, даже если у него есть такое желание, сложно чинить беспредел в отношении своего земляка-первогодка. Хотя бы потому, что это обязательно станет известно на родине, и по возвращении из армии с «деда» сурово спросят старшие и родственники земляка, над которым тот издевался. За искалеченного в армии русского не спросит никто — некому спрашивать. Наоборот, русские на гражданке ещё имеют обыкновение чваниться «жёсткой дедовщиной», через которую им пришлось пройти в двух ипостасях: и как новобранцу, и как «деду».
Завершая армейскую тему, приведу такой пример. Однажды мой друг-даргинец, отслуживший в армии, в ответ на мой упрёк насчёт кавказского беспредела в воинских частях, возразил следующее:
«Да, я не спорю. Наши (то есть, дагестанцы — прим.автора) часто творят беспредел. Но почему русские всё это терпят? Ведь их же раз в десять больше. Почему они не соберутся и забьют наше бычьё все вместе? Наши поступили бы на их месте именно так».
На этот риторический вопрос очень сложно ответить что-нибудь вразумительное. (Для читателей замечу, что мой друг ни в каких избиениях и армейском криминале никогда не участвовал, честно тянул солдатскую лямку в части ПВО под Адлером).
Для подтверждения тезиса о разобщённости как следствии крайней степени индивидуализма приведу другой пример. Однажды в 2002 году в Дагестане судьба меня свела с одним молодым русским парнем из Дербента. Он, в отличие от меня, никогда не покидал пределы республики и о русской жизни в России не имел почти никакого представления. Так вот, он не раз рассказывал о том, как в его родном городе разрешались молодёжные конфликты, вспыхивающие между представителями разных национальностей.
Разрешались они вполне по-дагестански: конфликтующие стороны «собирали толпу», то есть немедленно звали на помощь, в первую очередь, родственников, односельчан и просто людей своей национальности, после чего, забив стрелу, «устраивали разборки». Частенько эти разборки заканчивались компромиссом и обходились без мордобоя, поножовщины и стрельбы, особенно, если явившиеся на них враждующие стороны численно оказывались примерно равны по силам.
Такой способ разрешения конфликтов практиковался и практикуется среди представителей практически всех национальностей Дагестана. Всех, кроме русских…
«Ты представляешь, что обидно больше всего, — говорил мне тогда тотпарень. — Толпу «на разборки» могли привести все, кроме русских. Представляешь, даже горские евреи вступались за своих. Если кто-то наезжал на еврея, то они легко собирали по пятнадцать-двадцать человек. И только за русского другие русские не вступались нигде и никогда».
Нигде и никогда. На примере своего личного жизненного опыта в национальной республике могу сказать то же самое.
К сожалению, таковы качества большинства современных русских, и не только в Дагестане.
Для непосвящённого читателя объясню, что горские евреи — это малочисленный в республике народ, обитающий преимущественно в Дербенте и его окрестностях. Горские евреи говорят на фарси, поскольку являются выходцами из Ирана, но при этом сохраняют приверженность иудаизму. Собственно, религия и роднит их с остальными евреями. В Дагестане горские евреи всегда оставались малочисленным народом, который объективно не мог и не может конкурировать с многочисленными горскими народами за влияние в прибыльных и денежных областях общественной жизни, а тем более бороться за власть. В свете этого становится понятна горечь моего собеседника насчёт того, что горские евреи, в отличие от русских, тем ни менее способны в решительную минуту мобилизовать пару десятков молодых людей.
Когда-то в начале 90-х мой ныне покойный отец, приезжая в рабочие командировки в Москву, не переставал неприятно поражаться равнодушному отношению тамошних русских к своим соотечественникам, брошенным в Чечне на растерзание дудаевцам.
«В них всех сидит какая-то бацилла равнодушия! — возмущался он тогда. — Лишь изредка вспыхнет в глазах искорка лёгкого любопытства, когда расскажешь про очередное зверское убийство чеченцами русской семьи. Но лишь, лёгкого любопытства, и не более того. Никаким соучастием или сочувствием и не пахнет».
А ведь в той же Чечне тогда русских резали тысячами, а из домов изгоняли десятками тысяч. Однако этот полноценный геноцид не вызвал в России неудержимой волны народного гнева. Не вызывает и поныне.
К сожалению, для большинства русских Кавказ и всё, что связано с ним — это какая-то «терра инкогнита», ни слышать, ни знать про которую им не хочется.
Увы, постсоветская власть в России сделала всё, чтобы вытравить из русских коллективизм. Процесс маргинализации и распада родственных связей в советское время серьёзно сдерживался существованием на предприятиях больших трудовых коллективов коммунистического типа, которые прививали людям коллективистские начала. Это, конечно, были не сословия и не крестьянская община, но всё же… Трудовые коллективы являлись социальными ячейками общества и выполняли структурообразущие функции.
Катастрофические социальные последствия перестройки именно для русского народа вызваны ещё и тем, что вместе с уничтоженными предприятиями были уничтожены и их трудовые коллективы.
Этот мощнейший фактор влияния на стерепотип поведения современных людей, к сожалению, почти никто не осмыслял серьёзно. А ведь его влияние огромно. Навязываемая сейчас в компаниях западнистского типа так называемая корпоративная культура в принципе не может быть равнозначной заменой советским коллективам. Хотя бы потому, что предприятия западнистского (те, что преобладают в России сейчас, особенно в сфере бизнеса и услуг), в отличие от предприятий советского типа, строятся на тотальном доминировании делового, а не коммунального аспекта своего функционирования. Эти предприятия представляют собой сообщества индивидуалистов, объединившихся исключительно ради производственной деятельности.
Общественная жизнь внутри такой деловой клетки фактически сведена к нулю. Никаким коллективизмом внутри них не пахнет. Там царит деловая диктатура.
В общем, русские после 91-го года остались в полном смысле слова у разбитого корыта. Они больше не структурированы ни родственными связями, ни сословиями, ни классами, ни коллективами предприятий. Их социум перемолот всямтку. Образно выражаясь, русский народ сейчас представляет из себя организм, у которого сломаны внутри все кости.
В сплочение только лишь по этническому признаку, как, впрочем, и по религиозному, я не верю. Вдруг, по мановению волшебной палочки ничего не бывает. Для такого сплочения должны быть серьёзные предпосылки. А их нет.
К тому же, некоторая часть русских материально выиграла от установления постсоветского общественного строя. И никакого резона сплачиваться с фактически ограбленным ею народом у неё нет. Наоборот, она шкурно заинтересована в сохранении статус-кво.
Для того чтобы сплотиться снизу, надо сначала реанимировать коллективистские начала русского общества. А для этого для начала нужна современная и гибкая идеология, дающая ответы на основные вопросы нашей жизни и привлекательная для широких масс.
Собственно, русский коллективизм сейчас почти что сошёл на нет ещё и потому, что изначально он был иного типа, чем у подавляющего большинства окружающих народов, скажем, тех же кавказцев.
Община у русских строилась по территориальному принципу. Её полноправным членом становился тот, кто проживал на данной территории. При этом фактор кровного родства в расчёт почти не принимался.
Община у нерусских строилась и строится по кровно-родственному принципу. Её полноправным членом может быть лишь тот, кто имеет с этой общиной кровное родство. Территориальный фактор соседства и проживания на одной территории при этом в расчёт почти не принимается. Скажем, я знаю немало историй о том, как нелегко складывалась в дагестанских сёлах жизнь тех сельчан, кто пусть даже и принадлежал к той же национальности, но, однако, не имел в селе родственников, или «спины», как теперь здесь принято выражаться.
Коллективизм нерусских, как правило, распространяется в первую очередь на членов рода, а уже потом — на всех остальных. В принципе, с оговорками его можно было бы даже назвать эгоистическим коллективизмом. Но всё дело в том, что нерусским присущ хотя бы такой тип коллективизма. В то время, как современным русским уже не присущ вообще никакой.
Разумеется, некоторые слабые шевеления в русской этнической среде происходят. Народные сходы возмущённых граждан по поводу убийства Анны Бешновой тому подтверждение. Возможно, гражданскую активность и этническую солидарность столичных жителей разбудила вполне осязаемая опасность скорого этнического замещения в Москве. Но пока что слабенькие, стихийные ростки русской консолидации лишь только пробиваются на свет то тут, то там. И нет никакой уверенности, что этот процесс не будет прерван ещё в зародыше.
Впрочем, о том, как и за счёт чего победить бациллу русского равнодушия мы поговорим в другой раз…
