Сегодня многие российские и иностранные авторы анализируют политическое «завещание» Владимира Путина (изложенное в ходе его четырехчасового общения с журналистами), а также «декларации о намерениях» кремлевского наследника Дмитрия Медведева (его красноярские тезисы). Мы же поговорим о кавказской тематике, затронутой на пресс-конференции Путина (и более подробно об Ингушетии), ставшей в последние полгода самым проблемным регионом РФ. Северный Кавказ был упомянут Путиным не единожды, хотя, как самостоятельная тема, он не попал в фокус внимания российского президента (а тем паче, преемника, чьи фокусы были вообще далеки от проблем безопасности).
Владимир Путин говорил о кавказской проблематике в соответствии с собственными представлениями об историческом значении двух своих президентских легислатур. «Я уверен, мне не стыдно перед гражданами, которые голосовали за меня дважды, избирая Президентом Российской Федерации. Все эти восемь лет я пахал, как раб на галерах, с утра до ночи, и делал это с полной отдачей сил. Я доволен результатами своей работы», - откровенно признался президент.
Эту уверенность он еще раз продемонстрировал, отвечая на вопрос корреспондента газеты «Вести республики» (Чечня). Собственно говоря, корреспондент из Грозного не задавал вопрос в строгом смысле этого слова. Он обозначил официальный идеологический подход сегодняшней администрации Чечни к оценке путинского президентства: «Владимир Владимирович, у нас в Чеченской Республике народ именно с Вашим именем связывает те позитивные процессы, которые произошли в Республике за короткий срок. Благодаря Вашей чёткой позиции и доверию руководству Республики удалось достичь очень многих результатов. Однако много ещё не сделано. У нас в Республике многие боятся, что с Вашим уходом созидательный курс в Республике может измениться. И ещё один момент. Народ Чеченской Республики хотел бы видеть Вас, хотел бы, чтобы Вы приехали к нам в Республику, мы вас очень ждали, когда Вы были на Кавказе. Если у Вас будет время, пожалуйста, приезжайте к нам в гости». Президент России ответил взаимностью: «Спасибо. Во-первых, я Вам обещаю, приеду обязательно. Во-вторых, что касается позитивных изменений: прежде всего, они происходят благодаря самому чеченскому народу. Люди умеют работать, и работают эффективно. Руководство Чеченской Республики концентрирует свои усилия, финансовые возможности, как Федерации, так и собственно республиканские, на решение ключевых текущих задач, от которых действительно зависит социальное самочувствие граждан России, проживающих в Чечне».
Журналист «Фигаро» мог себе позволить гораздо меньшую политическую корректность: «На парламентских выборах список «Единой России» во главе с Вами получил 99 процентов голосов в Чечне при явке 99 процентов. Похожие результаты и в Ингушетии. Как Вы думаете, это реальные цифры? И как Вы думаете, сможет ли Дмитрий Медведев повторить такой же результат в марте?». Ответ на этот вопрос показал недюжинные актерские способности уходящего президента. Во-первых, он свел все к Чечне (опять дипломатично промолчав об Ингушетии). Во-вторых, проявил показную скромность. Как в свое время он не мог дозвониться до генерального прокурора, так и сейчас Путин начал искать помощи у коллег, показывая прессе, что, мол, до всего просто руки не доходят. Впрочем, это фирменный путинский стиль (уходить от неудобных вопросов, перекладывая их на кого-то поблизости). «Кто у нас из Чечни? Вот коллега из Чечни. Как Вы думаете, это реальный результат выборов в Чечне?» - вопрошал президент. Ответ из зала вполне удовлетворил главу государства: «Наверное, тот, кто был в Чеченской Республике с того момента, как «Единая Россия» возглавила парламент страны, тот, наверное, сам знает, что конкретно делает эта партия в республике. Там разительные перемены как в экономике, социальной сфере, в восстановлении инфраструктуры, жилья. Это абсолютно реальные цифры. Лично все мои знакомые, в том числе и я, голосовали за «Единую Россию», в первую очередь, за стабильность». Получив такую поддержку «с мест», Путин присоединился к мнению коллеги (естественно, не упомянув ни словом об акции «Я не голосовал» в Ингушетии, а также о тамошних митингах и терактах). Так и хочется в этой ситуации спросить, кто же действует против российской власти в горах?
Накануне нового 2008 года президент Дагестана (соседней с Чечней республики) Муху Алиев довольно откровенно заявил, что «в некоторых населенных пунктах республики жители только и ждут прихода бандитов, чтобы свергнуть власть». Но в чем причина популярности «бандитов» у населения? Они тоже голосовали за «Единую Россию»? Наверняка далеко не все население действительно стремится к «джихаду до победного конца». А те, кто стремится, почему избирают далеко не легкий (и просто опасный путь), чреватый потерей собственной жизни и угрозой для жизни своих родных и близких? Не потому ли, что власть только и занимается тем, что взахлеб хвалит саму себя (пример высшего руководства заразителен). Жаль, что власти Ингушетии не готовы к такому уровню саморефлексии, который продемонстрировал Муху Алиев.
Между тем, Владимир Путин не уверен в том, что Медведева ждет электоральный триумф в горах Северного Кавказа: «А может ли Дмитрий Анатольевич Медведев рассчитывать на такие же показатели, не знаю, посмотрим».
Когда же президент получил вопрос от журналиста из Ингушетии, то создалось впечатление, что он был сформулирован в республиканской президентской администрации. «Во-первых, если Вы позволите, я хотел бы буквально двумя словами ответить коллеге из уважаемого издания «Фигаро». Я просто скажу двумя словами. Наши беды в регионе начинаются тогда, когда в наши внутренние дела лезут извне, в том числе и из зарубежья. Что касается итогов выборов. Я не в избиркоме работаю, но я могу одно сказать, что касается итогов. Я как избиратель и моя семья, а это около десяти избирателей, мы все голосовали, и голосовали за действующего Президента Владимира Владимировича Путина». Откуда предположения о формулировке вопроса? Из заявлений президента Ингушетии Зязикова, почти дословно совпадающих с вопросом ингушского журналиста. Несколько раз в течение своей пресс-конференции 18 декабря 2007 года президент республики Мурад Зязиков озвучил тезис о вмешательстве США в ингушские дела. Единственным основанием для этого стала информация о конференции по проблемам Ингушетии, проведенным фондом Джеймстаун (интересная логика, когда любой форум за рубежом рассматривается едва ли не как попытка дестабилизации внутри России). Комментировать же вопрос Фатимы Саговой (ГТРК «Ингушетия») о возможном развитии туристического бизнеса в горной Ингушетии (Джейраховский район, где «Единая Россия» получила почти 100% голосов и существует улица Путина) вряд ли имеет какой-либо смысл. Можно сделать только одно замечание. Такое развитие было бы (и должно стать) необходимым, но только после политической стабилизации в республике.
Между тем, 14 февраля 2008 года (в тот день, когда президент Путин отвечал на хорошо отобранные вопросы) в Ингушетии было совершено вооруженное нападение на сотрудников патрульно-постовой службы МВД Ингушетии. Шесть человек были ранены. 8 февраля 2008 года неизвестные открыли огонь по сотрудникам милиции, которые охраняли поселок Новый спорного между Ингушетией и Северной Осетией Пригородного района (Северная Осетия). Какие американские фонды стоят за этим? Может быть, журналист «Фигаро», искренне пытающийся разобраться в ситуации в республике спровоцировал эти акции? Почему после блестяще организованных выборов кривая террористической активности пошла вверх, а не вниз (что потребовало даже объявления части республики зоной контртеррористической операции)? Все это риторические вопросы, которые не могли получить ответов, поскольку вся пресс-конференция была выдержана в стилистике тостов.
По словам же Путина, «почему-то кто-то решил, что Ингушетия – «слабое звено» на Кавказе. И действительно, мы видим попытки как-то подрасшатать ситуацию под разными лозунгами, в том числе, и под лозунгами поддержки действующего Президента Российской Федерации. Я внимательно наблюдал за происходящими там процессами. О чём это говорит? О том, что нужно целенаправленно и более эффективно, может быть, и региональным властям, и федеральным решать социальные задачи проблемы людей, которые там проживают. Самая большая безработица в Ингушетии сегодня, и мы об этом хорошо знаем. Но у нас есть соответствующие планы развития республики, мы будем, безусловно, следовать этим планам при безусловной поддержке жителей Ингушетии, а мы эту поддержку чувствуем».
Начнем с озабоченности президента. Почему вдруг какой-то злоумышленник решил, что Ингушетия - это «слабое звено» в то время, когда вся страна на марше? Да потому, что факты говорят именно об этом. 16 июля 2007 года было совершено убийство 55-летней учительницы Людмилы Терехиной и двух ее детей. 21 июля 2007 года снова в Карабулаке был застрелен главный специалист Министерства по межнациональным отношениям и общественным связям республики Ингушетия Ваха Ведзижев. Ведзжиев был известным в республике общественным и религиозным деятелем, которому не раз угрожали физической расправой экстремисты. В том же Карабулаке 31 августа произошла зверская расправа над семьей учительницы Веры Драганчук (сама учительница в отличие от трагически погибшей своей коллеги Людмилы Терехиной осталась жива). Даже сам Мурад Зязиков вместе с близкими ему людьми не раз только в 2007 году становился мишенью экстремистов. В марте 2007 года был похищен отец заместителя начальника охраны президента Русланбека Зязикова 79-летний Урусхан Зязиков (он также доводится двоюродным дядей главе Ингушетии). В июле 2007 года в селении Барсуки из гранатометов был обстрелян расположенный по соседству с президентским особняком дом самого Русланбека Зязикова. 9 декабря 2007 года был обстрелян мэр Назрани Магомед Цычоев.
В конце ноября 2007 года было подготовлено «Открытое письмо» представителей общественности республики к Президенту РФ, а также высшим должностным лицам Российского государства. Текст письма подписали 81 человек. «Шоком для всех стала серия убийств, в том числе, представителей нетитульных национальностей – семей русских учителей Терехиной и Драганчук, главного врача станции переливания крови Натальи Мударовой, корейцев – отца и сына Лагай, дагестанских пастухов Булатова и Зуберова, цыганской семьи Люляковых – отца и двоих сыновей, семьи Кортиковых, Валентины Немовой, троих рабочих - Оськина В.Н., Понамарева В.Б. и Бутусова С.А., двух армянских железнодорожников – Аветисова С.А. и Хуршудяна В.С. Кем бы они ни совершались, эти преступления направлены на подрыв основ ингушской государственности, на дискредитацию ингушского народа и дестабилизацию ситуации в регионе. Эти убийства не только жестоки, но и труднообъяснимы – совершившие их не могут рассчитывать ни на что, кроме отвращения и негодования со стороны ингушей. Мы считаем, что непредвзятое расследование этих преступлений – дело чести народа Ингушетии. Мы хотим знать, кто устраивает подобные провокации в нашей республике, какие силы пытаются расшатать ситуацию, какие политические цели они преследуют, совершая столь жестокие и бессмысленные убийства мирных людей. Преступники должны быть наказаны по всей строгости закона, кем бы они ни оказались, а правда о совершенных ими злодеяниях положит конец бродящим в народе слухам и домыслам». Между тем, сегодня значительная доля информации о преступлениях против русского населения Ингушетии поступает не столько от власти, сколько от правозащитных организаций этой республики (которых нередко обличают как «неконструктивных оппозиционеров»).
Но если обращения активистов НГО считаются неправильными, а Ингушетия - вовсе не «слабое звено», то зачем тогда 25 июля 2007 года распоряжением министра внутренних дел России Рашида Нургалиева на территории Ингушетии началась «специальная комплексно-профилактическая операция»?
Если главная проблема республики - развитие горно-курортного комплекса в Джейраховском районе, то зачем 9 августа 2007 года в республику были введены дополнительные подразделения внутренних войск МВД РФ (около 2,5 тыс. военнослужащих и несколько десятков единиц бронетехники). И это притом, что помимо этого в Ингушетии располагался (и сейчас располагается) один из наиболее сильных полков Северо-Кавказского военного округа - 503-й мотострелковый полк 58-й армии в станице Троицкой Сунженского района. В задачу этого полка входит «усиление группировки МВД России на Северном Кавказе». 30 октября 2007 года заместитель министра внутренних дел РФ Аркадий Еделев заявил о продлении «профилактической спецоперации» до выборов в Государственную думу 2 декабря 2007 года. А 22 января 2008 года он же заявил, что милицейские спецоперации в Ингушетии будут продолжаться до марта (как минимум, до президентских выборов 2 марта 2008 года). Однако и этих мероприятий оказалось недостаточно. «Комплексно-профилактическую спецоперацию» МВД было решено усилить по линии российского ФСБ. 24 января 2008 года в специальном обращении пресс-службы ФСБ по Ингушетии было сказано о том, что часть республики (некоторые районы Назрани, Магаса, станицы Нестеровская) будет объявлена зоной контртеррористической операции. Лишь 3 февраля 2008 года Оперативный штаб в Ингушетии принял решение о прекращении этой операции (однако операция по линии МВД продолжается до марта). Возьмем для примера только один день в республике. Только за 22 января 2008 года в Ингушетии были зафиксированы нападение на силовиков, подрыв автомобиля и похищение граждан.
Между тем, далеко не все действия «силовиков» оправданы, а эксцессы при «зачистках» и спецоперациях работают объективно против российской власти. 9 ноября 2007 года бойцы спецназа МВД РФ провели очередную специальную операцию, в ходе которой был убит шестилетний мальчик, сын хозяина дома (где эта операция проходила) Рахим Амриев. По словам руководителя ингушской правозащитной организации «Машр» Магомеда Муцольгова, несмотря на то, что в республике «стреляют, порой и убивают», желающих служить в Ингушетии не убавляется. «Все дело в том, что командированные здесь хорошо зарабатывают. Достаточно сравнить: на штатной службе средний размер месячного жалованья оперативника райотдела милиции составляет 10-15 тыс. рублей, а зарплата прикомандированного в Ингушетию - 30-40 тыс. рублей. Плюс командировочные, боевые и прочие выплаты. Таких денег милиционеры не получают даже в богатой Москве, не говоря уже о российских провинциях». И это тоже правда, от которой не следует отмахиваться только потому, что ее предоставляют правозащитники. Повторим еще раз, значительную часть информации о преступлениях против русского населения республики дают именно правозащитные структуры Ингушетии. Большинство активистов НГО резко отрицательно относятся к террористической деятельности и исламистскому подполью. Большинство ингушских правозащитников вообще не слишком напоминают пресловутого Сергея Ковалева, из-за которого этот важный вид общественной деятельности получил ярлык предательства. Что же касается законности при проведении специальных операций, то даже в сталинском СССР понимали, что подобного рода перегибы восстанавливают местное население против центральной власти. В 1946 году, например, военный прокурор Литвы требовал принятия «срочных мер по восстановлению законности» в республике и отказа от тотальных арестов. Надо понимать, что любой незаконно арестованный или задержанный человек завтра может оказаться по другую сторону баррикады, а потому не стесняться наказывать тех, кто преступает закон с «нашей стороны»».
Отдельная тема - отношение местного населения к военным и служащим внутренних войск. В Ингушетии еще до августовского ввода дополнительных сил располагался один из наиболее сильных полков Северо-Кавказского военного округа - 503-й мотострелковый полк 58-й армии в станице Троицкой Сунженского района. В задачу этого полка входит усиление группировки МВД России на Северном Кавказе. Однако по большей части 503-й полк поминается в СМИ в связи с многочисленными нападениями на него боевиков. Автору статьи не раз доводилось побывать не только на территории Ингушетии (в первый раз в 1996 году, последний - в феврале 2006 года), но и побеседовать с военнослужащими этого подразделения российского Минобороны. В 1996 и в 2000 годах я вместе с коллегами политологами и социологами из Ростова-на-Дону и Москвы участвовал в подготовке комплексных исследований по заказу Министерства по делам национальностей (было когда-то такое министерство в составе Правительства РФ), посвященных массовым настроениям жителей Северо-Кавказского региона накануне президентских выборов. И в первом, и во втором случае нам было необходимо проведение интервью и опросов среди военнослужащих, дислоцированных в разных Кавказских республиках. И оба раза такое общение показало один и тот же результат. Военные в Ингушетии не рассматриваются как гаранты мира и стабильности. Уверен, что сейчас проведение подобного рода исследований зафиксировало бы схожие результаты. В свою очередь, военные (а также члены их семей) рассматривают свое положение фактически как положение обитателей гетто. Проводы же близких и родных российских офицеров (а на самолет, чтобы попасть на «большую землю», надо выбираться в аэропорт «Владикавказ», расположенный в Беслане) превращаются в экспедиции, хорошо описанные в «кавказских» рассказах и повестях Льва Толстого. Таким образом, армия существует сама по себе, а население само по себе. Контакты же армии и «народа» зачастую приводят вовсе не к тем результатам, которые бы считались оптимальными.
И эта ситуация существует при том, что профессия офицера в советский период (даже после депортации) считалась в Ингушетии (тогда части единой Чечено-Ингушской АССР) престижной, а служить в рядах советской армии считалось необходимым обрядом «инициации» для ингушских мужчин. Семья будущего президента Ингушетии Руслана Аушева (дослужившегося до генеральского звания) - хороший тому пример. Кстати, из четырех сыновей в семье Султана Аушева (отца будущего главы Ингушетии) трое выбрали службу в силовых структурах. Служба в КГБ была среди ингушей была менее престижной (из-за событий депортации, а поэтому она была и менее доступной), однако она не ставила выходцев оттуда в положение «изгоев» и отверженных внутри местного социума. В 1990-е гг. в Новочеркасске (до 1920 года столице донского казачества) мне довелось брать интервью у легендарного полковника Олега Лобова (он в 1945 году, находясь на службе в Австрии, был свидетелем передачи казачьих генералов Петра Краснова и Андрея Шкуро советским оккупационным властям). В 1960-е гг. (т.е. после возвращения ингушей из Казахстана) Лобову довелось служить в Чечено - Ингушетии. По его словам, даже в военной форме в ночное время он мог появляться в населенных пунктах автономии (предел мечтаний для военнослужащих Минобороны РФ сегодня). И дело здесь не в том, что советский период был лучше или хуже сегодняшнего. Конфликты в республике бывали и в годы «развитого социализма».
Для Северного Кавказа чрезвычайно важно, чтоб власть демонстрировала силу (не важно под каким флагом), последовательность и могла бы гарантировать минимум справедливости. Как отмечали российский политолог Аркадий Попов и американский исследователь Георгий Дерлугьян, для офицера из числа кавказцев престижно служить сверхдержаве, а не стране, соревнующейся с Португалией. В этом случае такую власть будут поддерживать и уважать. Иначе власть будет восприниматься как слабая и недостойная минимального уважения.
К чему же все эти экскурсы и воспоминания? Они к тому, что введение дополнительного контингента, не пользующегося авторитетом, не принесет должного результата. Какая разница, сколько представителей власти будут сконцентрированы в одной точке? Сколько бы их ни было, они будут восприниматься как прикрытие непопулярной местной власти или как вариант как инструмент власти, не способной решить социальные, экономические и другие проблемы местного населения. Следует понимать, что рост сторонников т.н. «ваххабитского подполья» - это не только приход в ряды противников власти экстремистов. Это нередко и протест (социальный или политический) против несправедливости. Как отмечает в своей последней книге «Ислам для России» известный исследователь Кавказа востоковед Алексей Малашенко, «действия власти часто вызывают раздражение у мусульман, лояльных российскому государству (выделено мной - С.М.), но резко негативно относящихся к его методам подавления исламской оппозиции. Власть не делит исламистов на радикалов и умеренных, да и вообще сваливает в кучу всех, кто по тем или иным причинам, расходится во взглядах с вставшими на путь конформизма пастырями традиционного ислама».
С этой несправедливостью власть борется неохотно, а военных население рассматривает не как представителей федерального центра, а как гарантов сохранения преференций для региональной власти. Проблема же восстановления справедливости и легитимности региональной власти не решаема только в формате «военного усиления». Необходимо лишать привлекательности идеи и лозунги «ваххабитского подполья». А сделать это одними военными демонстрациями нельзя. В этом смысле совершенно прав Алексей Малашенко когда говорит о том, что адепты радикального ислама «поступают в соответствии с собственной логикой (а не в соответствии с правозащитными увещеваниями - С.М.), чувствуя за собой если не поддержку, то симпатию значительной части общества. Они прекрасно умеют пользоваться лозунгами социальной справедливости, критиковать коррупцию, жуликоватость официального духовенства. И все это подавать в ясной и понятной религиозной оболочке». А потому задача российской власти - победить «жуликоватость» и коррупцию не только на Северном Кавказе, но и в центре страны. Вопрос же не в том, сколько танков и военнослужащих будет находиться в той или иной республике, а в том, насколько эффективной является российская модель управления Кавказом вообще. Только в этом случае пребывание российских войск на Кавказе будет напоминать не литературные опыты графа Толстого, а атмосферу радушия и гостеприимства.
Изменить эту ситуацию можно только тогда, когда анализ ситуации на Северном Кавказе не будет сведен к стилистике тостов, а также обличений «врагов народа» и «западных происков» в духе пресловутого 1937 года.
