Недавнее двухмесячное пребывание автора в Германии в рамках стипендиальной программы ДААД повергло его на размышления, которыми он хотел бы поделиться с читателями АПН.
Оставив в стороне традиционное в этом случае восхищение немецкими дорогами, немецким качеством, немецким порядком, немецкой аккуратностью, хотелось бы сосредоточиться на главных вопросах. Вопросы эти — о причинах жизненной силы немецкого народа, который уже не раз в своей истории, пережив войны, модернизационные катастрофы и тяжелейшие военно-политические и моральные поражения, неизменно восстанавливал заново общество, экономику и государство.
По мнению автора, речь в данном случае может идти о трех основных составляющих «немецкой жизненной силы»:
1) Культурная матрица, основой которой является немецкий язык, исполняющий роль стержня культуры и самосознания.
Немцы, объединившиеся в единое государство только в 1871 году при Бисмарке, смогли сохранить прочную национальную идентичность. Она позволяла им в течение многих веков сохранять потенциал нациестроительства, и в довольно короткий срок стать политической нацией, история которой драматически прервалась в 1945 году. Фашизм был результатом «перегрева» процессов модернизации и нациестроительства, а также следствием нескольких «надломов» национального самосознания, в числе которых Реформация, Тридцатилетняя война, наполеоновская оккупация, поражение в Первой мировой войне и глубокий кризис Веймарской республики.
Именно «культурная матрица» позволила быстро восстановить Германию после катастрофического поражения и моральной аннигиляции во Второй мировой войне (собственно, именно ей и обязан самой своей возможностью «феномен Аденауэра»). Данная матрица показала свою жизнестойкость и способность воспроизводиться, вполне гармонично сосуществуя с официально принятой моделью «конституционного патриотизма» (благодаря чему немецкое общество является либеральным по форме, консервативным, т.е. здоровым, по содержанию). Она оказалась весьма устойчивой к вызовам глобализации и экспансии «мультикультурализма», особенно в сравнении с французской моделью «государства-нации», переживающей сегодня глубокий кризис вследствие экспансии инокультурных элементов («внутреннего пролетариата»), грозящей разрушить само «культурное ядро» французской нации.
В случае Германии «культурная матрица» выступает в роли «страховочного механизма», позволяющего инкорпорировать в немецкое общество инокультурные элементы благодаря усвоению ими немецкой идентичности через язык и культуру, которые целенаправленно поддерживаются государством. Достаточно вспомнить об официально принятой концепции Leitkultur, и подходе, согласно которому далеко не каждый родившийся в Германии может считаться немцем. Равно как и о принципиальном отказе Германии от введения института «двойного гражданства» (в отличие от США и Франции), что является поддерживающим аккультурацию механизмом.
2) Механизм корпоративной солидарности и самоорганизации снизу, начиная с низовых ячеек общества (с этим напрямую связан присущий немцам корпоративный тип солидарности). Благодаря этому немецкое общество не оказалось атомизированным после многочисленных «катастроф» и потрясений, достаточно быстро восстанавливая «социальный капитал» и экономический потенциал. На этот механизм вполне успешно накладываются механизмы правового и социального государства, приобретающие под его влиянием характерный немецкий облик и более чем устойчивый социальный фундамент.
3) Характерный механизм сотрудничества государства и общества, формирующий особую немецкую модель гражданского общества, тесно переплетающегося с государством, но не поглощаемого им (в соответствии с этой моделью, «государство заботится о гражданах — граждане поддерживают государственный порядок на микроуровне и сохраняют лояльность общегосударственному порядку»). Как можно предположить, именно эту немецкую модель имел в виду Александр Зиновьев, заявивший в одном из интервью о том, что «западному человеку не нужны царь и жандармы, поскольку они находятся у него в голове». Данный механизм успешно уживается с немецкой конституционно-правовой и политической моделью, придавая ей специфические черты и одновременно являясь залогом ее прочности и воспроизводимости на протяжении длительного пути исторического развития Германии.
* * *
Как же выглядит на фоне немецкого опыта Россия?
С сокрушением следует признать, что в то время как Германия успешно поднималась из руин Второй мировой войны и становилась лишь сильнее с учетом усвоенных ею уроков, Россия, пережив колоссальное перенапряжение сил в годы войны и послевоенного восстановления, создала собственный вариант потребительского общества, не отягощенного никакими реальными долгосрочными ценностями и ориентирами, постепенно превратившегося в аморфную и управляемую массу.
Немцы, будучи разделенными на два государства, продолжали руководствоваться определенными идеями и ценностями (западные — идеей объединения Германии и возвращения на мировую арену в качестве полноценной державы, восточные — реализацией «проекта ГДР» как модели немецкого социалистического государства, воплотившего в себе, в том числе, и прусскую политическую традицию). И те, и другие подтвердили при этом старую истину о том, что право судить свое отечество имеет только тот, кто за него боролся.
А что же Россия?
Советский «потребительский социализм», как один из результатов форсированной модернизации, своим торжеством, пришедшимся на годы приснопамятного «застоя», разрушил у общества последние идейные основания того, что можно было бы с известной условностью назвать «советским» или даже «русским проектом». Бороться за что-либо, преследовать какие-либо долгосрочные цели помимо текущего меркантильного интереса атомизированные позднесоветское и «ранне-российское» общества оказались попросту неспособны.
Советская интеллигенция — продукт «культурной революции» первой половины ХХ века — оказалась не элитным слоем, способным осуществить национальную модернизацию, а все тем же аморфным образованием, презирающим собственный народ (пресловутых «совков»). Интеллигенция стремилась любой ценой сохранить материальный комфорт и была готова за это обслуживать власть, оперируя некоторыми востребованными на официальном уровне «идеологемами», имеющими мало общего с проблемами реальной жизни страны.
И неслучайно, что вскоре после объединения Германии (как бы ни оценивать это событие и механизмы его реализации) СССР, в силу описанных выше атомизации общества и деградации собственной элиты, пал как «карточный домик». Ибо в августе 1991 года не оказалось героев, готовых его защищать. В итоге обывательская «мышь» съела имперскую «гору».
Дальнейшие параллели выглядят еще более интересными.
В Германии, пережившей целый ряд «трансформационных шоков» на рубеже ХХ-ХХI вв., сегодня наблюдается рост национального самосознания (в рамках усвоенной после Второй мировой войны политической и идеологической модели), связанный в том числе с постепенным ослаблением американского влияния и осознания своей «европейской миссии».
В России нынешний «государственный патриотизм» пока не имеет прочной ценностной основы и прочных «корней» в обществе, а является дорефлективной реакцией очень условного и зыбкого «здорового большинства» на потрясения 1990-х; с подобной «идеологией» можно выживать в условиях относительной стабильности, но строить сильную нацию и идти вперед с ней нельзя по определению.
Итак, современная Германия являет собой яркий пример того, как вполне успешно могут сочетаться между собой идея сильного государства, национальная идентичность и способность реализовывать модернизационные стратегии, отвечая на вызовы «глобального мира». В современной же России, к глубокому сожалению автора, формальное укрепление государственности не подкрепляется подлинным национальным подъемом, а модернизационные импульсы гаснут в тенетах всемогущей государственной бюрократии.
Немецкий патриотизм, начинаясь с уровня индивидуального обыденного сознания, будучи подкрепленным корпоративным духом, на высшей своей стадии дорастает до государственного уровня.
Русский патриотизм, связанный с осознанием трагичности национальной судьбы, разбивается об аморфность общества, мелкотравчатый эгоизм отдельных социальных «акторов» и непреодолимую стену бюрократического отчуждения.
И если Германия медленно, но верно идет к реализации осмысленных и сформулированных ею задач, то Россия в очередной раз оказывается похожей на сказочную Жар-птицу, не способную взлететь. В итоге ничего не меняется в русской жизни, которая чем дальше, тем больше напоминает «дурную бесконечность».
И что же делать в этой ситуации всем тем, кто думает о России, и понимает, что механическое копирование чужого опыта никогда не ведет к успеху?
Как считает автор, русский патриотизм останется слабой идеей, пока не прорастет до уровня обыденного сознания, повседневной жизни российского народа. Пока не сможет опереться на некоторый условный стержень, способный побудить нацию жить, а не выживать.
Немецкая модель, основанная на принципах «государственной лояльности», «культурной консолидации» и «корпоративной солидарности» такое «прорастание» обеспечивает. Для России вряд ли возможно копировать немецкий опыт, но учесть его — необходимо. Ибо вызовы изнутри и извне нарастают, а государственный и общественный «организмы» России, как и прежде, находятся в довольно аморфном и неустойчивом состоянии.
