В связи с уже появившимися на АПН диаметральнопротивоположными мнениями о дилогии «Мародёр» и «Каратель» хотелось бы понаставить точек над буквами и цифрами.
Конечно, вряд ли стоит профилактировать или менять уже сложившееся у вас мнение о книге своими «понравилось — не понравилось»: это неблагодарные и неинтересные занятия. А вот поделиться некоторыми соображениями, возникшими в процессе чтения этого художественного произведения, полагаю важным и полезным.
Главное соображение, которое сформулировано Вашим покорным слугой по прочтении «Мародёра», звучит следующим образом.
В книге изображено общество не российское, а советское. Точнее говоря, советское общество, из которого в одночасье произволением автора убрали «актив», «руководящую и направляющую» и всё, что званием выше полковника.
Сама оккупация РФ силами НАТО изображена в понятиях максимум 1970-х годов: администрация страны распущенауничтожена — такое могло быть результатом только неудачного выяснения отношений в конвенционном военном конфликте. Как выяснилось ближе к концу ХХ века, и продолжает выясняться до сих пор, врага гораздо легче и приятнее купить.
Из-за анахронизма цепочка событий, которая в «Мародёре» ведёт к оккупации РФ, выглядит весьма противоречиво и даже абсурдно: судя по изложению, дивизии НАТО свободно располагаются в РФ до того, как РФ официально отказывается от суверенитета, после чего то же НАТО обезвреживает российские СЯС. Заострю: такое развитие событий более невозможно. Этот пушистый северный зверёк нас уже миновал, а следующие будут выглядеть совсем иначе.
«Советскость» показанного в «Мародёре» общества заметна и в поведении людей после визита северного зверька: практически отсутствует этнический момент в попытках самоорганизации людей; преступные сообщества, какое-то время пытающиеся устроиться хозяевами в городе, малочисленны, разрозненны и плохо вооружены; администраторы низшего звена, которые технически не могли покинуть город, никак себя не проявляют даже в военной администрации, для которой они стали бы неоценимы.
Собственно, мера правдоподобия «Мародёра» есть мера схожести нынешнего пост-советского общества с прежним советским. Правда, эта мера весьма значительна – что не отменяет конечного вывода.
Скажу больше. Книга «Мародёр» опоздала примерно на 30-35 лет. Её должны были читать наши родители.
Конечно, такое предположение кажется невероятным, ибо все знают, что в СССР пост-апа (или, если хотите, алопексии) как жанра вообще не существовало. Были переводные произведения, были дополняющие их произведения советских авторов на тему «Запад таки допрыгался и загнил», но в жанр они совершенно не складывались. А уж тема «обстоятельства непреодолимой силы для советского общества» была абсолютным табу.
Почему? Можно, конечно, кивать на исторический оптимизм, следующий из «единственно верного учения», но мне кажется, что это лишь часть объяснения.
Здесь надо сделать спорное лирико-экономическое отступление.
Всякое право собственности в конечном счёте обеспечивается физическими возможностями человека. Это может быть актуальная физическая сила самого собственника («попробуй отбери, я т-те голову проломлю») или потенциальная, заёмная физическая сила. Понятно, что если общество, окружающие признают право собственности субъекта на какую-либо вещь и готовы покарать покусителя на это право (вора, грабителя, мошенника), то покуситель от всех этих людей не отмашется. Их слишком много. Найдут и повесят.
Для того, чтобы обеспечить заём чужой силы, приобретение собственности должно быть признано окружающими — теми, кто способны занять свою силу собственнику в случае чего. И за это признание надо платить. Это может быть плата по обычаю, в рамках традиций или согласно писаным законам. Неважно. Однако для того, чтобы некоторая вещь, которую ты сам не можешь отстоять, стала бы твоей собственностью, ты обязательно должен заплатить тем, кто её для тебя отстоять может.
И есть такое слово — «самообладание». Человеческое качество, способность противостоять панике, унынию, внешнему давлению. Не избегать таковых! — это важно — а противостоять им, преодолевать их.
«Самообладание» можно прямо расшифровать как «собственность на самого себя». И для признания этой собственности окружающими каждый тоже должен заплатить налог. Не деньгами, конечно. Переживаниями. Человек должен поступиться частью своего самообладания, чтобы сохранить и позднее преумножить его как целое.
Тогда пост-ап и катастрофа как жанры искусства суть обеспечение выплаты такого налога; средства, которыми указанные переживания из человека извлекаются. Речь идёт именно что о текстах (книгах, фильмах и т. п.), в которых действуют такие же люди, а не титанические «герои былых времён» в известных по учебникам исторических ситуациях. «Это могло бы случиться со мной и с моими близкими».
Конец лирического отступления.
Из него следует, что жанр пост-апа и катастрофы не был востребован в СССР потому, что гражданам было отказано в праве на самообладание, на владение собой. И налог на это право было платить не с чего и незачем.
Итак, признаком чего оказался тот факт, что произведений искусства, подобных «Мародёру», в благополучном СССР не было, а на загнивающем Западе и альфа-центавриане бомбили с бреющего полёта, и чумные пробирки у безумных учёных бились регулярно, и красная кавалерия неслась по Оклахомщине?..
Можно процитировать абзацы, ранее уже цитированные на АПН, ибо они действительно более чем удачны:
Ахмет очень ясно понял — его детство, счастливое и безопасное, с горячей водой в кране, с докторами в больничке, которые, если чё, всегда были готовы остановить кровь и зашить рану, с кинотеатром и мороженым — все это не упало с неба; это не берётся само из ниоткуда. Это сделал кто-то большой и добрый, который не зная ни самого Ахметзянова, ни его маму, сделал больничку и кино, заасфальтировал дорожки, привез мороженое, поставил в детском парке качели и позволил маленькому Ахметзянову всем этим пользоваться; и самое главное — он отогнал врагов так далеко, что Ахметзянову до самой армии враг казался такой далекой и нереальной абстракцией, что было даже смешно.
А теперь Ахметзянов подрос. И вот сидит в грязном подвале, и рассказывает маленькому Сережику, как ему жить дальше. Посреди руин проёбанной Ахметзяновым и растащенной крысами Страны, остатки которой крысы внагляк продавали врагу, а Ахметзянов тогда, все прекрасно зная, заботился о том, чтоб «жить по-человечески».
После чего у главного героя — советского человека, как и было сказано — начинается вполне законная истерика. И почему бы ей не начаться? Ведь человек даже не понимает, что следует из того, что доктора в больничке, и заасфальтированные дорожки, и качели в парке — были не его. Ему всего лишь позволил всем этим пользоваться кто-то большой и добрый. И тот же самый «большой и добрый» в рамках того же самого отношения позволял советским людям жить без чувства самообладания, владения собой. Только пользование. И различие-то вроде небольшое, и многим даже легче так жить…
А потом «большой и добрый» то ли не смог, то ли не захотел и дальше оставаться «большим и добрым». И советские люди, не наученные владеть собой, то есть противостоять панике, унынию, внешнему давлению… понятно, что с ними стало.
Знаете, когда я вспоминаю перестроечные фишки по приведению населения в требуемое состояние, меня поражает не столько их цинизм, сколько их чудовищные, первобытные простота и пошлость по сравнению с современными им западными технологиями манипуляции. Советские люди оказались законченными «простаками на ярмарке», покупаясь на самые дешёвые, устаревшие, отставленные в других местах трюки.
И причиной тому — намеренно, нет ли — был тот самый «большой и добрый». Вырастил.
«А теперь Ахметзянов подрос. И вот сидит в грязном подвале», и истерит на себя самого, потому что не видит, не понимает оказавшейся фатальной разницы между обладанием и пользованием.
Было же всё, так где оно? Куда всё пропало? Что произошло? И начинается поиск «крысы» в себе и окружающих. И самокозление, и оскорбления по поводу и без…
Узнаёте?
Это исчерпывающе описывает многие моменты в дискурсе апологетов СССР (и их противников, кстати, тоже), которым волею «кого-то большого и доброго» не случилось прочесть «Мародёра» 35 лет тому назад.
Для подвала на оккупированной территории они, эти моменты, естественны. А вот для места и времени, когда ещё можно что-то сделать, когда ещё не всё потеряно — они, мягко говоря, мешают.
Тем не менее, вне такого рода деклараций автор скрупулёзно честен. Эволюция главного героя (и других условно положительных персонажей) дилогии «Мародёр» и «Каратель» полностью сводится к процессу восстановления, обретения или поддержки самообладания. Наперекор всему.
В этом и заключается главная ценность дилогии.
Рискну утверждать, этой ценности вполне достаточно, чтобы романы «Мародёр» и «Каратель» прочесть и периодически перечитывать, как, скажем, книги Фенимора Купера или Джека Лондона.
Конечно, в живописуемых обстоятельствах усилия персонажей могут неоднократно вызвать у читателя (и перечитывателя) законную реакцию, выражаемую словами «поздно пить боржоми», однако автор с танковой целеустремлённостью пробивает точку зрения «история никогда не заканчивается». Пускай даже отрисованные в «Карателе» обстоятельства визита северного зверька на Запад особого доверия не вызывают.
Да, дилогия насыщена роялями в кустах до такой степени, что как руководство к практическим действиям она никуда не годится. Если автор открытым текстом заявляет, что герой выжил не потому, что он что-то делал правильно, а потому, что ему везло, то какой смысл этому герою подражать? Конечно, за исключением ранее упомянутого стремления к самообладанию.
С другой стороны, если мы восхищаемся любовью к жизни героя одноимённого рассказа Джека Лондона и воспитываем ту же черту характера у себя, это не означает, что в порядке её воспитания мы должны ползать по снегу наперегонки с волком.
И, если те или иные черты персонажей «Мародёра» нам симпатичны, из этого никак не следует, будто мы должны готовиться к голоду, эпидемиям и оккупации в стиле Второй Мировой, чтобы выжившие в нечеловеческих условиях наконец-то смогли стать людьми или чем-то ещё более возвышенным.
Наоборот.
Мы должны подумать, как нам измениться здесь и сейчас, чтобы никому и никогда не дать довести дело до голода, эпидемий, коллапса инфраструктуры и оккупации. Ни в стиле Второй Мировой, ни в стиле Третьей, ни в стиле сорок девятой с половиной.
И вот в этих-то размышлениях дилогия Беркема аль-Атоми, запоздавшая на три десятилетия, займёт по праву причитающееся ей место. Место пары реплик в споре на тему «что делать» или «чего делать нельзя ни при каких обстоятельствах». В зависимости от того, кто эти реплики произносит.
Смею сказать: это очень немало.
