Виктор Зубков, с его актуальными нагоняями министрам и подчеркнутой заботой о «слабых и ущемленных», — весьма показательная в этом отношении фигура. Особенно на фоне нынешней российской элиты, главным умением которой стало умение выстраивать пропагандистские муляжи и демонстрировать приверженность некой условной «стратегии стабильности», суть которой едва ли способен до конца внятно сформулировать хотя бы один представитель «политбомонда».
Его принадлежность к «позднесоветскому стилю», столь напоминающая «позднесоветского аристократа» Е. Примакова, также подтверждает наличие у главы государства не только «респекта» к более старшему поколению руководителей (к которому принадлежал и его идейный и политический наставник А. Собчак), но и определенного политического чутья и даже вкуса.
Однако дело не только и не столько в политическом стиле, как может показаться на первый взгляд. И само назначение Зубкова — не только и не столько ответ высокопоставленным функционерам президентской администрации, несколько заигравшимся в «преемника». Его назначение — также стремление до известной степени вернуться к реальной политике в условиях, когда значительную часть политической элиты формируют даже не «функционально-промежуточные» фигуры, а сугубо «представительские» персонажи, весьма активно заполняющие думские кресла и телеэкраны.
Действительно, в ситуации перехода президентской власти из рук в руки (при вполне возможной слабости будущего президента, который очевидно будет лишен харизмы своего предшественника, ибо повторить эффект «deus ex machina» образца 1999 года не представляется сегодня возможным), необходимо сохранить институт, способный осуществлять текущее управление страной, разрешая актуальные задачи, а не имитируя некоторую текущую стабильность, что весьма успешно к удовольствию основных «заинтересованных групп» осуществлял экс-премьер М. Фрадков.
Таким образом, Путин, вполне в духе своего предшественника Ельцина, неожиданной «рокировочкой» нарушил «политический штиль» последних месяцев, когда основные усилия российского политического класса и экспертного сообщества свелись к гаданию на «кофейной гуще», осуществляемому едва ли не дедовским способом.
Однако, как представляется, гораздо более важен контекст, в котором осуществлялись все подобные «ритуально-символические действия».
«Четырехлетка» по преимуществу виртуально-пиаровских побед действительно подошла к концу. При этом «победителями» в лице верхов «политического класса» России были проигнорированы практически все фундаментальные вопросы политического бытия России (которые активно подменялись политической мифологией и фразеологией), и прежде всего — вопрос о том, в каком политическом качестве находится страна и куда она может перейти вследствие трансферта власти.
Российская элита, похоже, была готова решительно отбросить второй закон диалектики (о взаимопереходе количественных и качественных изменений), а полуатомизированное общество, утомленное «нефте- и газодолларовой стабилизацией», похоже, забыло о том, что сладостный соблазн инерционного развития всегда заканчивался в России последующими революционными потрясениями. Однако это «сонно-блаженное» состояние оказалось если не сломанным, то существенно поколебленным последними событиями. Власть, преуспев в выстраивании разнообразных «вертикалей» и в установлении контроля над политическим пространством России, решила вернуться «на грешную землю».
Примечательно, что главный виновник сюжета с выдвижением представителя прежнего поколения элиты В.Зубкова — президент Путин — фигура, выросшая из «пены» русской постмодернистской революции 1990-х годов, сокрушившей традиционную многовековую государственность, культурное ядро, механизмы консолидации общества и тип социальной структуры исторической России, оставляя на ее месте социальную и смысловую пустоту. Путин же представляет собой ту часть постсоветской элиты, которая смогла пережить «бурю и натиск» ельцинского периода и политически выжить, адаптировавшись к условиям Постмодерна с его торжеством «денег» в качестве критерия для полагания всякой ценности. Собственно, таковым было практически все политическое окружение главы государства — с поправкой на еще меньший масштаб «личностных параметров» (в этой связи характерен прозвучавший отзыв о Зубкове как едва ли не о единственном там «порядочном профессионале»).
Так или иначе, действующую российскую элиту образуют пользователи не ими самими созданного ресурса, менеджеры, могущие управлять страной как закрытой квазиэлитарной корпорацией, но не способные и не желающие открыть каналы «обратной связи» с обществом и предложить ему мало-мальски качественную стратегию и образ будущего. Таких понятий в «постмодернистском новоязе» российского «правящего класса» просто не оказалось. Поднимать ворох «проклятых вопросов» о политической сущности и призвании России, обнажившихся в бурные 1990-е, эти люди упрямо не хотели, предпочитая плыть по волнам социальной апатии, усталости и деградации.
Консолидированная и умиротворенная Путиным элита способна управлять Россией только как статичным объектом, своеобразным подобием «потемкинской деревни», ибо боится снова открыть «черный ящик» постмодернистской стихии, предпочитая загонять ее в условное подполье (забывая, что последняя способна безо всякого Майдана разрушить Россию путем каждодневной «молекулярной агрессии» в виде столь многочисленных антисоциальных инстинктов и проявлений, с которыми сталкивается в повседневности российский обыватель). Нахождение же реального, а не бутафорского ответа на вызов постмодернистской стихии 1990-х требует ревизии всего ельцинского «наследства», на что нынешний правящий класс никогда не пойдет в силу своей генетической с ней связи. Он способен продуцировать очередные идеологические муляжи, оправдывающие «статус-кво» и усыпляющие критическое сознание, раз за разом перекрывая для России реальные конструктивные политические и идеологические альтернативы. И, более того, следуя своей постмодернистской «коммерческой» логике — методично разваливать то, что еще могло работать в существующих условиях — СНГ, союзное государство с Белоруссией, остатки ВПК и социальной сферы, науки и образования.
Поэтому подлинный смысл проекта «преемник» до сегодняшнего дня состоял в нахождении душеприказчика, способного и далее поддерживать этот компромисс со смысловой пустотой Постмодерна. Вера в возможность удержать постмодернистскую среду управляемой с помощью разного рода вертикалей, партийных структур, безальтернативных выборов являлась главной ставкой нынешней российской элиты. И вместе с тем — ее крупнейшим заблуждением, связанным с неадекватной оценкой складывающейся реальности. И поэтому любой «наследник»-гарант постмодернистского консенсуса, независимо от личных качеств, должен был нести с собой политическую, смысловую, кадровую и иную Пустоту, которую невозможно победить с помощью пиара и любых политтехнологий. Что означало неизбежное торжество энтропии и распада.
В то же время смысл политического действа с назначением Зубкова, в котором проявился инстинкт самосохранения российской элиты, достаточно прост. Российская элита достаточно скоро будет «зажата» между невозможностью последовательно интегрироваться в западное сообщество в ее нынешнем статусе и неспособностью управлять разрастающейся «клоакой» (термин С. Кургиняна) с ее маргинальными смыслами. И весь вопрос состоит в том, сумеет ли ее наиболее здравомыслящая часть, хотя бы в интересах самосохранения, мобилизовать остающийся конструктивный потенциал российского общества. Другого шанса — помимо сближения оказавшейся один на один с угрозой аннигиляции элиты и осознавшей невозможность выживания без консолидации все еще здоровой части общества российская история не знает, ибо надежды на самоорганизацию «здоровых структур» общества снизу, замещающих актуальные патологические образования, по всей видимости, тщетны.
Однако будет ли означать выдвижение Зубкова действительный «возврат дыхания и сознания» с переходом к долгосрочной конструктивной стратегии развития России, остается вопросом. Ибо изменить современные настроения и устремления российской элиты способна, похоже, только новая «пограничная ситуация», связанная с угрозами самим основам бытия России и обрушивающая ложную стабильность. Найдется ли в этих условиях фигура, способная построить новую модель существования российского «политического класса» — вопрос вопросов политического бытия современной России.
