Оппозиция и контрэлита
Прежде чем говорить об оппозиции в современном мире, следует отделить от этого явления несколько иной феномен, с которым оппозицию часто путают. И эта путаница нередко бывает основной многих существенных политических ошибок. Я имею в виду феномен «контрэлиты».
Представители «контрэлиты» становятся «оппозиционерами» именно в тот момент, когда они входят, точнее, когда им разрешают войти в правящую элиту. В качестве одной из партий, претендующих на власть. И когда власть, то есть «правящая элита» признает их право претендовать на власть. Это самый главный признак «оппозиции» — наличие у нее формального и фактического права занимать позиции в руководящем слое государства.
Не обязательно, посредством победы на демократических выборах — «оппозиция» может существовать и в авторитарных системах, — но и путем кооптации участников оппозиционных групп в органы государственной власти.
Что такое «контрэлита»? Это совсем не просто альтернативная элита, не просто претенденты на те властные полномочия и блага, которыми обладает правящий класс. Это в первую очередь люди, которые с тех или иных мировоззренческих позиций отрицают право элиты на элитарность. Так, разночинцы, революционеры-демократы, отнюдь не стремились просто влиться в среду аристократии, они утверждали, что политические привилегии аристократии уже утратили всякий смысл, и правом считаться элитой должны обладать люди, прочитавшие множество современных научных книжек, отринувшие предрассудки традиционного общества и оттого способные отнестись к его установлениям критически. Один из лидеров русской контрэлиты XIX столетия Петр Лавров так и называл этих людей — «критически мыслящие личности». Тот факт, что эти люди пока не находятся у власти, в отличие от «графов Толстых» и «князей Трубецких», представляло собой не более, чем досадное историческое недоразумение, которое вскоре неизбежно должно быть устранено.
Точно также диссиденты, потомки партийной номенклатуры ранних лет советской власти вслед за Булатом Окуджавой терпеливо ожидали, когда для их друзей построят кабинеты. Просвещенные выпускники ИФЛИ полагали, что «их друзья» имеют право занимать эти кабинеты с большим основанием, чем полуграмотные наследники сталинской бюрократии с неоконченным средним образованием. В общем, у «контрэлиты» всегда имеются свои резоны полагать, что их места совсем не по чину занимают другие. И зачастую они оказываются способны убедить в этом едва ли не всех окружающих.
Так, масоны могли считаться «контрэлитой» по отношению к клерикалам в XVIII–XIX вв., социал-демократы — к элите раннебуржуазной Европы, наконец, «леваки-шестидесятники» с их радикальными требованиями слома традиционной культуры — по отношению не только к правым, но и к социалистам Запада, к тому времени уже принявшим существующие в буржуазном обществе правила игры.
Но если правящая элита принимает «контрэлиту» в качестве «оппозиции», значит, она отчасти соглашается с ее программными установками. То есть признает эти установки достаточным основанием для претензий на власть. Взяв в правительство французского социалиста Мильерана, буржуазия впервые признала социальный вопрос, то есть вопрос об имущественном неравенстве в капиталистическом обществе, реальной проблемой, требующей какого-то позитивного решения. Это был значительный шаг. Ни Кромвель, ни Робеспьер даже и слышать не хотели ни о каком имущественном перераспределении, видя в левллерах-уравнителях или леваках=эбертистах врагов республики и гражданских добродетелей.
Современное демократическое общество принципиально нацелено на недопущение возникновения в его среде какой бы то ни было «контрэлиты». Как только таковая возникает, ее вожаки немедленно кооптируются во власть, и прежние «борцы с системой», разнообразные Йошки Фишеры и Биллы Клинтоны очень быстро пробиваются в верхние эшелоны. Более того, для современных государственных людей иногда бывает даже полезно в самом начале своей карьеры побывать в числе упрямых бунтарей и разрушителей, покурить марихуану, откосить от военного призыва, провозгласить что-нибудь очень радикальное и столь же неисполнимое (типа «вся власть воображению»), чтобы, обретя известность и популярность, тем самым несколько ускорить процесс своей собственной вертикальной мобильности.
Разумеется, политическая пластичность западного общества имеет свои ограничения. Однако недопустимость для элиты развитых демократий определенных политических требований, допустим, тотального обобществления собственности, ни в коей мере не способствует зарождению «контрэлиты». Ибо суть в том, что этот феномен не политический, а социальный. Правящая элита теоретически способна кооптировать в свои ряды выходца из любой социальной группы, если он откажется от некоторых крайних положений своей доктрины.
Пятый раскол
Существует известная теория социальных «расколов» в европейском обществе. Тех «расколов», которые определили собой конфигурацию партийных систем в европейских странах. Создатели этой концепции норвежец Стейн Роккан и американец Сеймур Мартин Липпсет насчитали в истории Европы четыре основных раскола: центр/периферия, государство/церковь, город/деревня и, наконец, работники/предприниматели. Последний раскол является основополагающим для разделения на правый и левый сегменты политического спектра. Но в разных странах на последствия каждого из этих расколов накладываются результаты предыдущих — и мы получаем неодинаковый расклад сил. Где-то еще действуют клерикальные партии в союзе с влиятельными силами, отражающими интересы старых землевладельческих элит. Где-то правыми считаются враждебные клерикализму партии городской буржуазии. Однако, пройдя эти четыре раскола, западное общество, полагали эти ученые, рано или поздно достигает «точки затвердения». Партийная система радикально более не меняется.
На самом деле, в последнее время появились некоторые аргументы в пользу возможности очередного — пятого — раскола. И таковым может оказаться конфликт по вопросу иммиграции. Вне всякого сомнения, западное, в особенности, европейское общество в таковой иммиграции испытывает потребность: стоит посмотреть хотя бы на цифры рождаемости коренного населения индустриальных стран. Но столь же ясно, что в этих обществах будут усиливаться группы, не согласные с полной интеграцией иммигрантов и их потомков в европейское общество.
Налицо — новый социальный «раскол». Совсем не только культурный.
На стороне «иммигрантов» могут выступить некоторые наименее автохтонные слои бизнес-элиты, заинтересованные в притоке дешевой рабочей силы. На стороне «автохтонов» — широкие слои национальных работников, которые справедливо опасаются, что таковой приток разрушит социальное государство, с таким трудом выстраиваемое в течение всего XX столетия.
Вместе с тем, следует ожидать также открытое позиционирование в пользу расширенной миграции так наз. левых интернационалистов, тех, кто предпочитает в последнее время называть себя альтерглобалистами: они выступают не только против свободного движения капиталов, но и против свободного движения людей по всему миру. С другой стороны, у врагов свободной миграции, безусловно, найдутся многочисленные союзники среди сторонников сохранения национально-культурной идентичности государств Запада.
И очень вероятно, что по мере усиления остроты миграционной темы произойдет раскол как «левого», так и «правого» кластеров политического спектра. Заинтересованные в притоке дешевой рабочей силы бизнесмены предпочтут объединяться с левыми альтерглобалистами, а не правыми консерваторами. И точно также эти последние предпочтут укреплять свой лагерь за счет включения в него сторонников «национально мыслящих» социалистов. Подобная оппозиционная конфигурация уже сейчас начинает прорисовываться сквозь традиционные расколы индустриальной эпохи.
Подобный вывод покажется еще более убедительным, если мы примем во внимание, что речь идет в данном случае не только о чисто политическом, но в первую очередь — о социальном расколе, о конфликте межу центром и периферией капиталистического и, что более существенно, постколониального мира. В свое время в процессе деколонизации центр, то есть метрополии колониальной системы, предпочли отлепиться от своих бывших колоний. Однако это отделение оказалось в известной степени фиктивным, свидетельством чему и может считаться поток миграции из Третьего мира в Первый. И вот в Третьем мире уже вполне может вырасти новая «контрэлита», та, которая видит верхи западной цивилизации развращенными «гедонистической» культурой и впадшими в соблазн секуляризма и нового язычества. Примерно с таких позиций выступают некоторые обосновавшиеся в Европе идеологи так наз. «политического ислама».
Однако нельзя также исключать, что в случае ожидаемого превращения «контрэлиты» в «оппозицию», ей будут противостоять и несколько иные консервативные силы, готовые взять на вооружение те аспекты культурной идентичности Запада, которые могут оказаться под угрозой в случае гигантского наплыва мигрантов из Третьего мира. Так в числе консерваторов вскоре можно будет увидеть адептов феминизма, защитников прав сексуальных меньшинств, или же просто поклонников «белого человечества».
Впрочем, все сказанное относится хотя и к недалекому, но все же и не ближайшему будущему. Пока же раскол на «левых» и «правых», отражающий конфликт интересов предпринимателей и наемных работников, сохраняет свое значение.
Сокращенный вариант этой статьи опубликован в № 6 журнала «Смысл».
