Когда в Соединенных Штатах вовсю бушевали политические страсти вокруг личностей кандидатов в Верховный Суд, 99,9% российской прессы эту бурю эмоций проигнорировало. Наверное, потому что было просто не совсем понятно, в чем сыр бор, ведь ни одна российская судебная инстанция не имеет для наших сограждан характера "священной коровы". Поэтому происходящее квалифицировали как внутриполитическую американскую склоку, благополучно о ней забыли, и обратились к "вечному" — иракскому вопросу.
Подобное положение вещей, очевидно, неизменно со времен Ахеменидов и Эллады. Как было объяснить глубинную суть афинской системы правосудия, ее нюансы и ее институты обществам, где доминантой являлась освященная традицией и религией фигура монарха, являвшегося тем сакральным центром, от которого зависели все блага и милости? Что там говорить, афиняне не смогли толком объяснить значение происходящего у них даже таким же грекам, как они, но только проживавшим в Спарте
Две страны испытали глубокое воздействие античности на свои политические институты. Это революционная Франция и постколониальные Соединенные Штаты. Но если риторика революционной Франции изобиловала жертвенными корнелиями и фермопилами, а какой-нибудь Сен-Жюст мог часами рассуждать о Бруте, то американская мысль испытывала пристрастие к более "спокойным" консервативным сюжетам.
Джордж Вашингтон создал Орден Цинцинната, по сути, выразив в этом жесте квинтэссенцию понимания президентской власти, ограниченной только сроком и моральными обязательствами, после которой "благодетельный диктатор" становится частным лицом. В принципе, вся американская политическая система изначально чертилась "по Аристотелю", который полагал, что наилучшей формой правления является сочетание демократии, монархии и аристократии. Выборный Конгресс символизировал демократию, президент — эрзац-монарха, а Верховный Суд США — аристократию.
Между высшей юридической инстанцией в Америке и классическим афинским Ареопагом много общего. Это и пожизненное пребывание магистратов в составе суда, и главное — сакральный характер решений этого института, далеко выходящий за привычные рамки юриспруденции.
Помимо судебных полномочий, Ареопаг следил за священными округами божеств в Аттике. Его современная "реинкарнация" в лице Верховного Суда США имеет огромные возможности по определению и регулированию культурного и политического климата в Соединенных Штатах. Во всей красе это было продемонстрировано в президентство Рузвельта, когда "третья власть" стала самым серьезным препятствием на пути "Нового курса", регулярно объявляя мероприятия администрации неконституционными. Запланированная Рузвельтом реформа Верховного суда была провалена, да и вдобавок оппозиция реформам "New Deal" получила реальную возможность поспекулировать на тему о "диктаторских замашках" президента.
С тех пор борьба за Верховный Суд является одной из самых драматичных страниц в современной политической истории США. Силы, контролирующие Верховный Суд, определяют парадигмы общественного развития этой страны, и это не пустые слова. Недаром же Эйзенхауэр считал основной ошибкой своего президентства назначение председателем Верховного суда Эрла Уоррена.
Именно Уоррен санкционировал отмену расовой сегрегации в общественных школах, изменил систему голосования в сельских районах по принципу "один человек — один голос" и произвел еще одно, помимо десегрегации, революционное изменение в американской повседневности, определив процессуальные нормы ареста подозреваемых в совершении преступления (знаменитое по кинофильмам зачтение прав при задержании). С формальной точки зрения, судья Уоррен ответственен за начавшуюся радикальную перестройку американского общества — не в меньшей степени, скажем, чем судья Уильям Бреннан за ее продолжение. Именно Бреннан был вдохновителем и организатором легализации абортов в США в 1973 году (тридцатилетие решения знаменитого дела "Роу против Уэйда" не так давно с шумом отметили феминистки и антидискриминационные группы). И, между прочим, в том же году в Штатах гомосексуализм был исключен из списка психических расстройств.
Вероятно, именно деятельность Уильяма Бреннана убедила консервативную часть американской элиты в том, что для проведения в стране действительно эффективной консервативной политики (или, как минимум, отсутствия радикальных либеральных реформ) Верховный Суд нужно контролировать полностью. По этой причине фигуры, не являющиеся со стопроцентной гарантией людьми правых взглядов с четко определенными позициями, скажем, по тем же самым абортам и по клонированию, выглядят подозрительными.
Это блестяще продемонстрировало прошлогоднее дело с выдвижением в Верховный Суд кандидатуры Харриет Мейерс. Лично преданная президенту Джорджу Бушу-младшему еще со времен его техасского губернаторства юрисконсульт Белого дома, казалось, не должна была вызывать никаких возражений среди консервативных групп поддержки американского президента. Но случилось диаметрально противоположное — всеобщее недовольство правых против своего "любимого президента" возглавил его же бывший спичрайтер Дэвид Фрам. Под давлением отнюдь не либеральной общественности, а консерваторов Харриет Мейерс взяла самоотвод, и была заменена на более приемлемого для этой публики своими взглядами Сэмюэля Алито.
Среди самых принципиальных консерваторов в Америке отношение к Верховному Суду вообще резко отрицательное как к институту. Патрик Бьюкенен не без оснований жестко охарактеризовал деятельность американского "Ареопага" Новейшего времени как "пятьдесят лет тирании юристов".
Принципиальные исторические решения Верховного Суда, если опять вспомнить легализацию тех же абортов, не поддерживались подавляющим большинством американских граждан. Аналогичные рискованные решения дали возможность федеральному правительству грубо вмешиваться в компетенции штатов вплоть до силового воздействия (десегрегацию в Алабаме, например, осуществляли с помощью федеральных маршалов и Национальной гвардии, фактически насильно впихивавших чернокожих студентов в университетские аудитории).
С точки зрения подобных Бьюкенену пуристов консерватизма, деятельность Верховного Суда вообще не имеет ничего общего с изначальными замыслами отцов-основателей Америки (что, в общем-то, и немудрено).
По сути дела, Верховный Суд превратился из хранителя базовых американских ценностей в главный рычаг радикальных либеральных преобразований в Штатах. Реальное противодействие диктатуре "правознатцев" противникам Верховного Суда видится исключительно через "реформы снизу", когда организованное сопротивление "морального большинства" достигнет таких пределов, что его волю уже не смогут игнорировать ни Белый дом, ни Капитолий, ни всемогущие СМИ.
Кстати, когда в России только возникла идея об Общественной палате, либеральные СМИ предпочитали с возмущением писать об антидемократическом характере данного института, а поборники русской старины — искать ей аналоги в закромах отечественной истории. Вспоминали зачем-то и Земский собор, и Боярскую думу. Но если судить по маневрам Общественной палаты, то ее сравнение с Верховным Судом США было бы более уместным. А вот возмущение либеральной общественности было воистину неадекватным.
Оба института сейчас роднит готовность не просто санкционировать не поддерживаемые обществом проекты, но как бы освящать их своим "моральным авторитетом". И если в Соединенных Штатах борьба за кандидатов, выражающих настроения большинства американцев, сейчас достигла определенной финишной черты, после введения в него консерваторов Робертса и Алито, то в России все только начинается. Неглупые либералы отлично понимают, что подобные антидемократические структуры для реализации нужной политики имеют определенные преимущества. Читайте Леонида Радзиховского, который прямо и честно пишет об этом: "на прямых выборах люди таких политических взглядов практически не имеют шансов, народ их почти наверняка не выберет, — а правящая бюрократия привлечет".
