Вопреки известному выражению, повторение исторического сюжета не обязательно приводит к смене жанра.
Мир вновь раскололся на балканской «наковальне». И вновь — в жанре трагедии.
Удивление вызывает разве что творческий консерватизм постановщиков, их нежелание изменять сюжет даже в мелких деталях. Знаменитую формулу Горчакова об «улучшенном status quo», предложенную для разрешения балканского кризиса 1875 года, в основном повторила российская дипломатия образца 2007-2008. Был выдвинут тезис о стремлении к удовлетворению ожиданий обеих сторон конфликта, однако в рамках «системы международного права».
И вновь такая формула для большинства вовлеченных государств оказалась неприемлемой.
Затронув тектонические основы европейской безопасности, косовский случай коснулся и более общего вопроса: насколько международное право, поддерживающее сложившиеся в мире реалии, глобальный status quo, само по себе реально? Не впадаем ли мы в ошибку, употребляя тут знакомое слово «право»? Нет ли здесь выхода за граничные условия применимости, неправомерного переноса наших привычных представлений о законности на совершенно другую сферу?
В этом смысле оксюморонный характер горчаковской формулы примирения сторон и её неуспех наталкивает на размышления.
Конечно, следует различать два разных вопроса.
Первый вопрос более общий: насколько обосновано само понятие «международное право»?
Второй вопрос касается современного положения дел: насколько односторонние действия США и их союзников «подрывают» то, что принято называть «правовыми основами современного миропорядка»?
При этом второй вопрос может оказаться бессмысленным в принципе, если понятие «международное право» не имеет под собой прочной основы.
Если говорить о «праве» и «законности», то легко заметить, что исполнение законов должно быть кем-то гарантировано. За их неисполнение должна приводиться в действие система наказаний.
Когда же теперь слышны апелляции к «международному праву», непонятно к кому обращены эти призывы.
Если к так называемому «мировому суверену», то, как известно, он не находит ничего противоправного в том же признании Косова. И «суверен» в данном случае никаких формальных законов не нарушает. Ведь один и тот же формальный правовой документ всегда — мы подчеркиваем абсолютновсегда — может быть интерпретирован различным образом. Если нет конечной инстанции для интерпретации положений законов, каждый волен интерпретировать международные документы, как ему вздумается.
В данном случае западные страны ссылаются на резолюцию 1244 Совета Безопасности ООН от 10 июня 1999 года по Косову, которая на их взгляд позволяет говорить о независимости этого края от Сербии. Россия в свою очередь указывает на Приложение 1 этой резолюции, в котором говорится о политическом процессе «с полным учетом соглашений, подготовленных в Рамбуйе, и принципов суверенитета и территориальной целостности Союзной Республики Югославии».
Единственным органом, способным давать интерпретации резолюциям Совета Безопасности является сам этот Совет, где достичь взаимопонимания по этому вопросу пока не удается. Поэтому непонятно, на основе каких объективных критериев следует решать, нарушено международное право или нет. Ведь с точки зрения одного международного субъекта это может быть так, а с точки зрения другого — совершенно иначе.
В случае внутреннего законодательства отдельных стран ответ на подобные вопросы более определенный: имеется судебная система, которая и решает, какие действия правовые, а какие — нет. Можно сколько угодно доказывать, что суды в той или иной стране «подкуплены», «политически ангажированы» и тому подобное, но факт остаётся фактом — для определения правомочности действий нет никакого иного инструмента, кроме решения суда. Суд — единственный орган, где выносится суждение о правомочности. Его решения универсальны и обязательны для всех. Гарантирует это положение вещей воля политического суверена.
Положение дел в международном праве резко контрастирует с ситуацией во внутреннем законодательстве.
Международная судебная система отсутствует в том универсальном и обязательном для всех виде, в котором работает внутри государства. Не существует никакой независимой институции для определения, что «законно», а что «противозаконно» на международной арене. Несмотря на амбиции некоторых государств, отсутствует и «мировой суверен», который способен односторонне гарантировать решения «мирового суда», существуй он в природе.
Таким образом, в случае разногласий внутри Совета Безопасности ООН споры о «законности» или «противозаконности» на настоящий момент просто некому разрешить. Если нет согласия между постоянными членами СБ ООН, бессмысленно говорить о нарушении международной законности. Так, державы постоянные члены СБ ООН, долгое время продолжали придерживаться различных толкований таких кардинальных резолюций, как резолюция 242 (1967) по Ближнему Востоку, что однако никаким образом не свидетельствовало о разрушении международной системы, а лишь о присущих ей недостатках. Такая незавершенность современной международной правовой системы делает претензии России к «нарушителям международного права» малоубедительными.
Конечно то, что в настоящее время субъектом принятия как «законодательных», так и «судебных» решений по международным спорам являлся сам СБ ООН, есть пародия на правосудие в том смысле, как оно обычно понимается. Интересно, однако, что те российские политики, которые ратуют за соблюдение права в косовском вопросе, прекрасно понимают, что если бы этот вопрос был поставлен в Международном суде ООН в Гааге, будь он полномочен отвечать на подобные иски, Сербия вместе с Россией полностью проиграли бы дело, поскольку этот суд полностью ангажирован интересами западных государств. Любой международный суд не более независим, чем Басманный суд столицы, только с тем отличием, что в международный суд невозможно позвонить из Кремля и уладить все вопросы. И этому в Москве полностью отдают отчет.
Тогда выходит, что даже с точки зрения заявляемых целей российской политики апелляция к праву в косовском вопросе неконструктивна, поскольку не формирует никакой альтернативы традиционной политике перемежающегося применения силы и переговоров.
Можно, правда, «международное право» понимать и по-другому: не как систему подписанных соглашений и международных законов. В прагматическом толковании — право это всего лишь «область дозволенного», того, что можно совершать, не подвергая себя неприемлемому риску. Смысл любого права, в том числе национального, в том, чтобы каждый знал, что выход за правовые рамки несет с собой существенное увеличение рисков. В таком случае в современном мире «международное право» — это всего лишь правильный риск-менеджмент внешней политики и больше ничего. Например, поскольку действия США и их союзников в отношении Косова не несут для этих стран существенных рисков — следовательно, их можно считать «правовыми», поскольку не существует иной процедуры установить их «неправовой» характер. И наоборот, если бы действия по признанию Косова несли бы риск возникновения войны НАТО с Россией, возможно и западные партнеры России согласились с их «неправовым» характером.
Если не существует наказания, нет и преступления. Для доказательства «преступности» признания независимого Косова противникам косовской независимости вначале следует найти способ наказания «преступников». Если этого способа найдено не будет, говорить о «преступлении» также бессмысленно. Пока эти способы наказания за определенный тип поведения не предлагаются, разговоры о «нарушениях международного права» — не более, чем сотрясение воздуха.
Очевидное отсутствие механизмов поддержания международной законности ещё не говорит о том, что они не могут быть созданы в будущем. Например, в виде «коллективного мирового суверена», роль которого могла бы играть реформированная ООН, опирающаяся на региональные системы безопасности с широким и открытым вовлечением членов.
Правильнее в данном случае говорить не о возвращении мировой политики к законности и «демократическим принципам», а о необходимости построить соответствующую систему в будущем. Связав этот вопрос с наболевшим вопросом реформирования ООН, Россия смогла бы добиться большей поддержки своим инициативам по созданию механизмов поддержания международного правопорядка. Однако для успеха любых подобных предприятий необходимо, чтобы аргументы России были антропологически безупречны, то есть, опирались не на идеалистические теории, а на естественные человеческие наклонности и здравый смысл.
