«Дело Аракчеева», как и «дело Ульмана», по степени общественного резонанса покамест и на пушечный выстрел не приблизились к «делу Щербинского». Напоминаю: тогда водителю, признанному виновным в нарушении ПДД, повлёкшем гибель губернатора Евдокимова, вкатили четыре года колонии-поселения. Замелькали белые ленточки, загудели клаксоны, даже местные «единороссы» заблекотали что-то о несправедливости — и приговор отменили.
Причина гражданского мельтешения очевидна: «дело Щербинского» было воспринято моторизованным населением как недвусмысленная угроза своей рубашке, которая ближе к телу. «Дело Аракчеева» таким образом не воспринимается. Какая-то там Чечня, кого-то там то ли убили, то ли не убили… помимо объяснимой ругани политически активных граждан в адрес российского кривосудия случалось даже наблюдать в блогосфере рацеи на тему «пособник режима от режима и огрёб». Иными словами, «дело Аракчеева» делом Аракчеева и остаётся. На собственную шкуру никто его примерять не спешит.
Зря, граждане. Это дело — далее речь пойдёт о всей совокупности «чеченских дел», известных и не очень — вас касается вне зависимости от того, посещаете ли вы выборы и прочие митинги.
Вспомним обстановку.
Офицерам вменили три убийства, а не хулиганку и не карманные кражи. Возникает вопрос: а почему дети гор не попробовали достать «виновных» этнически своеобразными способами, исторически развитыми в Чечне?
Храбрые, но пожелавшие остаться неизвестными джигиты; кровная месть по благородному закону гор; падкие на сенсации СМИ, которые «мессаж до пипла донесут»; и несколько десятков килобаксов на обеспечение всей операции, включая получение установочных данных на самих обвиняемых и их родственников до седьмого колена…
После знаковых событий, связанных с Северным Кавказом последних десятилетий, такое выглядело наиболее вероятным сценарием.
Разумеется, неважно, что офицеры вменённого им не совершали. В рамках конфликта, который развивается в Чечне, это никак не повод отказываться от идеи «донести мессаж».
Так ведь нет, возились с судом присяжных раз, судом присяжных два, судом без присяжных три — и теперь будут возиться, футболя кассацию. Расходы на обеспечение этой возни и в денежном, и в административном выражениях несопоставимо выше, нежели на упомянутый ранее этнически своеобразный подход.
Выбор столь затратного способа «донесения» говорит по меньшей мере о том, что чаемые выгоды от случившегося эти затраты должны отбить.
Какие это выгоды, и с чьей шкуры они будут выправлены, обыватель, естественно, не задумывается. Сложно.
Что ж, можно попробовать ответить на эти вопросы вместо него и для него.
* * *
Сначала надо оценить место судебной системы в обществе.
Место суда в государстве понятно — это обособленное учреждение власти, исполняющее функцию разрешения конфликтов между подданными и их объединениями.
Но что есть суд для самих подданных, для нас с вами?
Изначальная идея суда — задолго до полковника Кольта — заключалась в том, чтобы более или менее уравнять возможности людей в возмездии друг другу. И делалось это не в силу каких-то возвышенных соображений, а в качестве средства рутинной профилактики крупных неприятностей.
Вот представьте себе. Уже не слишком первобытное племя. Крупный мужик чмырит мелкого мужика, отнимает у него еду и всячески затрудняет существование. Мелкий мужик, конечно, может взять дубину, чтобы отмахаться, но крупный, естественно, возьмёт дубину ещё побольше. В результате мелкий мужик будет вынужден компенсировать свои физические недостатки тактикой. Подстережёт оппонента у выгребной ямы и ахнет по затылку в момент раздумий о высоком. А для предупреждения последствий добьёт, лишив племя сильного охотника. Племени и лично вождю такое нужно? Не говоря уж о сценариях, в которых излишне фрустрированная жизнью омега бросает в деревенский колодец куски тухлого мяса…
То есть суд, как ритуал, обряд, установление, учреждение был нужен человеческому сообществу для того, чтобы предотвратить крупный ущерб, наносимый неконвенционными средствами. Лишить человека процентов на обиду.
И сделать это можно было, только устроив так, чтобы долг не копился. То бишь предоставить человеку возможность адекватного (по мнению общества) возмездия нынче, чем неадекватного после. Предоставить человеку возможность наносить другому человеку безнаказанный ущерб.
При этом не стоит обманываться словами о «справедливости», «правосудии» или, смешно сказать, «беспристрастности», относимыми к суду. Известная русская пословица «Закон что дышло» всегда и везде было и будет более корректным описанием ситуации. Но можно назвать главный признак сколько-нибудь работоспособной судебной системы: ущерб от человека человеку, санкционированный судом, остаётся намного меньше ущерба, который угрожает в случае отсутствия санкции суда или непризнания такой санкции.
Этот признак, хоть и главный, всегда был довольно расплывчатым, и его выраженность была обратно пропорциональна наличию у сторон возможностей разобраться между собой помимо суда.
Например, в Средние века достаточно сильно различались между собой правосудие феодала, который мог переждать вспышку народной демократии в родовом замке, и судебная система в городах, где шансы излишне увлёкшейся городской верхушки пережить бунт были значительно ниже.
Итого, в сухом остатке: для общества, для подданных, суд — это оружие. Конечно, несколько отличающееся от лома или нагана, но именно что специализированное средство причинения ущерба окружающим.
Следовательно, результаты «чеченских дел» необходимо оценивать как результаты обращения с оружием. И здесь можно и нужно вспомнить времена почти отдалённые. Полтора десятка лет тому назад.
«В начале февраля 1992 года начались нападения боевиков Дудаева на военные городки российских воинских частей сопровождавшиеся захватом оружия, боеприпасов и боевой техники. Прикрываясь женщинами и детьми, они врывались на территории городков, вели беспорядочную стрельбу, разворовывали военное имущество».
Рискуя вызвать хоровые завывания толерантной и мультикультурной публики, отмечу, что вряд ли женщины и дети участвовали в этих действиях по принуждению.
Захваченное оружие позднее использовалось по прямому назначению: убивать людей, чаще всего русских, и ломать вещи, которые не хотелось отбирать у русских. Вломились в квартиру бородачи с автоматами, а дальше уж что воображение подскажет. Не ваше — их.
А до того захваченное оружие надо было освоить, научиться (или вспомнить, как) разбирать, собирать, чистить и смазывать.
Таким образом, в процессе имеем четыре стадии.
Во-первых, обезвредить чужое оружие методом гевалта, прикрываясь вопящими и жестикулирующими нонкомбатантами, то есть индивидами, неполноценными в милитарном смысле (проще говоря, своими женщинами и детьми, в которых гуманные дурачки стрелять не будут).
Во-вторых, захватить это оружие.
В-третьих, освоить его.
В-четвёртых, применить по назначению ради собственной выгоды, в первую очередь против чужих нон-комбатантов (прежде всего — чужих женщин и детей), потому что комбатант — он злой, он и пальнуть в ответ может.
В качестве примечания отмечу, что создать, произвести оружие сравнимых качеств чеченцы не способны, ибо для такого производства требуется достаточно высокий уровень цивилизованности, проявляющийся в согласованных и сложных действиях при развитом разделении труда. Только захватить и освоить.
«Дела» Ульмана и Аракчеева показывают нам, что тот же самый процесс продолжается и сейчас. Да, он идёт на другом уровне, более высоком, он идёт медленнее, ибо в него вовлечены не военная база и местный тейп, а гораздо более многочисленные человеческие сообщества. Но он здесь, он никуда не делся.
Чеченцы — и шире, кавказцы — сейчас отнимают у нас и осваивают сами новое оружие. Это российский суд.
Рискну утверждать, что обезвреживание российского правосудия кавказцами есть свершившийся факт.
Мне могут возразить, что не только кавказцы в нужные кабинеты деньги заносят. Не спорю. Проблема, однако, в том, что купно с практикой занесения денег кавказцы уже давно обеспечили себе в РФ место социально неполноценного населения, которое вчера то ли с гор, то ли с деревьев спустилось, местных законов не понимает, потому что читать не умеет, живёт своим укладом… своеобразные социальные «нон-комбатанты», «женщины и дети», которых положено содержать и обихаживать, которым простительны и обязательны крик, плач, перманентное состояние аффекта и прочие смягчающие обстоятельства. Это своего рода социальная симуляция, умелая и эффективная.
Конечно, это сильно отличается от индивидуального имиджа «гордого горного орла», но здесь речь идёт о собирательном отношении ко всему сообществу, а не конкретным его представителям. И здесь образ крикливого и пронырливого базарного бабья много адекватнее орлов, волков и прочего геральдического зоосада.
Кроме того, такое положение, как и было сказано, приносит неоспоримые дивиденды. Например, когда в той же Кондопоге доходит до практики «выдачи чеченской общиной подозреваемых» — это фундаментально отличается от безыскусного «занести денег». Это уже индикатор положения дел, при котором российское правосудие в принципе не способно нанести вред определённым группам населения. Справедливо заслуженный вред в том числе.
В практическом плане идеальным воплощением такого рода кавказских привилегий служит «дело Гамидова».
Опять-таки, мне могут возразить: а вы не оскорбляйте кавказцев. Не провоцируйте горных орлов выклевать вам глаза. Не выкрикивайте гадостей в адрес Гамидова — ведь у него есть травматический пистолет, а у вас, страшно вымолвить, бейсбольная бита в багажнике, которая в данной ситуации не опаснее каменного рубила миллионолетней давности. Вообще, опускайте глаза и проходите мимо. Ибо мир и толерантность. Берегите пищеварение. А если уж не повезло, то не доводите до суда, и не случится вам мордой об стол.
Спешу вас обрадовать: какие-то моральные претензии к этой позиции уже излишни. Дело в том, что «дела» Ульмана и Аракчеева такую линию поведения полностью обесценили.
Они показали, что на смену этапу обезвреживания суда как оружия пришли этапы его захвата и освоения.
Раньше условный «гамидов», нагадив в нашей среде обитания так, что не отвечать было невозможно, просто любопытствовал о прейскуранте. Скажем, убийство русского в городе Н. стоило N зелёных, в городе М. — M евро и так далее. Механика принятия нужного решения «гамидовых» не интересовала.
Здесь же мы имеем дело со скоординированной и продуманной кампанией, направленной не на избежание последствий собственного поступка, а на получение заранее заданного результата.
Хорошо, ответят мне, но всё же — мы-то тут при чём? Аракчеев попал под зряшную раздачу на высочайшем уровне: «воля чеченского народа», особое постановление Конституционного суда, кажется, сам Солнцеликий и Двусрочный что-то там говорил о «доказанной вине»… при чём здесь обычный гражданин?
А при том, что последние годы в РФ строилась такая замечательная вещь, как «вертикаль власти». И строилась она (спросите у лоялистов, они подтвердят) затем, чтобы положение дел «наверху» без искажений транслировалось «вниз». Потому что «наверху» Солнцеликий, а «внизу» мелкие местные бюрократы, которые не знают, как надо, и от них-то весь вред народу происходит.
Строили вертикаль, строили и наконец построили. По этой вертикали ситуация, именуемая «делом Аракчеева», без искажений будет транслироваться «вниз». На нас с вами. Речь уже не пойдёт о «воле чеченского народа», будет вполне достаточно воли «местной общины», не обязательно чеченской. И Конституционный суд трепыхаться ради нас с вами не станет, хватит суда следующей инстанции. Не баре.
Ведь долго, тщательно и на всю страну объясняли, как такие дела делаются. И если есть такие, кто думает, что те самые «местные общины» пропустили объяснения мимо ушей, пожалуйста, выскажите это публично. Очень хочется посмеяться.
И опять мне возразят: так ведь мы же ходим, потупив глазки, оружия у нас нет, за Ульмана с Аракчеевым — вон сами почитайте! — не вступаемся и даже всецело их осуждаем… нас-то за что?
Да за то же, за что и русских в Чечне. За то, что у вас есть, что отобрать, и за то, что вам нечем защищаться.
«Освоение суда» открывает перед местными диаспорами технологии рейдерства, которые в принципе отличаются от нынешнего модуса операнди «купи-продай-откупись».
У вас, граждане, есть квартиры, приобретённые по закону. Есть машины, приобретённые в кредит. Есть свои бизнесы, от мелких до не очень мелких. Есть «положение в обществе», что бы под этим ни понимать.
Освоенная в вышеизложенном смысле судебная процедура по всему этому множеству бумажек, подписей и печатей, формальных и неформальных связей ударит, как молот по швейцарским часам. Только шестерёнки брызнут.
Ведь это по вам не «джентльмены удачи» будут работать, а группы, опирающиеся на привилегированную часть населения РФ. И о нынешних временах вы будете вспоминать с тоской и сожалением. Да только поздно будет.
Мелкому начальству тоже надо начинать беспокоиться. Ведь если можно организовать его смену, то зачем его покупать, да и вообще стремиться к хорошим отношениям?
Если прикинуть, сколько шерсти этаким манером можно настричь, становится понятно, что усилия, вложенные в освоение суда в делах Ульмана и Аракчеева, окупаются сторицей.
Здесь полагается прозвучать возражению «уж со мной-то этого случиться никак не может». «Меня нельзя».
Косовские сербы долго так считали. Русские в Чечне тоже.
Просто прикиньте, за что к вам может прикопаться освоенный волей какого-нибудь народа суд. И даже если «все бумаги в порядке», всё равно подумайте, что у вас можно отобрать, если очень хочется. Потом оцените количество и качество помощи, которую вы в таком случае сумеете собрать. Для себя, любимого, про которого даже в районной газете не напишут. А вовсе не для Аракчеева.
Вы же сами говорите, что «дело Аракчеева» — не ваше дело. Значит, и ваше дело «делом Аракчеева» не станет, верно?
Сейчас этот процесс ещё можно остановить мирно и дёшево. Добиться оправдания Аракчеева, Ульмана и других, показательно сорвать освоение суда. Если болезнь запустить, то потом, когда ситуация станет воспроизводиться на региональном, областном и районном уровнях, справиться с ней будет намного сложнее и затратнее.
А для начала надо осознать, что «дело Аракчеева» есть дело каждого из нас. Вот прямо сейчас и осознать, после этих долгих и запутанных объяснений.
Потому что вам вряд ли захочется объяснений, сделанных позднее и другим способом. Намного более доходчивым.
