О сути проблемы. Так называемый "консервативный бренд" в последние годы в России стал весьма востребован. Начиная с "дефолта" 1998 г. число публицистов, называющих себя "консервативными", ежегодно росло если и не в геометрической прогрессии, то, как минимум, очень существенно.
В результате, в настоящее время у нас имеется некоторое количество разных "российских консерватизмов", из которых наиболее известны:
1) западнический, апеллирующий к моделям из американских учебников политологии ("консерватизм" в таком понимании — это либертарианство, абсолютная свобода частного предпринимательства, устранение государства);
2) карнавально-архаический, обращающийся к русскому историческому опыту столетней давности (вплоть до воспроизведения уваровской триады "православие, самодержавие, народность" и предложений восстановить монархию).
Всё остальное, включая "консерватизм структур" (это особенно выразилось в повсеместном праздновании 200-летия создания в России системы министерств, которое прокатилось по стране в 2002 г.), находится где-то между этими двумя позициями.
Между тем, на страницах газет, журналов, в Интернете ведутся острые дискуссии о консерватизме. Характерна точка зрения так называемых "левых", которые критикуют новоявленных консерваторов за то, что те пытаются воспроизводить модели вековой давности. В самом деле, эта критика вполне обоснованна. Призывы к восстановлению форм, бытовавших сто лет назад, воспринимаются либо как прекраснодушный, оторванный от жизни романтизм (кстати, требующий для своей реализации как можно больше "великих потрясений"), либо как очередная клоунада. Иными словами, традиционный национальный консерватизм не отвечает на запросы русского постсоветского общества (что касается западнического консерватизма на русской почве, то он и вовсе напоминает "сферический портрет коня в вакууме", поэтому мы его здесь обсуждать не будем). В этом главная проблема "консервативной линии" российской публицистики.
Центральный вопрос консерватизма в России. Вопрос, который задают почти все, кто скептически относится к "консервативной линии": что, собственно, вы в России собираетесь "консервировать" после всего этого (имея в виду историю последних 100 лет)? Что здесь вообще сохранилось такого, что заслуживает воспроизведения и сохранения? При ближайшем рассмотрении "консервировать", и в самом деле, совершенно нечего. Тут надо ещё отметить зацикленность публицистики на привычном для начала прошлого века консерватизме ценностей ("уваровская триада", "монархия" и т.п.) или структур ("нашему учреждению уже 150 лет, его не смогла разрушить даже революция"), на чём-то "весомом-грубом-зримом". Увы, всё это не имеет ни малейшего отношения к реальным интересам общества, которое воспринимает эти идеи как "навязывание схем" или "развлечения бюрократов". Тем не менее, российское общество в основе своей крайне консервативно. Но вовсе не в тех смыслах, которые придаются этому термину публицистикой.
Зарубежный опыт. Странное понимание термина "консерватизм" в России приводит к тому, что идеология, скажем, американских неоконсерваторов воспринимается здесь как какая-то "подмена понятий" или даже "схоластическая чушь". Столкнувшись с тем, что американский "неоконсерватизм" ни структурно, ни идейно не похож как на привычный российский, так и на штампы из либеральных учебников, его просто перестают анализировать. И совершенно зря. Тем не менее, мне не хотелось бы посвящать эту статью непосредственно изложению взглядов американских неоконов — это слишком академический вопрос. Моя задача другая: сделать попытку перевести хотя бы некоторые доступные нашему пониманию неоконсервативные идеи на язык, который был бы понятен в России.
Преодоление ситуации постмодерна как творческая задача нового консерватизма. О Западе уже почти сто лет говорят, что он "переживает эпоху заката". В то же время западная история продолжается, несмотря ни на что. Но создаётся впечатление, что Запад теперь движется рывками, даже какими-то вулканическими извержениями, по методу "яркая кратковременная вспышка" — "долгое затухание и охлаждение". При этом, конечно, "закат" продолжается. Россия, как можно заметить, находится почти в той же ситуации на протяжении века, а то и больше. Но если раньше у "исторических вспышек" была какая-то внутренняя основа, была опора на определённые культурные и смысловые иерархии, то в эпоху постмодернизма, когда всё, в принципе, равно всему, когда никакого смыслообразующего центра нет, всем этим "вспышкам" цена оказывается невелика (они, вне зависимости от их основ, воспринимаются как разновидность дешёвого карнавала). В результате, "средний человек" утрачивает смысл жизни, точнее, всякую потребность в том, чтобы подниматься над бытовым уровнем, утрачивает то, что в европейской литературе называют passion. "Пассионарность" во всём мире сходит на нет. Естественно, у тех, кто этим недоволен, появляется желание вернуться к неким "традиционным" (возможно, искусственно сконструированным) основам жизни, где эта самая passion воспринимается как нормальное повседневное состояние. А вот как к ним возвращаться — это уже своего рода философская техника. О ней и поговорим.
Истоки "нового консерватизма". Итак, люди задаются вопросом: есть ли что-то постоянное и вечное в этом меняющемся хаотическом мире, где всё приравнивается ко всему, а все едва-едва сложившиеся формы разрушаются буквально на глазах? Очевидно, что прежние консервативные ценности потеряли смысл. Государства и политические системы гибнут, идеологии меняются, структуры рушатся… На что можно рассчитывать в этом хаосе помимо, так сказать, постоянности явлений чистой физиологии? (Кстати, в этом секрет успеха околофрейдистских учений — они довольно долго и успешно заменяли "консерватизм"). Ответ "нового консерватизма" таков: помимо "физиологического" человек может рассчитывать только на себя, на свои внутренние ресурсы, на свою "пассионарность", на свою личную связь с вечностью. Одновременно он должен стремиться к тому, чтобы не оказаться одному в борьбе с хаосом. Для этого он должен формулировать свои внутренние ценности так, чтобы они были понятны другим. Иными словами, "новый консерватизм" ставит своей задачей ни больше, ни меньше как создание единой рациональной основы для человеческих действий против нарастающего хаоса.
"Жизнь" как основа новоконсервативной онтологии. Итак, говорит неоконсерватор, есть идеи и настроения, которые побуждают людей к действию, к созиданию. И, напротив, есть идеи, есть настроения, которые погружают массы в депрессию, в бездействие или разрушительную деятельность, вызывают нежелание участвовать в процессе преодоления хаоса и энтропии. "Жизнь" как основа бытия противостоит "смерти" (собственно, Лео Штраус, отец современного неоконсерватизма, никогда не скрывал, что во многом следует за Ницше). "Новый консерватизм" утверждает, что в сохранении и поддержании, в пресловутом "консервировании" нуждается сама "жизнь". Это и есть абсолютная ценность неоконсерватизма. Задача состоит в том, чтобы любыми средствами поддерживать vitality, "жизнеспособность", волю к жизни. Другое дело, что средства эти надо контролировать, дозировать. Но, в принципе, если волю к жизни в данных конкретных условиях хорошо поддерживают какие-нибудь факельные шествия и массовые спортивные парады, то их следует бесстрашно использовать. Главное, чтобы средство возбуждения "жизнеспособности" правильно контролировалось теми, кто понимает, куда должна двигаться возбуждаемая масса.
Единая система ценностей. При этом неоконсерватизм (по крайней мере, в американском варианте) постулирует существование некоего общего "праязыка", системы ценностей, разделяемой всем человечеством. В конкретном случае с США речь идёт о системе либеральных ценностей, но, как представляется, это не единственно возможный "праязык". Тем не менее, неоконсерватизм считает необходимым оперировать вот такими понятными всем идеями, ни в коей мере не концентрируясь на "национальном". Точнее, метод состоит в следующем: неоконсерваторы говорят, что либеральные ценности являются национальными ценностями американского народа, но одновременно это то всеобщее, что Америка даёт миру. Думается, повторить этот опыт в иных условиях вполне возможно. Таким образом, неоконсерватизм получает возможность самым простым способом совмещать "национальное" и "общечеловеческое". Мессианская нация несёт человечеству те ценности, которые в принципе должны разделять все люди.
Экзистенциальная основа неоконсерватизма. Неоконсерватор в исходной точке своего пути, как можно убедиться, переживает момент "духовного рождения". Оно состоит в осознании отсутствия исторической и вообще какой бы то ни было предопределённости. Человек должен неким "молниеносным откровением" осознать, что, по сути, в мире существуют только он и Бог, которые ведут между собой сложный диалог, и в нём возможны любые повороты. При этом Бог использует для диалога всю окружающую реальность. И более того, задача Бога состоит вовсе не в том, чтобы заставить человека разгадать некий скрытый смысл бытия (постулируется, что такого смысла нет и быть не может). Бог просто ставит перед человеком задачи, которые тот должен решать. При этом уровень задач, их последовательность и сложность непредсказуемы (тут можно вспомнить — и американские неоконсерваторы это делают — библейскую книгу Иова, которая даёт своего рода идеальную поведенческую модель: "Бог дал, Бог и взял, да будет имя Господне благословенно"; однако речь здесь идёт не о фатализме, а о постоянном личном "суде" с Богом). Принцип такого восприятия можно сформулировать примерно так: "жизнь кажется хаосом, но на самом деле это не хаос, а ежедневное испытание твоей души Богом".
Отказ от истории и историцизма. История, как считают неоконсерваторы, и представляет собой такой хаотический поток событий. Никаких экстраполяций и предсказаний, никаких объясняющих исторических моделей нет и быть не может. Создатели таких моделей — "лжепророки", "язычники", поклоняющиеся творениям собственного интеллекта (тому, что К.Поппер называл "историцизмом" и считал основой всех тоталитарных систем). Тем не менее, одну модель неоконсерватизм всё же признаёт: он рассматривает историю как арену борьбы сил "жизни" и "смерти", как сферу перманентной войны. Но исход этой схватки далеко не предрешён (впрочем, здесь возможны варианты — их разбор в американской литературе традиционно воспринимается российскими комментаторами как "протестантско-фундаменталистская схоластика"). Задача человека — принять в этой борьбе "правильную сторону".
Отказ от предопределённых форм. Точно также неоконсерваторы, в идеале, отказываются и от приверженности каким-либо заданным формам государственного строительства, политического поведения и так далее. Силы "жизни" могут проявляться в любой форме. Поэтому неоконсерватор не имеет права отказываться от понимания каких-то новых явлений и движений — его задача состоит в том, чтобы поставить их на службу "жизни", поэтому он должен проникать всюду, и всюду добиваться лидерства.
Система действий "вызов-ответ". Единственно возможная разумная тактика, по мнению неоконсерватизма, это — после того, как историцизм и приверженность формам отметены — ответы на "хаотические" (которые, как мы уже выше сказали, в понимании неокона, вовсе не хаотичны) вызовы. В ответ на вызов, в частности, конструируются и различные социальные учреждения, и как только они перестают удовлетворять решению возникшей задачи, они демонтируются. Однако постоянная жизнь в системе "вызов-ответ", постоянное "бодрствование перед лицом Бога" — это и бытовой идеал неоконсерватора.
Прецедентность истории. При этом неоконсерватизм не отказывается окончательно от анализа исторического опыта. Он просто меняет образ истории — для неоконсерватора она представляется не процессом, а своего рода "библиотекой", в которой хранятся прецеденты ответов на возникавшие когда-либо вызовы (история выглядит примерно так же, как прецедентное право англосаксонских государств).
Наступательный характер неоконсерватизма. Обладая такой "библиотекой прецедентов", неоконсерваторы считают себя вооружёнными в смысле поиска ответов на вызовы. Однако главное в "новом консерватизме" — стремление выйти за рамки уже известных прецедентов, формулирование ответов на вопросы, которые ещё не поставлены (так сказать, желание "обогнать Бога"). Отсюда в качестве "страсти" и средства поддержания "жизненной силы" неоконсерватизм предлагает постоянную экспансию, как идейную, так и чисто политическую, а также — и военную. С точки зрения неоконсерваторов, экспансия полностью обоснованна, поскольку речь, по их мнению, идёт о распространении "правильных" и "всеобщих" ценностей. Иными словами, любой неоконсерватор всегда логически объяснит свои действия и докажет их необходимость ради победы "высшей правды".
Роль творческой элиты и управление массами. Естественно, "духовное рождение" неоконсерватора случается отнюдь не со всеми людьми. Те, кто осознал "благословенную хаотичность бытия" и необходимость постоянно жить в системе "вызов-ответ" (а это отнюдь не так просто — "достигается упражнением"), вполне обоснованно может считать себя элитой. Характерно, что неоконсервативная элита не ставит целью сохранение собственной элитарности, а настроена на распространение своих ценностей. Она считает, что ответ на известный вопрос Ницше о массах — "можно ли сделать их благородными?" — может быть утвердительным. В идеале всё человечество должно перейти на неоконсервативные позиции. Однако для элиты очевидно, что сразу переделать людей из числа "не-элиты" нельзя, поэтому в отношении масс допустимы различные способы манипуляции, "благородная ложь" ("noble lies" из работ Лео Штрауса), макиавеллизм. Единственное требование — каждый раз объяснять себе и соратникам, что такое поведение в данных условиях обоснованно.
Творческая элита, осознавшая "экзистенциальные основы", по мнению неоконсерваторов, должна создавать различные виды "общин" — в виде клубов, компаний единомышленников и т.п. Задача этих "общин" — постепенно брать под контроль общественные процессы, взаимодействуя друг с другом.
Тут не следует впадать в примитивную конспирологию — никакого "неоконсервативного заговора", конечно же, не существует. Есть реальное общественное течение, склонное к мессианству, весьма деятельное и, кстати, прекрасно идеологически подкованное. Более того, оно владеет определёнными политическими и психологическими технологиями, которые позволяют ему успешно решать многие сложные вопросы.
Хотелось бы в очередной раз обратить внимание читателя на то, что, во-первых, американский неоконсерватизм — это не "блажь", не "схоластика" и не "цирк" (а именно в таком стиле его характеризуют многие наши комментаторы, даже неглупые), и он заслуживает самого серьёзного анализа. И, во-вторых, неоконсерватизм "штрауссианского" стиля представляет собой очень полезную социальную технологию, которую не грех бы и заимствовать (хотя бы частично) и адаптировать. Тем более что все его "ноу-хау" открыты для всеобщего доступа.
