Искать «самый смертный грех» — не очень разумное дело, ибо жизнь — не учебник математики, константы жизни вариабельны, их «вес» подвержен постоянным изменениям, что обладало свойством первостепенной важности вчера — завтра может значить не более, чем луковая шелуха.
Однако возьму на себя смелость утверждать, что один из самых смертных грехов сегодня — это смешение жанров. «Смертных» — именно в прямом смысле этого слова. В нашу эпоху, когда все границы и так размыты, когда и уже не только трудно провести границу между добром и злом — уже трудно просто осознать, что «добро» и «зло» — это разные вещи и что между ними вообще имеется хоть какая-то граница — убийственно стирать в сознании людей те зыбки рубежи, которые еще остались в нём.
Европейская цивилизация зиждется на трех основаниях: римском праве, еврейском представлении о Божестве и нормах социальных отношений — Библии и греческой философии. С эпохи Просвещения к последнему комплексу идей добавляется еще одно краеугольное представление: разделение знания на две отрасли, когда наряду с полученными путем откровения фундаменталиями — неизменными религиозными истинами об устройстве и происхождении мира и базовых моральных нормах, появляется своего рода «оперативная память» — механизмы конкретного функционирования мира постигаются разумом путем применения особого инструментария, именуемого «научным методом». Полученные таким образом знания имеют принципиально иной статус, чем знания, относящиеся к первой категории, и именуются «научными знаниями». Истина как бы разделятся, появляется «дихотомия Истины» — если так можно выразиться, появляется Истина и суб-истина.
Конструкция эта, по очевидным причинам, не может быть устойчивой — и именно эта «неустойчивость» и задала абсолютно беспрецедентную для человеческой истории динамику Нового Времени — динамику интеллектуальную, социальную, технологическую и прочая.
Однако уже в конце XIX и, особенно, в XX веке стали заметны попытки «погасить» эту динамику, причем заменить дихотомию — монотомией. Монотомия же, напомним, есть редукция дихотомии, абсолютизация одной из её ветвей.
Попытки эти производились с совершенно разных исходных позиций и совершенно разными силами.
Марксистская философия, например, в её советском варианте, полностью отрицала всё трансцендентное, абсолютизировав «научную истину». Европейский постмодернизм второй половины XX века убирал эту дихотомию путем нивелировки понятия истина, приравнивая «истины» всех возможных систем друг к другу он, на самом деле, выводил истину как таковую из возможного поля познания. Но самой действенной из таких попыток, пожалуй, оказался позитивизм. Единственной Истиной была объявлена именно Научная истина: при этом понятие «сущности» вообще объявляется нерелевантным, «жрецы истины» — это именно учёные, и объектом их поиска является не сущность явлений, а их отношения между ними, выражаемые с помощью «научных законов» — постоянных отношений, существующих между фактами.
Старые традиционные конфессии также «позитивизировались», полностью приняли правила игры, по которым «религия» играет в обществе подчиненную роль, «отделена» от всего, кроме самой себя.
К концу XX века наметилась реакция на это торжество позитивизма — но отнюдь не в духе возврата к прежней дихотомии. Речь идет о тенденции абсолютизации второй её ветви, противоположной позитивизму — об иррационализме, в различных его видах.
Но и в этом случае вновь речь идёт о снятии, заглушении «животворящей динамики Нового Времени», которая является основой европейской цивилизации.
В подмороженной Советской властью России эти общеевропейские процессы идут с запозданием.
Скандал, вызванный «письмом академиков» (опубликованное в июле 2007 года открытого письма академиков президенту В.Путину об угрозе клерикализации российского общества), реакция на него РПЦ МП и сопутствующие события — есть столкновение двух позитивизмов: научно-атеистического, представленного академиками, — и религиозного позитивизма, представленного высшей церковной бюрократией Московской Патриархии.
Утверждение из «письма академиков» о том, что «все достижения современной мировой науки базируются на материалистическом видении мира» и что «опыт ученого делает религию совершенно несущественной. Большинство ученых вообще не думают на эту тему» конечно же, верно — верно в той же степени, как и то, что «вообще не думают на эту тему» в процессе своей профессиональной деятельности водитель парового катка или мусорщик — для эффективного выполнения им своих обязанностей они никак не нуждаются в этой гипотезе. Наука, строго говоря, есть искусство пользоваться определенным инструментарием, и этим искусством может с одинаковым успехом овладеть как атеист, так и представитель любой конфессии.
Превращение науки в «основу мировоззрения» — есть позитивистская абсолютизация, и, как таковая, эта фундаментальная догма, как и любая другая догма об основаниях мира, по своей сути религиозна, поскольку находится вне рамок научного метода. Хотя более вероятно — процитированные утверждения академиков есть не следствие стройного продуманного мировоззрения, но проявление определённой философско-мировозренческой безграмотности, оставшейся у почтенных академиков еще со времен их глубокой советской молодости (и вполне простительной по условиям той эпохи). Ведь то, что "Непостижимо, что Бог есть, непостижимо, что Его нет; что у нас есть душа, что ее нет; что мир сотворен, что он нерукотворен..." понимал ещё Блез Паскаль.
Выраженная академиками позиция, впрочем, вполне ожидаема. Более интересна позиция официальных церковных властей.
Как отмечается в письме, в решении XI Всемирного Русского Народного Собора принята резолюция "О развитии отечественной системы религиозного образования и науки", где "предлагается обратиться в Правительство РФ с просьбой о внесении специальности "теология" в перечень научных специальностей Высшей аттестационной комиссии".
Желание это воистину удивительно.
Аркадий Малер, один из ведущих идеологов современного православного активизма, отстаивая и разъясняя эту позицию церковных властей, пишет (сходные вещи озвучивали и церковные иерархи), что «Теология же — это в буквальном переводе с древнегреческого "наука о Боге", которая (именно как наука) в свой дисциплинарный состав включает прежде всего методологию и гносеологическую пропедевтику сложившихся в европейской культуре рассуждений о Боге, а уже потом — изложение тех догматов, которые приняты в данной религиозной традиции».
Малер справедливо указывает, что в современной Европе «не только предмет "теология", но и отдельные теологические факультеты распространены практически во всех университетах, и ни у кого, кроме крайне маргинальных леворадикалов, наличие этих факультетов не вызывает вопросов».
Однако, как отметил ещё Ницше, Бог в Западной Европе умер — и столь желаемая иерархами РПЦ для российского православия картина — есть одно и трупных пятен этой смерти. На современном Западе, как правильно отмечает Малер, «Теология — это не религиозная, а общегуманитарная дисциплина, составляющая единую сетку гуманитарных предметов наравне с философией, филологией, историей и правом. Изучение теологии вовсе не предполагает с необходимостью веру в Бога, это изучение вопроса, а не факта, в этом и состоит специфика гуманитарного подхода» — но это не Богословие — это религиоведение! Рассуждения о Божестве с позиций религии возможны лишь тогда, когда рассуждающий полагает Божество сущим и активно влияющим на жизнь людей.
Диакон Андрей Кураев, профессор Московской Духовной Академии и один из ведущих идеологов и публицистов РПЦ, справедливо замечает, что «отличие теологии от религиоведения состоит в том, что теология призвана реконструировать внутренний смысл религиозного текста — так, как он переживается адептами (автором и читателями) внутри данной религиозной традиции» (Спор двух Академий.
Казалось бы, такой подход полностью исключает подчинение теологии административной системе академического знания, основной идеей которой является «объективность знания». Действительно, при принятой в современной Западной Европе позитивистском типе религиозности, для того, чтобы занимать должность профессора богословия по данной конфессии, совершенно не обязательно даже просто верить в Бога — не то, чтобы принадлежать к этой конфессии — ибо разница между философией религии (отраслью науки-философии) и богословием там давно нивелирована. Хотя, надо отметить, такая ситуация полностью характерна именно для протестантских стран.
Католичество — даже в его современных, пост-второго-ватиканского-собора, формах — все еще сохраняет многие черты традиционной религии, и к преподаванию католического богословия в Ватиканском университете вряд ли, думается мне, допустят атеиста или христианина-некатолика. Однако в более традиционных современных религиозных системах — в иудаизме, исламе, некоторых христиански деноминациях, Богопознание все еще не отделено от веры в Бога, и что бы заниматься любомудрием священных текстов — в обязательном порядке требуется верить в Божественное происхождение этих текстов. В общем и целом такое же положение до сего момента имело место быть и в Православии Московской Патриархии.
Обеспокоенность «научной общественности» последними движениями РПЦ в сторону ВАКа и академической университетской науки вызвана смутным подозрением, что Патриархия хочет «подмять науку под себя», навязать академической науке свои критерии истинности познания мира, сделать — как это было в средневековых западно-европейских университетах — веру в христианского Бога и веру в сотворённость мира этим Богом обязательным условием для ученого, для допущения к попыткам познания мира.
Представляется, что дело обстоит прямо противоположным образом. Это Православная церковь готова сдаться на милость позитивистской науке, подчинить ее критериям познания свое умствование о Божестве, включить традиционное православное богословии в одну сетку с традиционно светской философий и историей религий. Конечно, она получит кое-что и взамен — встраивание в государственные институты, доступ к новым потокам финансирования, новую социальную нишу для своих функционеров, наконец.
Несомненно, и такой подход может вызвать озабоченность многих — но это уже выходит спор администраторов между собою, а отнюдь не спор мировоззрений.
