Россию довольно долго считали литературоцентричной страной. Почему-то и интеллигенция, и "советологи" буквально до последнего времени были убеждены, что роль писателя здесь колоссальна. Между тем, легко заметить, что сразу после фантастического успеха Солженицына во влиянии на общественное мнение в 70-е и 80-е гг., после краха "перестройки" система вдруг дала сбой. Тот же Солженицын приехал в Россию в 1994-м, пытался что-то сказать, но его почти совсем не слушали и надолго задвинули куда-то в дальний угол. Правда, в последние несколько лет интерес к общественно значимой (как говорят некоторые критики, "социально озабоченной") литературе слегка подрос, но постсоветская элита всё ещё считает её дурным тоном. Ибо, как известно, бедные сами виноваты в своих бедах, никаких перспектив у общества вне картин диковатого "российского либерализма" нет, и вообще, все проблемы такого рода давно решены. О чём писать-то? Да понятно о чём: секс, криминал да сказки про мохнатых гоблинов и межгалактических космонавтов. То, что интересно обывателю.
Этот взгляд на задачи литературы пока что у нас господствует. Хотя, как ни смешно, сами наши "либералы" уже успели пострадать от него — когда посадили Ходорковского, оказалось, что из "золотых перьев" на либеральной стороне один Шендерович да пара-тройка затёртых до дыр журналистов. Все остальные были способны только истерично визжать.
Им бы, может, и хотелось теперь восстановить старую парадигму "властителя дум", да вот незадача — за 20 лет реформаторских плясок соответствующая среда развалилась, возникли совершенно новые обстоятельства. Просто так прийти в литературу и заявить "Здрасьте, я — Шендерович, ваш моральный авторитет" ни у кого не получится. Тут требуется долгая раскрутка, а результат, похоже, не будет особо удовлетворительным. Поезд, казалось бы, ушёл.
Тем не менее, зададимся вопросом: можно ли в России вырастить и раскрутить писателя (или нескольких), представляющего собой "моральный авторитет"? Как исторически это получалось?
В XIX в. такую операцию провести было несложно. Активно читающая публика даже к концу века составляла едва ли 10% населения. Количество литературных журналов было незначительно даже в самые лучшие времена. При этом существовал мягкотелый авторитарный режим, часто неповоротливый, производивший впечатление простоватого городового на углу двух улиц. Технология раскрутки писателя была до удивления проста: в одном (из трёх-пяти читаемых в лучшие времена аж пятью тысячами образованных россиян) журнале печатался автор, который: а) ставил какой-нибудь общественно значимый вопрос (включая даже бытовые); б) слегка пинал режим или церковь. Хорошо, если у автора это получалось на хорошем художественном уровне, тогда появлялись Толстой или Достоевский. Но, как правило, на выходе были "деятели очередного периода русского освободительного движения" вроде писателя Чернышевского, тогдашняя популярность которого сейчас вызывает у читателя, как минимум, недоумение, или тупо-занудного критика Добролюбова. Власть с писателями особо не считалась, но и разносов не устраивала.
После революции 1905 г. привычная метода оглушительно рухнула. Писать (и читать) стали много, почти обо всём. Неудивительно, что популярна в таких условиях была мистика, всяческое "богоискательство" и символизм. Хорошим тоном стало пинать уже не власть, а само мироздание и злобного гада-демиурга. Но почему-то на этом ни один "моральный авторитет" не вырос. Разве что, с большой натяжкой, Максим Горький…
Потом случилась катастрофа, несколько лет Великого Погрома, и в новом обществе формула литературного успеха оказалась совершенно иной. Пинать полагалось "мрачное прошлое" и его пережитки, хвалить — наступивший "рай". Писатель стал политработником и пропагандистом. Собственно, и неудивительно — ликвидация неграмотности завершилась к середине 30-х, а доля населения, приученного к систематическому чтению, достигла, наверное, 30-40%. Чего вы хотите в этих условиях?
Удивительным образом, ни один из писателей первых десятилетий советской власти, следовавший "формуле успеха", не вошёл в историю литературы. Выиграли в перспективе те, кто держал фигу в кармане, но при этом не отказывался сотрудничать с режимом. То есть занимал какую-то среднюю позицию. Перемудрившие с фигой отправлялись в лагеря, а слишком активное сотрудничество с властями превращало автора в простого бюрократа от пропаганды.
В этом смысле характерна история Михаила Булгакова, которого считают хрестоматийным примером "противостояния Мастера и Кровавого Режима". В общем-то, Булгаков как раз смог выбрать верную "золотую середину". Новая власть ему откровенно не нравилась, о чём он не преминул заметить в "Грядущих перспективах" и других статьях "белогвардейского периода". После того, как стало ясно, что "это" пришло надолго, Булгаков стал высказываться в ином духе: "ничего не поделаешь, случившееся надо принять и как-то менять в лучшую сторону". Да и жить на что-то надо, заметим в скобках. Дальнейшая судьба автора показательна.
Он не гнушался пользоваться для устройства в жизни рекомендациями Крупской и бывшего тогда в фаворе Мандельштама, не стеснялся работать на разнообразные политотделы, преспокойно посылал Сталину прошения об улучшении условий жизни — "я писатель мистический". Отдадим ему должное, писал он неизменно нечто в духе "критического реализма", даже с элементами гоголевского стиля. Не исключено, что эта позиция, вкупе с удивительным умением успешно лавировать между режимом и "имперско-националистической" составляющей революции, и оказалась тем, что нравилось в нём Сталину. Булгаков без особых последствий для карьеры публиковался в "России" И.Лежнёва и даже в самом Париже. Трудности у него в жизни были, но сравнивать их с проблемами тех, кого "закатали" на Соловки или на Колыму, попросту смешно. Булгаков дожил до, если можно так выразиться, торжества своего идеала — "национал-имперской линии" (хоть и в совершенно дубовом исполнении "сталинских соколов") — но в новых условиях, после 1937 г., оказался не нужен. Мистический уклон "Мастера и Маргариты" советская власть не приветствовала, да и всё остальное у Булгакова было слишком сложно для её текущих задач. Роль же подручного новых политотделов его совершенно не устраивала. Как говорится, "и поэтому он умер".
Тут интересно именно это ощущение "загубленной творческой судьбы", характерное не только для Булгакова в конце жизни, но и для значительного количества советских писателей. Проблема совершенно "производственная". Люди, которые своей профессией прикованы к столам, которые вынуждены ежедневно сотнями прокручивать в голове ситуации, сюжеты и концепции, в конце концов начинают себя ощущать "гениями чистого интеллекта". Им кажется, что на месте вождей они мыслили бы более гибко, решали бы все проблемы намного эффективнее. Это, конечно, далеко не так — литератор на административной должности, как показывает жизнь, неизбежно оказывается самодуром и сторонником самых тоталитарных методов управления, неспособным на компромиссы с жизнью. И тем не менее… Стремление подсказывать вождям варианты решений — в крови у российских литераторов.
Власть, стремящаяся исходить из учета реальных тенденций реальной жизни, писателей побаивается и старается держать где-нибудь в стороне, подальше от своей кухни. Такой уж у неё, у власти, комплекс. Писатели в связи с этим считают власть "бездарной и завистливой к интеллектуалам", поскольку она не пользуется их, великих мудрецов, советами. Литераторы, собираясь в кружок, упиваются обидами, которые нанёс им очередной Кровавый Режим, ругают "косных чиновников" и поют про то, как "безумный наш султан сулит дорогу нам к острогу" (причём Окуджава, написавший эти строки, в остроге сроду не бывал). В душе же каждый из них убеждён, что выбери его безумный султан в советники, на Руси сразу наступит счастие, благорастворение воздусей и произрастание озимых. Такова российская традиция.
Иными словами, никакого конфликта в стиле "художник и власть" в России не существует уже несколько десятилетий, с момента отделения церкви от государства (конфликт с господствующей идеологией, будь она марксизм или "российский либерализм" — это всё-таки другое). Существует трагедия неглупых людей, которых не пускают в управленцы на их собственных условиях. Расти полжизни из мелкого клерка в начальники треста им не хочется, им сразу подавай кабинет и генеральские полномочия (как пел тот же Окуджава, "зайду к Бэлле в кабинет, загляну к Фазилю…"), отсюда такая тяга к революциям. Но и этого мало, как показывает жизнь: даже Пушкин, будучи камер-юнкером (то есть, по-армейски, генерал-майором (!)), страдал, что власть его недооценивает. Поэтому ни один "кровавый режим" писателям власти не даёт, они же всё равно даже спасибо не скажут. Но зачастую — не даёт совершенно зря.
Интересно, как этот же русский сюжет развивался с Солженицыным, явно человеком огромного административного таланта. В начале 70-х он очевидно претендовал на роль "тайного советника вождей". Если бы вожди понимали, что иногда надо советоваться и с писателями, история пошла бы несколько другим путём. Но они этого не понимали, и в результате назойливого советчика попросту выкинули на Запад. А теперь несчастный С.Г.Кара-Мурза жалуется, что "Архипелаг Гулаг" — "идеологическая атомная бомба, сброшенная на СССР".
История последнего десятилетия ещё удивительнее. Писателем в наше время стать куда проще, чем 50 лет назад. Высказываться можно на любые темы. При желании и некоторых усилиях всегда можно найти свою нишу. Но газетной колонки и двух книг в год авторам явно недостаточно, они довольно часто хотят "порулить". К власти их, однако, не допускают. Поскольку власть сейчас — это группа посткоммунистов, делящих доходы от трубы и живущих по принципу, мягко говоря, "после нас хоть потоп" (в более грубом варианте обычно упоминается конь), то жалкое вяканье писателя про "общественное" воспринимается как признак запущенного инфантилизма. От разнообразных Прохановых просто отмахиваются, как от назойливых мух — "иди, дэлом займись, да?".
В результате ситуация в идеологической сфере складывается попросту аховая. Заявленный в 2000 г. "либерализм с национальным лицом" всё больше превращается в унылую бюрократическую рутину, не имеющую никакой корреляции с реальностью. Попытки "интеллектуалов" что-то советовать власти моментально заканчиваются воплями наподобие "кыш, пернатые!" или "пшли вон, голодранцы, самим икры с коньяком не хватает!". А спрос на литературу, тем не менее, растёт!
В этих условиях парадигма "писатель против власти" может быть легко реанимирована. Прежде всего теми, у кого есть на это средства, не будем их называть.
Всего-навсего нужно собрать группу авторов, которые будут слаженно высказывать какие-то мысли о будущем страны (наполнение может быть любым — хоть либерализм, хоть фашизм, хоть идеи чучхэ). Два-три десятка книг, которые рисуют привлекательный проект новой России, при соответствующей раскрутке в нынешних условиях всеобщей доступности Интернета, кабельного ТВ и так далее — это настоящий переворот в мозгах. Естественно, "режим" надо будет аккуратно пинать. Тут можно будет предъявить обществу и "моральные авторитеты". В результате власть в России будет ассоциироваться не с Кремлём, а с пятью-шестью "великими писателями земли русской, которые уже всё за нас придумали". Нельзя сказать, чтобы спланировать и осуществить такой проект было очень сложно. Пожалуй, это задача для одного топ-менеджера средней руки, главное, чтобы деньги были.
Власть могла бы ответить старым, давно испытанным за рубежом способом — созданием культуры так называемых think tanks, учреждений, которые могли бы использовать литераторов для выработки спектра возможных управленческих решений в разных сферах (как это уже столетие делается в США). Причём это должны быть не кормушки "для своих", а именно что аналитические центры, обслуживающие разные политические направления, отвечающие за выработку стратегических альтернатив (и отвечающие серьёзно).
Совершенно очевидно, что за такой исход событий можно дать от силы 1%. Что такое писатель в понимании нынешней власти? Да тьфу, пустое место, "детский сад, штаны на лямках", развлечение усталых дам в период климакса, и не более того… Работа с интеллектуальной средой будет отдана на откуп очередному Соросу и прочим оранжевым спонсорам (помните случай Солженицына?). Тут, увы, как с армией — нация, не желающая кормить свой собственный мыслящий слой, скоро окажется под властью чужого. Вместе с трубой и всеми доходами от неё, кстати. Но, похоже, власть именно этого и хочет. Пожелаем же ей успехов в политике перманентной капитуляции.
