Выборы стали свидетельством невероятной концентрации административного ресурса.
Фактически под запретом оказались любые формы неофициальной политики. Точнее, под официальным запретом оказалась сама политика.
Когда на каждом углу говорят, что ничего ещё не предрешено, ясно, что воцарилась новая эпоха железобетонной незыблемости. «Иного» опять «не дано». Больше нет борьбы с непредвиденными результатами, нет непредсказуемости, нет диалектики. Зато возникла имперская политическая сцена — с пышными декорациями, готовыми к приёму триумфатора. Багровые стяги и золочёные гербы заменены по новейшей моде гигантскими плазменными панелями, авангардные хайтековские конструкции слегка модернизированы, массовка и клакеры остались прежними.
Судя по антуражу, Путин из некоронованного императора вполне может стать коронованным. Если Путин сделает наполеоновский шаг по превращению из консула в императоры (пусть даже нетитулованного), мы окажемся свидетелями наиболее масштабной инставрации за всю историю России. Известно, что аналогичный шаг побоялся сделать в своё время Сталин, отклонив предложение принять императорский титул в качестве подарка к своему семидесятилетию.
Угасание политического неизменно оборачивается пиршеством эстетического, поэтому самое меньшее, что нам обеспечено — красивое шоу.
Зная, однако, нынешнего президента как восторженного адепта юридического разума, можно предположить, что нам будет преподнесён корпус новых гражданско-правовых установлений, «кодекс Путина».
Кодекс Путина может стать второй после сталинской конституции 1936 года, попыткой осуществления проекта Просвещения «по-русски». Полномасштабная законодательная практика, кодификация самых разнообразных сторон частной и публичной жизни, является одной из характеристик имперского строительства. Универсализация норм предполагается самой логикой концентрации бюрократической воли, которая возвещается единением светского и священного порядков, иерархии статусов и иерархии смыслов.
Выбор в пользу империи, а не национального государства, совсем не нов для России. Можно даже признать его традиционным. Это выбор в пользу равенства, против свободы.
Империя связывает свободу с суверенностью верховной власти. При этом империя гарантирует сразу три формы равенства: равенство подданных, равенство этносов и равенство земель. Любая оппозиция в империи — это оппозиция не политическому центру, а принципу универсальной власти, берущей под свою юрисдикцию бытие.
Тот, кто оказывается на периферии универсальный власти, заведомо попадает в число маргиналов. Проблема лишь в том, что тотальной маргинализации подвергается при этом политика как таковая. Имперская политика — это политика, перенесённая в область внешнего и контроля за внешним, «внешняя политика» par excellence.
Подобная расстановка акцентов отчётливо ощущается в течение всего путинского правления: фактический запрет на самодеятельную «внутреннюю политику» оправдывается последовательным отстаиванием внешнеполитического курса.
Другая проблема имперства заключается в том, что империя воплощает монополию на будущее. Монополизация будущего и есть то, что делает империю колоссом на глиняных ногах. Проектирование и стратегическое мышление заменены в настоящее время «спорами о преемничестве». Будущее оказывается в тени тактической суеты. Что можно сказать по её поводу? Нет ничего более долговременного, чем временные явления. И ничто не оборачивается более фундаментальными последствиями, чем тактические решения. Но именно за эти решения приходится платить дороже всего, причём не тем, кто эти решения принимают.
С исторической точки зрения превалирование тактик над стратегиями оборачивается кражей будущего.
Вывод: до определённого момента контролировать можно очень многое, особенно «народ по вызову» — электорат. Невозможно справиться лишь со всемирно-исторической обречённостью имперства, от любой формы которого веет сегодня неистребимым провинциализмом.
Где провинциализм, там и унылость, выступающая безошибочным признаком социальной гангрены, омертвления общественного тела.
