ЗАПОЗДАЛОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ
Запоздалая отставка правительства России вновь оживила тему качества политических решений и понятности государственной политики для простого гражданина. «Путинский стиль» продолжает сохранять определенную невнятность и «зашифрованность», но дело не только в Путине… То, что народ не вполне доверяет даже своему сверхпопулярному президенту видно по тому, как после неоднократного разъяснения Путиным причин отставки правительства, продолжались многочисленные звонки граждан на радиопередачи прямого эфира с выражением недоумения и непонимания такого шага. Многие никак не могли поверить объяснению, озвученному самим президентом, а именно в то, что просьба Фрадкова об отставке стала определенной неожиданностью и для самого Путина. Похоже проявившие себя «трудности восприятия» отразили народную веру в некое высшее совершенство верховной политической власти, в её неизменную «сакральность». Верящим в такое бывает трудно смириться с признаками несовершенства, и в частности, поверить в то, что верховной властью что-то не «схвачено» в таком деле, как формирование правительства.
В то же время реальное функционирование любой власти, конечно же, от идеала весьма далеко. Поспешные шаги по повороту экономики лицом к человеку, предпринимаемые в последние два года президентства возбуждают не только энтузиазм, нередко и — тяжкие вздохи об утерянных возможностях. Расслабленность верховной власти, почившей на лаврах беспрецедентного рейтинга, привела к чудовищной по современным меркам потере исторического темпа. Ведь большинство их этих шагов, в том числе и связанных с кадровыми перестановками, можно было сделать на 4-5 лет ранее.
В связи с этим опять встает, если так можно выразиться, основной вопрос практической политологии: что возможно сделать ещё для большей эффективности власти? Как для ускорения принятия необходимых решений и их реализации, так и для страховки общества от принятия катастрофически некомпетентных решений, способных затормозить развитие страны либо вообще разрушить государство.
Это кстати не вопрос «преемственности курса». Преемственность больше всего волнует зарубежных партнеров Путина и олигархов, — тех, которые на верхушке пирамиды, для них любые изменения могут быть только к худшему. Какая преемственность между «ранним» Путиным и путинской политикой последних двух лет? Она весьма условна. Стало бы лучше, если бы Путин был более «преемствен» самому себе со своим прежним курсом «на Америку», сдачей военных баз на Кубе и во Вьетнаме? Навряд ли.
Это скорее вопрос допустимого по меркам реальной политики компромисса между эффективностью политики в широком смысле и её жизнеспособностью: мы должны стремиться к наиболее быстрому достижению национальных целей, но без того, чтобы в результате сами цели государственной политики не были бы отторгаемы народом, как чуждые и поэтому нежизнеспособные. Также без того, чтобы приблизившись к цели, осознать вдруг её химерность…
ПОЛИТИЧЕСКИЙ СОМНАМБУЛИЗМ: ЛЕЧЕНИЕ
Один из очевидных и давно известных способов «лечения» политической деменции: взращивание такой конкурентной политической среды, которая бы искоренила возможность закрепления монополии на политическом поле. Что делается и чего не делается в России по этому поводу — хорошо известно. Были сделаны определенные шаги в пользу диверсификации партийной структуры и новый избирательный закон, влияние которого, впрочем, пока оценить трудно.
Однако, надеяться, что свободная конкуренция на политическом поле станет универсальной панацеей для решения проблем российской политики, было бы столь же наивно, как надеяться на то, что невидимая рука рынка решит все проблемы экономики. В обоих случаях мы бы впали в ошибку упрощенчества и «научного фатализма». Очевидно, что нужно искать дополнительные возможности для улучшения качества политики. Одним из таких факторов является система отбора сбалансированных политических решений: «система сдержек и противовесов».
Идея использования оппонирующие друг другу политические институты с целью выработки наилучшей политики, конечно, не нова. Более того, ещё гораздо раньше её теоретической формулировки, она применялась на практике неосознанно. Как известно, в США в настоящее время необходимость баланса между тремя ветвями государственной власти постулирована, как часть системы «американской демократии». Согласно этой идее, каждая из ветвей своим авторитетом и данными ей полномочиями удерживает остальные от узурпации власти и от принятия поспешных решений. А среди последних могут быть и весьма судьбоносные для нации — такие, которые по прошествии времени могут быть признаны обществом «катастрофическими», или «безумными».
Никто, однако, не доказал, что для успешного функционирования «системы сдержек и противовесов» ветвей власти должно быть именно три, а не две или скажем четыре. При ближайшем рассмотрении видим, что баланс исполнительной, законодательной и судебной власти, наблюдаемый в США — не универсальный постулат, а следствие культурной традиции американцев, в которой с одной стороны понятие закона стоит в центре легитимности любой из ветвей власти, а с другой — сама светская власть организационно полностью отделена от религиозных учреждений (она, впрочем, не полностью отделена идеологически, но это не имеет отношения к качеству принятия текущих политических решений).
Альтернативой американской системе политического балансирования является, например, иранская система, в которой институт светской выборной власти, включая избираемый парламент, сдерживается ветвью религиозной власти, в свою очередь тесно связанной с судебной системой. В некоем урезанном виде баланс между светской и религиозной властью существует и в Израиле: через функции Главного раввината и участие религиозных партий в парламенте и правительстве. Такой баланс играет значительную роль в формировании внутриполитических и частично внешнеполитического курса еврейского государства. В других странах Ближнего Востока мы также можем наблюдать в различной форме светскую власть, «балансируемую» авторитетом священника.
ЖРЕЦЫ И КОНУНГИ
Вообще говоря — власть военной аристократии, сдержкой и оппонентом которой является власть жреческая — это наиболее древний из известных механизмов разделения и балансирования ветвей власти. Его присутствие можно, например, обнаружить в поступках политиков-жрецов древнего Египта, о которых написано на стенах пирамид. У полукочевых племен индоевропейцев — наших языковых и генетических предков — правящая элита на протяжении тысячелетий была разделена на касты «наездников» («конников», «конунгов») и «жрецов». О положительном влиянии таких политических механизмов на социальную сферу косвенно свидетельствует и то, что ни одна другая цивилизация не просуществовала дольше египетской, а традиционная племенная религия предков европейских народов оказалась столь жизнеспособной, что просуществовала около 5 тысяч лет. Нет никакой уверенности, что срок жизни современных мировых религий когда-нибудь приблизится к этой цифре…
В московской России подобный тип системы сдержек и противовесов видимо продолжал существовать и после принятия населением (и жрецами) христианства до самых реформ Петра, когда упразднением патриаршества у церкви была отобрана её традиционная роль модератора и «легитиматора» светской политики. Церковь превратилась с той поры в послушный инструмент светского государства.
Уничтожением главного (и единственного влиятельного) оппонента своих реформ Петр решил основную, как тогда ему представлялось задачу: ускорение воплощения в жизнь своих далеко идущих реформаторских замыслов. Они тогда не только государю-императору, но и многим другим в России представлялись очевидно и бесспорно правильными, а малейшее отклонение от них — казалось государственной изменой. Вместо независимого и отдельного от светского государства института патриархов, учреждалось «Министерство духовных дел», на чиновников которого возлагалась задача поддержания государственной идеологии, частью которой должно было стать православие. С введением Петром должности «обер-прокурора Синода», назначаемого государем и обязанного быть «оком государевым» внутри церкви, ни о какой самостоятельной позиции церкви по текущим политическим вопросам, разумеется, речи уже быть не могло.
Такая ситуация продолжалась до самого падения царизма в 1917 году. Очевидно и то, что, став игрушкой в руках династии Романовых, церковь потеряла столь необходимый её авторитет, чтобы каким-то образом влиять на ситуацию. И после падения Романовых нереализованными оказались надежды на положительную роль церкви, её влияние в сторону смягчения нравов и улучшения политического стиля во время революционных событий и в годы гражданской войны.
Значение авторитетной оппозиции для нормального функционирования и воспроизводства всей государственной системы в целом долгое время не было до конца понятно и в Европе. Однако в дальнейшем, после серии европейских политических катастроф и войн рубежа XVIII-XIX веков в Европе стали задумываться над ограничением своеволия светской государственной власти, в первую очередь — власти самодержавной, а также и в равной степени своеволия власти избранной, давления «толпы», произвол которых нередко грозил большими бедствиями.
ПОЛИТИКА ЭФФЕКТИВНАЯ И ЖИЗНЕСПОСОБНАЯ
Но что такое в политике «хорошее решение» и чем оно отличается от «плохого»? Ответ невозможен без учета особенностей политической сферы. В ней критерий «хорошего» или «плохого» решения всегда субъективен, вернее «объективным образом» привязан к субъекту, его устремлениям и предпочтениям. Поэтому решение, принятое в результате открытой борьбы мнений, всегда несет в себе меньше риска впоследствии быть оцененным, как «ошибочное». Ведь в такой ситуации у потенциальных критиков «объективно» меньше зацепок, чтобы впоследствии обвинить власть в «неучёте мнения оппозиции», «закрытии глаза на очевидные факты» и т. д.
Также ошибка ошибке рознь. Ошибка из-за невозможности знания каких-либо обстоятельств или неожиданного изменения ситуации — это совсем не то, что ошибка из-за открытого пренебрежения мнениями, фактами, нежелания поделиться властью или собственной организационной несостоятельности. Она должна оцениваться по-другому: власть, совершающая ошибки первого рода, определенно нуждается в улучшении.
Напротив, если было сделано все возможное для принятия правильного решения, однако, тем не менее, решение оказалось ошибочным из-за объективного недостатка информированности, такая ошибка есть результат неизбежного риска любых решений, и с точки зрения «потребителя политических решений» — это не повод ни для реформ, ни для оргвыводов. Для последнего случая верна поговорка: «не ошибается лишь тот, кто ничего не делает».
Катастрофические последствия политических решений, принимаемых волею эмоций, личного тщеславия либо просто неверного расчета в результате неадекватной оценки фактов стали более ясно осознаваться политической мыслью Европы XIX века. Якобинский террор, пожирающих своих собственных инициаторов, наполеоновское вторжение в Россию, несмотря на настойчивые советы императору туда не соваться и другие широко известные примеры…
Французские маршалы, например, так и не поняли, зачем необходимо вторгаться на российскую территорию, однако военная субординация не позволила сформировать оппозицию мнению Бонапарта во французском генштабе. Наполеон «оставил без возражения слова графа Дарю, что эта война в сущности не популярна и что никто в армии не понимает, зачем она ведется» — пишет в своих заметках по этому поводу известный русский историк Е.В.Тарле.
У «серийного победителя» неприлично спрашивать: «для чего?», но если бы решение принималось более коллегиально, возможно, массированного вторжения в Россию не было бы вовсе. Возможно, вместо гибельного для французской армии массированного вторжения была бы какая-нибудь более ограниченная военная кампания, одновременно и более удачная для французского императора. А если бы и случилось поражение, то оно не воспринималось бы, как следствие личных амбиций диктатора, но как принятие неизбежных рисков активной внешней политики. В этом случае оно и не подорвало бы в такой степени национальный дух французов и их доверие к власти, как военная катастрофа в России.
Итак, после бурных событий рубежа XVIII и XIX веков политическая мысль Европы погрузилась в размышления относительно оправданности безграничной власти, будь-то власть единоличная или коллективная. В то же время в России пересмотра прежних воззрений не происходило ещё и потому, что в результате блестящих побед Александра и Николая статус России в мире в первой половине XIX века значительно вырос. России, казалось бы, не о чем беспокоится. Такая ситуация отнюдь не способствовала готовности российских элит учиться на чужих ошибках.
Расплата настигла страну и её правящий класс в середине столетия, когда из-за близорукости и некомпетентности в дипломатических вопросах страна была втянута в Крымскую войну при крайне неблагоприятном для себя международном положении. Одновременно, оказалось, что из-за многолетнего бездействия в вопросах внутренней политики Россия опять отстала от уровня развития европейских держав в технологическом, организационном аспектах и вопросах военной теории. То, что общество не осознало эти угрозы заранее и не приняло меры — было очевиднейшим следствием отсутствия авторитетной политической оппозиции, способной реально влиять на политические решения. Однако и на этот раз правящий класс ничему не научился, что привело к втягиванию в новую катастрофическую для России серию войн в начале XX века.
Симптоматично, что даже перед своим окончательным издыханием царский режим окостеневающей рукой все же умудрялся «командовать» как казалось ему оппозиционной церковью, проводя кадровые чистки в её высшем руководстве — в частности непопулярно смещение митрополита Владимира в 1914 году. Разрушая таким образом любую основу для формирования новой системы сдержек и противовесов, светская власть рыла себе могилу уже в самом прямом смысле слова. С падением царизма традиционный для православия институт патриаршества был восстановлен, духовная «обер-прокуратура» упразднена, однако у церкви теперь не оставалось ни организационных сил, ни кредита доверия для того, чтобы играть хоть какую-нибудь роль в разворачивающихся в России событиях…
После долгого перерыва, на этапе ельцинских реформ авторитет церкви вновь возрос, и наметилась её новая роль в обществе. Однако, крикливый стиль новой «демократической» политики, построенный на компромате и черном пиаре, категорически отталкивает церковь от публичной политики из-за опасения «снижения стиля» и нового падения авторитета. По этой и по ряду других причин в обозримом будущем восстановленная церковь навряд ли сможет вернуть себе позиции и роль политического противовеса, которую она так успешно играла в допетровской России.
НАДЕЖДА НАЦИОНАЛЬНОГО МАСШТАБА
В ситуации, когда церковь все ещё очень слаба и избегает участия в политической жизни, отсутствие баланса ветвей власти грозит на каждом новом зигзаге истории превратиться в бедствие национального масштаба. Россия остаётся страной повышенных политических рисков, что не способствует, конечно, и росту благосостояния её граждан. Правление Горбачева и Ельцина наглядно продемонстрировало, что может означать для нации поспешные решения верховных вождей, полностью уверенных в своей собственной правоте, однако при этом недостаточно квалифицированных практических политиков.
Следует опять подчеркнуть, что наличие выборной и даже конкурентной политической системы ещё не означает работающий механизм политического оппонирования и противовеса. В России, например, такого механизма до сих пор нет, несмотря на наличие активно работающего парламента и несовершенную, однако все же постоянно совершенствуемую судебную систему. Однако, ни парламент, ни Конституционный Суд не имеет достаточного авторитета в обществе, чтобы влиять на политические решения, принимаемые Президентом. В обществе, где позиция главы державы обладает «сакральным статусом», реальное оппонирование президентской власти со стороны имеющихся в современной России политических институтов невозможно. Для этого у потенциальных противовесов просто недостает политического веса.
Между тем, отсутствие сбалансированной систему власти еще более увеличивает политические риски в стране, где согласно основному закону смена верховного владыки происходит каждые 8 лет. За такой срок не каждый молодой инженер, пришедший на производство или в НИИ, успевает научиться у своего старшего наставников, как вести самостоятельную работу. Глядя на президентство Путина, трудно избежать вывода, что к концу своего срока президент только-только успел научиться править и стал немного понимать истинные нужды страны и отличать зерна истины от «лапши на уши», которую ему в изобилии вешали на уши его зарубежные «друзья» и многочисленные подчиненные. Сколько же ждать, пока этому успеет научиться следующий президент? К тому же в России президент — гораздо более независимая фигура, чем, например в США. Отсюда и необходимость иметь на этом месте политика более высокой квалификации. Но как этого добиться? Увеличение срока президентства — может стать опасным лекарством, ведь даже длительное президентство рано или поздно заканчивается…
Уход Путина неожиданным образом дает возможность решить эту, казалось бы, нерешаемую головоломку. Президент должен уйти со своего поста, чтобы сформировать институт оппонирования и баланса высшей президентской власти. Если бы это произошло — это было бы самым значительной сменой политической парадигмы в России со времен Петра.
По сути Путин должен стать своего рода светским аятоллой, «шерпом» и наставником будущего президента. Конечно, для этого Путину понадобился бы некий официальный статус, возможно должность председателя Совета Безопасности РФ, о чем уже ходили слухи, или какая-либо специально введенная для этой цели должность. В последнем случае без изменений в конституции, по-видимому, не обойтись…
Наиболее интересным, хотя и не столь вероятным, вариантом по нашему мнению был бы вариант, при котором Путин становится спикером Думы либо председателем Конституционного суда. Это давало бы шансы на «вдыхание» жизни в эти все еще недостаточно авторитетные ветви власти. В случае Конституционного Суда, переезжающего в Санкт-Петербург — эта ветвь власти оказалась бы и на некотором удалении от Кремля, что также могло бы способствовать ее независимости от президентской власти.
В дальнейшем, этот опыт мог бы быть воспроизведен и даже превращен в традицию. Естественно, речь идет не только об использовании опыта бывшего президента, но, прежде всего об утилизации накопленного капитала «политической сакральности» для решения задач реальной политики: формирования в стране баланса ветвей власти. Словом, есть определенная надежда, что уход Путина на одну из других высших государственных должностей приведет к тому, что существующая в России лишь в теории система «сдержек и противовесов» наконец-то реально заработает.
