Как ни удивительно, первый медедевский квартал закончился на редкость логично и исторически значимо.
Возможно, это покажется циничным (а отчасти и банальным), но итог ему подводит именно смерть Солженицына. Более удивительного совпадения трудно было ожидать. Я вообще был почти уверен, что писатель доживет и до ста лет.
И тем не менее…
Первые три месяца Медведева-Путина — это сплошное имиджевое везение, не очень большие, но весьма существенные для медиаполя победы в разных областях.
И вот первое, как бы мы ни относились к Солженицыну, реально трагическое событие. И весьма непростое.
Со страниц газет взвилась гигантская стая некрологов, высказаться постарались все, включая тех, кто Солженицына откровенно не любил.
Между тем, мало кто обращает внимание на вектор, заданный в российской политике солженицынским творчеством. Он постепенно набирает силу.
Да и более того, эволюция взглядов писателя почти полностью совпадает с тем, что пережила Россия на протяжении последних сорока лет.
Только Солженицын всё время опережал общественную жизнь и поэтому оказывался многим непонятен.
Собственно говоря, этот человек начинал с того, через что прошло большинство советских интеллигентов. С «восстановления ленинских принципов», с юношеского романа «Люби революцию!» и вообще со всего джентльменского набора столичного фрондёра 60-70-х гг. (вот только Солженицын прошёл через ленинские «шлюзы» лет на 30 раньше).
Потом он оказался в лагере — между прочим, как можно понять, за критику в письме Сталина в пользу Ленина — и вот там-то столкнулся с реальным народом, который к революции и советской власти относился, как к некоему стихийному бедствию. Народ согнали в лагеря, потому что власть хотела строить много, но как можно дешевле. Заметим, что «Архипелаг Гулаг» вовсе не называет всех этих людей «антисталинской (или антикоммунистической) оппозицией», хотя, конечно, такие там тоже попадались. Солженицын описывает опыт создания гигантской машины использования и перемалывания человеческих ресурсов, которая, в принципе, могла бы прикрыться любой идеологией, включая самые что ни на есть либеральные.
«Гулаг» написан с точки зрения, так сказать, «простого человека», который пытается разобраться в произошедшем и сформулировать для себя какие-то принципы, лежащие вне идеологии. Отсюда и пресловутое «не верь, не бойся, не проси», и знаменитая фраза из романа «В круге первом»: «волкодав прав, а людоед — нет». Хотя, надо сказать, разница между людоедом и волкодавом не всегда очевидна…
И вот тут-то Солженицыну захотелось разобраться, как такой тоталитарный механизм возник.
Так родилось «Красное колесо», которое почему-то до сих пор считают его «творческим провалом» и «колоссальной неудачей». Я думаю, пока что российское общество в своём развитии застряло именно на этой точке — непонимания смысла того «мессаджа», который пытался донести Солженицын.
Да, в «Колесе» может не нравиться язык (это, несомненно, проблема — языковые эксперименты там кажутся избыточными). И всё же картина, нарисованная автором, впечатляет. В сущности, Солженицын разоблачил набиравший в 70-е гг. силу миф о Феврале, когда, мол, в России случилась Светлая Чистая Демократия, а потом подлые большевики свернули ей шею.
Солженицыну удалось наглядно показать, что октябрьский переворот — прямое следствие Февраля, его логическое развитие и даже в каком-то смысле событие, прекращающее «февральский хаос» (странно, что тогдашние советские власти не поняли этой мысли и не использовали её)…
Иными словами, рождавшийся в недрах брежневской системы «русский либерализм» был попросту прихлопнут Солженицыным, словно мухобойкой.
Правда, на Западе он неоднократно заявлял какие-то либеральные благоглупости вроде призывов к «покаянию и самоограничению», употребляя местоимение «мы», как это делали те же либералы (имевшие в виду, конечно, «этих скотов»). Тем не менее, образ «русского аятоллы», «фундаменталиста» и вообще человека авторитарных взглядов даже тогда за ним твердо закрепился.
Мне уже приходилось как-то говорить о том, что Солженицын выражал некий альтернативный политический проект для России, который, однако, к концу 70-х гг. почти полностью утратил социальную базу. Именно поэтому в
И вот теперь мы вернёмся к политической стороне вопроса.
Дело в том, что пресловутые «реформы», а особенно события 1998-2007 гг. возродили эту самую социальную базу.
Миллионы горожан были выброшены из учреждений, претендовавших на статус «цивилизованных», на холодные грязные рынки. Эти люди выдержали трудное испытание, поднялись, построили собственный бизнес.
Думаете, какая у них психология?
Да очень просто — это менталитет современного крестьянина, то есть мелкого буржуа. И эти люди вполне себе поддерживают солженицынские идеи, даже мало что о них зная.
Примерно на том же уровне действует и власть, устанавливая нечто вроде псевдомонархии со всеми её атрибутами (включая усиление роли церкви — кстати, Солженицын как раз призывал сделать её независимой от власти).
Пока у неё есть задача соединить результаты коммунистической приватизации с антуражем старой России и, частично, СССР, и она фактически уже выполнена. Это плохо понятый, переосмысленный, но всё же Солженицын.
Дальше — больше.
Думаю, мы ещё увидим и «земство», и «многоступенчатые выборы», и многое другое из набора солженицынских идей.
И даже «Двести лет вместе» переосмыслят. Когда-то в журнале «Русскiй Удодъ» мы писали об откровенной, очень продуманной провокативности этой вещи, рассчитанной вовсе не на то, чтобы «позлить антисемитов/семитов».
Вот в чём фокус-то… Солженицын умер, но дело его как раз начинает жить.
Конечно, такое сравнение с «вождём революции» ему бы не понравилось, но, с другой стороны, всё так и происходит. Из глубины поднимается так называемая черносотенная Россия (ну, в хорошем смысле этого слова).
И если её в очередной раз не окунут в какой-нибудь хаос и «обвал», то она, наконец-то, реализуется. Тот альтернативный русский проект, свидетелем и защитником которого был Солженицын, вполне может воплотиться в жизнь.
Не будем пока давать ему оценок — лучше подождём и посмотрим. Тем более, что его носители и воплотители вполне обходятся и без нас, и без Солженицына.
