Все время, прошедшее после раздела СССР обращение к теме реальной интеграции оставшегося после него пространства вызывает в большинстве случаев желание либо стыдливо замолчать этот вопрос, либо лукаво утопить тему в многочисленный придумываемых препятствиях, оговорках и бесконечно выискиваемых резонах.
Если о теме интеграции говорить в принципе считается возможным, то о вопрос о реальном воссоединении тех или иных территорий порождает неизбежную попытку отговориться ничего не значащими словами.
Спектр лукавых уверток, путем которых определенная часть политиков и экспертов пытается уйти от сути вопроса предельно широк, но на сегодня наиболее часто используются три лукавые мифа.
Первый, больше касающийся экономических а не государственных моментов реальной интеграции, — это вопрос о цене на энергоносители: «Хватит продавать газ по льготной цене! Мы в рынке — и газ будем продавать по рыночной цене, хоть Украине, хоть Белоруссии, хоть Германии!»
Второй — воспроизводящий старую присказку «лишь бы не было войны» полутезис-полувопрос: «Ну, не воевать же с ними (с Украиной, Грузией, Эстонией, Латвией — не важно) из-за этого (Крыма, Абхазии, Нарвы — опять таки, не важно)!»
Третий — еще один странный вопрос: «А зачем объединяться (например, с Украиной)?» или схожий «А зачем возвращать себе Крым?» «Важно не объединение, важно иметь прозрачную границу, чтобы всегда можно было съездить, если что — купить дом, пожить. А воссоединение для этого вовсе не нужно!»
Миф № 1: цена за энергоресурсы
Первое лукавство состоит в том, что стратегический и геополитический ресурс рассматривается как сугубо рыночный товар. У рыночного товара есть рыночная цена. От того, в каких отношениях ты находишься с покупателем — враждебных или союзнических — неважно. Рынок есть рынок, цена есть цена.
Подобный подход неверен и либо свидетельствует о полном безумии его сторонников, либо об их сознательном лицемерии. Если все, имеющее спрос, рассматривать исключительно как коммерциализуемый товар, то почему бы тогда, во-первых, точно также не распродать содержимое музеев, библиотек и прочий национальный ресурс, по понятным причинам такой продаже не подлежащий. Во-вторых, почему бы, например, не открыть публичную торговлю ядерными боеголовками? Почему, вместо того, чтобы класть на поле боя тысячи людей, преграждая вермахту дорогу в Закавказье, нельзя было договориться с Германией и поставках ей нефти из Баку в обмен на стабилизацию фронта на этом направлении? И почему, собственно, на внутреннем рынке газ следует продавать по внутренним ценам, а не мировым…
Ответы более или менее очевидны, но в сути своей они сводятся к тому, что рыночное значение того или иного ресурса может значимо отличаться от его же политического и стратегического значения. Как известно, предельно рыночные США предпочитают покупать практически по любым ценам нефть на мировом рынке — но держать про запас собственные основные месторождения нефти.
Коммерциализируется то, что для продавца является относительно излишним, те ценности, утрата которых не нанесет ущерба своему государству, но приобретение которых не приведет к недопустимому усилению потенциального противника.
Ресурсы стратегического значения, в частности нефть и газ свою коммерческую составляющую имеют лишь во вторую очередь. Получаемый за них денежный эквивалент — лишь некое скромное вознаграждение как за то, что ты этим ресурсом поступаешься, так и за проявление тобой доброго согласия поделиться этим ресурсом.
Отсюда можно отметить два момента.
Во-первых, в каждом конкретном случае, когда страна решает уступить подобный ресурс, наиболее важно не то, сколько вообще в данный момент за этот ресурс можно выручить, а то, хочешь ты делится с данным конкретным партнером или нет, и насколько хочешь.
То есть, если ты не хочешь чтобы у данного актора политики был данный ресурс — ты ему его не продаешь вообще ни за какую цену — например, никому не придет в голову продавать атомные боеголовки Аль-Кайеде. Если некий актор для тебя просто международный политический и торговый партнер, и ты хочешь просто развивать с ним рыночные отношения и ничего не имеешь против того, чтобы у него была нефть или газ — ты продаешь их ему по рыночной цене.
Если это твой союзник и ты заинтересован как в том, чтобы помочь ему, так и в том, чтобы теснее привязать его к себе — продаешь по льготной цене.
Если речь идет о близком союзнике, который тебе особо дорог и важен — то продаешь, скажем по собственной внутренней цене, как собственному региону.
И когда это естественное и простое положение вещей подменяется нелепыми воплями: «Всем — по рыночной цене!» — то это есть и демагогия, свидетельствующая о безграмотности людей, выдающих себя за носителей рыночного мышления, но в том же рынке практически ничего не понимающих. Потому что и в современных «рыночных отношениях» (если их вообще можно назвать такими) «все всем по одной цене» как правило никто никогда не продает. Для одних партнеров — одна цена, для других — другая. Этим — вообще ничего не продадим, этим — скидка 10 %, этим — 40 %, этим — вообще 60 %, а этим — в долг, в рамках беспроцентного кредита на пятьдесят лет рассрочки.
И когда в рамках приведенного лукавого рассуждения иные политики или комментаторы начинают твердить нечто вроде: «Почему Россия должна содержать Белоруссию, поставляя ей дешевый газ?» — они просто делают вид, что, с одной стороны, не знают самый простой ответ: «Потому, что не хочет, чтобы ее содержала Америка на аренду от своих военных баз», а, с другой стороны, делают вид, что не знают разницы между себестоимостью продукта и его конъюнктурной ценой.
И разговоры о том, что «Нельзя Белоруссию содержать за счет российских пенсионеров» — простая ложь, потому что даже при старой, до повышения, цене, по которой Россия продавала газ Белоруссии — она все равно получала на этом определенную выгоду, поскольку и эта цена была выше себестоимости газа. То есть Россия не продавала Белоруссии газ в убыток для себя, а лишь соглашалась отказаться от некоторой части своей возможной прибыли.
И этот пример, среди прочего невольно демонстрирует, почему собственно российская власть и российская элита ничего не делают для воссоединения территорий СССР, а точнее говоря — для воссоединения земель исторической большой России, утраченных ею в результате расчленения СССР: потому что воссоединение этих территорий означает, что энергоносителями и деньгами от их продажи на мировой арене придется делиться с этими территориями и их населением.
Поэтому сегодня одно из главных препятствий для восстановления территориальной целостности страны — то обстоятельство, что нынешняя российская власть доходы от нефти и газа ставит выше, чем интересы территориальной целостности страны и государства. И дело здесь вовсе не в том, что она опасается, что необходимость делиться этими ресурсами приведет к тому, что денег не хватит на российских учителей и пенсионеров, а в том, что она боится, что денег не хватит для нее самой. Ибо значительная часть представителей нашей власти является владельцами и совладельцами нефтяных и газовых кампаний, как, впрочем, и многих других.
Правда, для определенной маскировки этого простого положения вещей. к упомянутому лукавству добавляется еще один постулат. «Сохраняя деньги, полученные от нефти и газа (и другого экспортируемого сырья), получая высокие доходы в частности за счет торговли по мировым (или близкими к ним) ценам в частности и со своими союзниками, власть делает Россию более сильной. Стало быть — более привлекательной для союзников. И тем больше у нее будет друзей. И тем прочнее будет ее положение в мире. И тем скорее соседние народы потянутся в ее состав.» А отсюда — вроде бы, чем дороже продать нефть Белоруссии, тем скорее народы Белоруссии и Украины, а за ними — и остальные потянутся назад в Россию.
Для простоты можно оставить в стороне сомнительность утверждения о том, что чем больше российская власть получит денег от продажи нефти, тем сильнее будет Россия. Это очень спорно по многим причинам. В частности, потому, что в мире есть немало очень богатых стран — а очень сильных мало. Но допустим.
Однако дело в том, что одной силы вовсе не достаточно для привлекательности и внушения любви. Самая сильная страна мира — США. Кто-то может сказать, что она пользуется в мире большой любовью?
За силу можно бояться, можно уважать. Для любви, среди прочего, нужны и другие качества — доброта, щедрость и т.д.
Конечно, если Россия сможет предъявить своим утраченным территориям и остальному миру процветание и привлекательный образ жизни, свое видение мира и человеческого счастья — страны и народы действительно будут тянуться к России. Более того, для защиты своего образа жизни и своего миропроекта — конечно нужна сила.
Но если авторы таких постулатов думают, что продемонстрировав миру образ удачливого торговца нефтью, который разбогател потому, что даже самому близкому другу ее продавал с обязательной выгодой для себя, образ мирового нувориша, разбогатевшего за счет выжимания денег из своих соседей — этот образ традиционного русского кулака-мироеда ни у кого не будет вызывать особого почтения. Тем более любви. Да, привлекательность останется — но привлекательность не образа жизни, каким бы богатым он к этому времени в России не стал (а таким путем — кстати и не станет), а самого этого богатства, соединяемого с нелюбовью, презрением и завистью к его обладателю.
То есть потянуться то кто-нибудь к России, возможно, и потянется — но в основном за ее же богатством (если оно будет иметь место). Причем с одной простой мыслью: «Это богатство создано за счет обирания нас, соседних народов. И поэтому нужно его нам вернуть!». А сколько при этом помощников найдется у жаждущих справедливости соседей?.. Да все, кто будет иметь надежду принять участие в разделе уже не только того, что российская власть выжмет из бывших братских народов, — но и всего того, что у России было испокон века.
Так что идея о том, что, выжимая путем торговли дефицитным сырьем из соседей максимального количества денег, можно увеличить тягу этих народов к России — годится лишь на то, чтобы шаг за шагом и не особенно таясь, дискредитировать ее в их глазах, создавая из нашей страны образ ненавистного ненавистного богача, составившего свое состояние на обирании соседей.
Собственно, вопрос о необходимости, в случае интеграции, делиться ресурсами с населением воссоединенных территорий является концептуальным основанием и всех других лукавств, препятствующих воссоединению.
Миф №2: угроза войны
На первый план выходит запугивание граждан угрозой предполагаемой войны. В принципе, давно известно, что как большинство граждан России, так и большинство во многих республиках сожалеет о разрушении СССР и, в общем-то, хотели бы воссоединения. В разных республиках, естественно число сторонников воссоединения различно. Поскольку внятно объяснить, зачем нужно было разрушать Союзное государство, ни один вменяемый политик и государственный деятель не может, акцент делается на то, чтобы признать, что разрушение было явлением плохим, но что поделаешь? Восстановить то нельзя…
«Тот кто не сожалеет о распаде СССР — не имеет сердца, тот, кто мечтает о его воссоединении — не имеет головы».
В отказе от интеграции, в противопоставлении своих эгоистических интересов интересам и желаниям народов — сходятся элиты разных республик. Одних — «малых» — потому, что они не хотят отказываться от роли неограниченных правителей в своих вотчинах, другой — «большой», России — потому что, как говорилось, не хотят делиться доставшимися ресурсами.
Но они не только не могут внятно объяснить, зачем нужен был раздел СССР. Они не могут объяснить и что мешает его восстановить. И не могут этого объяснить не потому, что они глупы, а потому, что им это воссоединение не выгодно. Сказать правду, то есть признать, что только они виноваты в том положении, которое сложилось сегодня — они, естественно, не могут. Но иных то причин нет — нет реально ничего, что мешало бы воссоединению, кроме корыстных интересов национальных элит и предрассудков немногочисленных экзальтированных националистов.
И поскольку невозможно объяснить то, что объяснить нельзя — начинается многочисленное помалкивание, закатывание глаз, и запугивание: «Ну-у-у-у, это ведь война! Вы что воевать хотите?».
Причем эта мнимая угроза войны выдается за нечто однозначно неоспоримое, очевидное.
Из чего берется предположение о войне? Из мысли о том, что присоединить чужую территорию можно только путем военной интервенции. Ну, во-первых, это по факту не так: в конце концов ФРГ аннексировала ГДР без всяких военных действий. Кстати и раздел СССР в основном произошел без военных конфликтов — и никто из нынешних противников воссоединения тогда, в преддверии раздела, предупреждающе-осуждающе не закатывал глаза со словами: «Ну-у-у-у, это ведь война!», — И, кстати, правильно, потому что в большинстве случаев обошлось без войны.
Во-вторых, опасность войны при воссоединении территорий существует тогда, когда это воссоединение происходит против воли проживающих на них народов. И то, не война, а опасность войны. В 1991 году большинство практически всех народов большинства республик СССР были против его расчленения — но раздел произошел и произошел без войны. То есть, опасность войны вовсе не означает ее неизбежность.
Во-вторых, вовсе не обязательно воссоединять те республики, которые воссоединения не желают. По большому счету, кроме республик Прибалтики и, возможно Грузии, население всех «независимых государств» приветствовали бы воссоединение. Кто-то может с этим не соглашаться. Допустим. Есть элементарных механизм: во всех республиках СССР проводится референдум об отношении к воссоединению. Территории, где большинство проживающих голосует за воссоединение, — включаются в процесс реинтеграции. Территории, где большинство населения голосует против, — остаются независимыми. При чем тут война?
Предположим, после подобного референдума на Украине собственно Украина и Крым голосуют за воссоединение, а Западенщина — против.
Украина и Крым входят в качестве союзной республики в состав Союзного государства, Западенщина остается «незалежной».
Где тут война? Западенщина объявит войну Союзному Государству и пойдет войной на Украинскую союзную республику? Но ведь понятно, что это может кончится одним — что в составе Союза окажутся и западные земли.
То же касается и Грузии — в худшем случае получится Грузия Союзная и Грузия независимая…
То есть в принципе война здесь есть некий крайний, вовсе не основной и крайне маловероятный вариант.
Более того. Существуют вполне конкретные территории, которые этого воссоединения хотят. Не говоря о Белоруссии, которая давно к нему готова (но к воссоединению на союзных началах, а не на началах поглощения, предлагая которое Россия уже несколько лет срывает объединительный процесс), Таджикистане, который давно просится, Киргизии, которая почти готова, и Армении, которая стоит на пороге такой готовности, к ним относятся Южная Осетия, Абхазия, Приднестровская Молдавия и Крым.
В последних четырех случаях мы имеем реальные государственные образования, которые не только не нужно никоим образом завоевывать, но которые сами на пути к воссоединению готовы снести с дороги любого, кто встанет поперек. Кого и зачем здесь пугать войной?
Нормальный человек спрашивает: «Когда Россия восстановит историческую справедливость и вернет себе Крым?»
Что ему ответить?
Настоящий ответ, ответ по существу заключается в том, что мешает воссоединению Крыма с Россией только одно — безволие российской элиты и ее ранее названные корыстные интересы.
Можно, конечно, руководствоваться многоходовым видением. Согласно которому Крым, находясь в составе Украины, обеспечивает большинство за сторонниками воссоединения, уход его оставит их в меньшинстве — и поэтому задача заключается в том, чтобы опираясь на волю большинства граждан Украины вернуть всю эту республику целиком в состав Союзного государства. Но тогда так и надо сказать: «Интересы Украины и России едины — они в том, чтобы осуществить государственное воссоединение».
То есть — наша цель — воссоединение и мы будем к нему идти.
Однако ответ то во многих случаях теми или иными политиками или экспертами опять-таки дается иной: «Ну-у-у-у, а вы готовы к войне? Ведь это означает необходимость нового завоевания Крыма!»
Во-первых, почему? Если большинство населения Крыма хочет воссоединения — при чем здесь война?
Есть один аспект заставляющий анализировать этот аспект особо: проблема крымско-татарского населения. Но это — отдельная проблема. И ее все равно надо будет решать особо и если тянуть с этим решением — то через энное количество лет России придется либо принимать у себя тысячи русских беженцев из Крыма и смириться с контролем над полуостровом Турции, либо отправлять туда экспедиционный корпус для защиты русскоязычного населения. Более того, чем дольше Россия будет тянуть с воссоединением Крыма — тем большей кровью там все может обойтись в будущем.
Но даже допустим под этим «Ну-у-у-у, это ведь война! Вы готовы к отвоеванию Крыма?» — есть действительная почва.
И что? Что в истории есть иной путь защиты своей территории, кроме готовности воевать за нее? В данном случае речь даже не о том, нужно ли воевать обязательно — а о том, что готовым (морально и технически) воевать за свою территорию нужно быть всегда.
Потому что сказав: «А Вы готовы воевать за Крым и за Абхазию?», Можно точно также сказать: «А Вы готовы воевать за Калининград?», «А Вы готовы воевать за Смоленск?», «А Вы готовы воевать за Москву?»
Тот, кто не готов воевать за самый дальний форт — кончит тем, что сдаст столицу.
Почему двести лет назад за Крым можно было воевать — а сегодня нельзя?
Война — это плохо. Но если рассматривать ее как не нежелательный, а как недопустимый вариант — надо все сдавать и сразу. Или продавать.
Вопрос в таком случае стоит не о том, допустима ли война в качестве средства сохранения своей территории — а считаешь ли ты это своей территорией или чужой. Если Крым и Украина для тебя — твоя страна — значит: «Будь Готов!», «Нерушимой стеной, обороной стальной» — и так далее.
Если чужая — значит: «Не нужен нам берег турецкий, чужая земля не нужна».
То есть требуется ответ на простой вопрос: все утраченные Большой Россией территории — это «наша страна» — или чужая земля?
Миф № 3: прозрачность границ
И поскольку сказать, например, что Крым — это «чужая земля» — даже у завзятого космополита не всегда дыхания хватит, начинается игра в третье лукавство.
А именно: «А зачем так жестко противопоставлять? Наше — не наше… Главное — что я могу туда приехать. И ты можешь. И визы не надо. И можно пожить, сколько нужно — и даже домик купить и вина попить».
Иными словами, предлагается тезис что важно не то, твоя это земля, твоя это страна или чужая — а можно ли туда приехать или нет. Соответственно, доступно это или нет. И на следующем шагу — хорошо тебе там или нет.
А на выходе — непроизвольно получается, что раз там хорошо, вот и здорово. И не важно, что это — другая страна. Таз там хорошо — то и та страна вполне может считаться твоей Родиной.
«Родина там, где хорошо». И чего Крым отвоевывать? Вот Анатолию — не отвоевываем. А ездить — ездим.
А еще можно ездить в упомянутые Майами, на остров Барбадос, на водопад Виктория, на Ниагару, на Амазонку…
Очень неплохо в Австралии, в Танзании, на острове Пасхи, на Таити и на Гаити и еще много где.
То есть в современном мире много куда можно поехать, если хватит денег на билет.
И конечно довольно важно, хорошо тебе там, куда ты приехал или нет — если плохо, чего ездить?
Но и хорошо может быть по-разному. Может быть хорошо — потому, что у тебя хватило денег на пятизвездочный отель. А может быть хорошо — потому, что ты у себя дома.
Что ты в своей стране. На своей земле. Что ты здесь не гость (пусть и богатый), а хозяин.
И вопрос о Крыме, по сути, не в том, можешь ты туда приехать или не можешь, можешь купить домик или не можешь. Он в том — твоя это страна или не твоя, твоя земля или чужая.
И дело не в «твоей», как твоей собственности, а в твоей как части того естественного ареала обитания, с которым ты себя идентифицируешь.
В этом смысле фактор территории — лишь отчасти элемент географии. Важнее, что это элемент культуры и психологии.
Приехать в Крым и быть при этом в России (Советском Союзе) — это одно ощущение.
Приехать в Крым и быть при этом в «другом государстве» — это совсем другое ощущение.
Поэтому вопрос не в том, куда ты можешь приехать — сегодня почти куда угодно, — а в том этот кусок мира, культуры и истории — твоя это страна или чужая.
Если чужая — то и ты чужой. Не только для этого кусочка страны, но и для всей нашей страны, и для всей тех, для кого этот кусочек страны — это их страна.
А если этот кусочек и эта земля для тебя твоя страна — то не надо иронически спрашивать: «И Вы что, за это воевать готовы?» — потому что это все равно, что с удивлением спросить: «Вы что, за свою страну и свою Родину — готовы воевать?»
Потому что этот вопрос показывает, что ты — не готов.
Потому что нет человека, который не готов воевать за свою страну.
Поскольку тот, кто не готов к этому — просто не человек.
