— Здравствуйте, Сергей Владимирович. Первый вопрос: Марш был?
— Марш продолжается. Если говорить, выполнили ли мы заявленную программу, то большую часть выполнили. Состоялся диалог с людьми, которые пришли на митинг. Были яркие выступления, были заявлены яркие программы и цели. Было объявлено, чего мы добиваемся. Если говорить о собственно Марше — будем считать, что те 500 метров, которые мы прошли в сторону Технологического института — это и был наш Марш. В конце митинга я призывал, чтобы каждый из нас в условиях диктата режима в любой день, в любое время прошел этот путь — от ТЮЗа до Смольного, в индивидуальном порядке, с друзьями, группой. Просто прошел его, чтобы испытать себя, не как хадж, а как преодоление себя. Когда я выпишусь из больницы, то обязательно это сделаю. Я знаю, что уже в тот день более сотни человек прошли этот путь и многие из них были задержаны непосредственно у Смольного.
— Как власть мотивировала запрет Марша?
— Законной мотивировки мы не услышали. Нам пытались заявить, что на Суворовском находятся арбитражные суды, Уставной суд, который переведен на площадь Пролетарской Диктатуры. Но в день проведения Марша они не работали, поэтому мы не могли препятствовать их деятельности. Законно нас невозможно было запретить.
— Какой-то альтернативный маршрут был предложен?
— Конечно, нет! На что я особо обращаю внимание — ни в первый раз, ни сейчас никаких альтернативных маршрутов нам предложено не было. В первый раз я хотя бы сам предложил альтернативный маршрут. Власть упорно стремится изменить формат нашего мероприятия на митинг, что противоречит и Конституции и федеральному 54-му закону. И мы будем все-таки добиваться в различных судах и инстанциях, вплоть до Страсбурга, своих прав. Либо пусть они отменяют главу Конституции, которая разрешает гражданские шествия, либо соблюдают Конституцию и не препятствуют нам проводить мирные митинги и демонстрации.
— И все-таки самым ярким событием марша стало столкновение с ОМОНом.
— Я думаю, что самым ярким событием было выступление Алексея Девотченко, выступления представителей дольщиков, выступления Эдуарда Лимонова, Максима Резника. А столкновение с ОМОНом — это то, чего мы старательно пытались избежать. Когда на форуме сайта Фонтанка.Ру участник Полина просила меня: «Сергей Владимирович, уберегите людей от побоев и крови», я ответил, что сделаю для этого все возможное, но боюсь, власть настроена по-другому. Так и случилось. Им нужно было оправдать эти 8 тысяч омоновцев, весь этот милицейский туризм, который они нагнали из 10 или 12 регионов (у меня пока еще нет точных данных). Все эти беспрецедентные меры безопасности, загороженные улицы, блокированные дороги, перекрытая станция метро, весь этот произвол в отношении людей, которые не могли попасть на Витебский вокзал на свои поезда. Иначе бы мы спокойно ушли с митинга. Я предлагал — движемся в сторону Пушкинской, садимся на метро и разъезжаемся. Но им этот сценарий был не нужен. Когда я повел людей к Пушкинской, ко мне подбежал помощник и сказал: «Пушкинская блокирована, сказали, что никого не пустят». Мы, естественно, пошли в сторону станции Технологический институт — единственный путь, который был нам открыт, но и его преградили. Естественно, люди начали возмущаться, кричать. Таким образом, наше движение в сторону метро практически превратилось в марш.
— Давайте уточним: этот путь от ТЮЗа до Технологического института был дорогой домой или все-таки Маршем, своей целью имевшим Смольный?
— Нет, мы не собирались идти к Смольному, я ответственно об этом заявляю. Хотя некоторые горячие головы предлагали прорываться, но я сказал нет. Силы были неравны: нас было 2 — 2,5 тысячи, с теми, кто стоял за оградой — 3,5 тысячи человек, не вооруженных и никак не защищенных. А против нас были выставлены подготовленные, защищенные, вооруженные дубинками, водометами и прочими спецсредствами полки ОМОН. Устраивать спектакль для кого-то мы не хотели, мы стремились всячески избежать любого столкновения. И если бы нас просто пустили в метро Пушкинская, так бы и произошло.
— И Вы не поехали бы на площадь Восстания или куда-нибудь еще, чтобы продолжить акцию?
— Ну, это наше уже дело. В индивидуальном порядке или с группой людей я могу ходить по своему родному городу куда хочу и когда хочу в любое время суток.
— То есть Вы не уверены в том, что акция закончилась, если бы люди просто вошли в метро?
— Я призвал людей к тому, чтобы не прорывать омоновские цепи, а разойтись и встретиться у Смольного сегодня ли, завтра ли, или в другой какой-то день. У нас была своя тактика, свое маленькое ноу-хау, что невозможно было бы запретить. Ведь Вам же нельзя запретить пройти по улицам родного города в любом направлении, в любую сторону, мимо любого суда, любой стройки, даже опасного объекта. Вы можете это сделать, как всякий гражданин.
— Опишите действия ОМОНа, свидетелем и участником которых Вы были.
— Когда нам преградили путь, я по-доброму поговорил с омоновцами, объяснил, что нам нужно куда-то идти, раз мы уходим с митинга, и этот путь — единственный. И одну цепь мне удалось убедить — она разомкнулась и мы пошли, но следующая цепь тут же бросилась на нас со щитами и дубинками. Стали оттеснять на площадь перед Витебским вокзалом. Последовала команда «Планируйте их!», и группы омоновцев стали врываться в толпу и делить ее на квадраты, после чего бить, задерживать, тащить в автобусы. Мы оказались в «мешке» — справа автобусы, путь к Технологическому перекрыт машинами и цепями ОМОНа, сзади нас не пускают, потому что Гороховая и Загородный перекрыты. Я, естественно, рванул к Пушкинской, поймал какого-то полковника, начал его трясти: «Открывай метро, нам нужно куда-то выводить людей!» Он с кем-то связался, я представился, сказал, что организатор марша, экс-депутат Гуляев, вы будете отвечать за то, что сейчас людей подавят или побьют. Он, очевидно, струхнул, и двери на какое-то время открыли. Я стал зазывать людей в метро (у меня был мегафон) фактически из-под дубинок ОМОНа. Значительная часть была выведена, но остальные, оказались в «мешках», рассеченные на группы. Тут обратили внимание, что я «дирижирую» выводом людей. Кто-то сказал: «Этого задержать!» Ко мне бросились омоновцы, я рванул ко входу в метро и уже практически ушел, но там было много людей. Я успел схватиться за ручку двери, когда меня начали долбать дубинками. Несколько раз ударили по руке, она обмякла. Только тогда меня оттащили.
— Говорят, Вас задерживал какой-то милицейский чин.
— Целый полковник. Как раз тот, с которым я до этого говорил.
— Вы можете назвать конкретно имена людей, чиновников, на которых возлагаете ответственность за действия милиции?
— В первую очередь я возлагаю ответственность на губернатора Матвиенко. Естественно, еще на руководство ГУВД Санкт-Петербурга, ОМОНа. Начальник ГУВД — Владислав Пиотровский, руководитель ОМОНа — Кабацкий.
— Путин?
— Думаю, что теперь, после московского и питерского маршей, после откликов прессы, не только нашей, но и зарубежной, после массового избиения журналистов Путину не удастся выдать себя за юродивого: отсидеться, делая вид, что он ничего не знает. Я полагаю, он в курсе всех этих событий. Если президент не дает команду на пресечение беспредела со стороны правоохранительных органов, значит, он это поощряет, несет за это ответственность.
— Вы увязываете приезд Путина в город накануне мероприятия с последующим развитием событий?
— Нет, я не вижу связи, кроме разве что гиперболы — бои без правил. На самом деле они были не в Ледовом дворце, а на улице. И были инспирированы милицией и руководством города. Там были отряды даже из Осетии! Зачем нужно было через всю страну тащить в Петербург осетинский ОМОН? Я ответственно заявляю: когда сюда пришлют кадыровский ОМОН, в России начнется гражданская война.
— Но Матвиенко выражала готовность пойти на диалог с организаторами.
— Да, а через своего пресс-секретаря передала: «С Гуляевым и с Дмитриевым говорить не буду». Резник, конечно, на это ответил, что без Гуляева он не пойдет. Если она хочет говорить с карманной оппозицией, пусть общается с Федоровым (КПРФ) и Волчеком(ЛДПР) из ЗакСа.
— Значит, эта инициатива развития не получила?
— Мы готовы, я по-прежнему готов. Мы не про побои свои собираемся говорить, а про то, что творится в городе, про нерешенные проблемы, которые выводят людей на улицу. Каждый день по телевизору объявляют: начата очередная уплотнительная застройка, вырубают сквер, люди снова волнуются. Если вы хотите пополнять ряды несогласных, продолжайте действовать точно также. Или все-таки нужно прислушиваться к голосу оппозиции. Я понимаю, когда я был депутатом, слушать не хотели, от моих запросов отделывались отписками, избегали легального политического диалога. Ну что ж, давайте общаться через улицу, я готов к этому и не собираюсь уходить в подполье зализывать раны.
— Перечислите в двух словах лозунги и программы, прозвучавшие на митинге.
— В двух словах невозможно рассказать о том, какую альтернативу мы предлагаем. Реформу отношений общества и власти.
— Основной акцент делался на насущных проблемах города или глобальном видении ситуации в стране?
— Все насущные проблемы страны проистекают оттого, что нет главного — диалога власти и общества, нет реального разделения властей, нет судебной защиты прав человека. Когда на губернатора невозможно найти управы в суде, а прокуратура, которая должна быть независимой, не оказывает защиты. Когда людей лишают возможности выбирать депутата, которому они доверяют. Когда избиратель видит, что Законодательное Собрание практически легло под исполнительную власть и штампует законы, которые спускаются из Смольного, но не может на это никак повлиять. Потому что сегодня партийное Законодательное Собрание может практически не отчитываться перед гражданами, депутаты даже могут не вести приема. Нет ответственности власти перед обществом, нет взаимной связи. Из-за этого, собственно, и происходят конфликты. Хорошо, на площади Мужества удалось кое-как отстоять от Блин-дональдса и других торговых фирм площадку. Но это же абсурд: вице-премьер Иванов возмущается тем, что в Эстонии тревожат прах наших воинов, и требует, чтобы мы не покупали эстонские шпроты, а в Петербурге Матвиенко дает разрешение на застройку площади, где в блокаду стояла часовня и рядом хоронили детей! Там стоит закладной камень, что на этом месте будет воздвигнут памятник детям блокады. И на этом месте собираются строить развлекательный комплекс. Это ли не кощунство и не двойные стандарты?! Пока удалось отстоять, но я не верю, что вопрос окончательно закрыт. А сколько таких споров по всему городу? Вице-«приемник» Иванов нас просто за «лохов ушастых» похоже держит, призывая граждан не брать эстонские шпроты, призвал бы лучше сына Валентины Матвиенко не покупать эстонские острова и не строить на них элитное жилье.
— У Вас есть готовые сценарии по изменению сложившегося положения дел?
— Да. Можно решать какие-то конкретные вопросы, запрещать строительство и т.п., но необходимо менять систему отношений власти и общества. Мы предлагаем политическую реформу, которая заключается в усилении роли городского парламента, сокращении полномочий губернатора, передаче части полномочий губернатора кабинету министров, премьер-министру правительства города. Это моя старая идея, которую я вынашивал еще с 2004 года — структурная реформа правительства Санкт-Петербурга, укрупнение районных администраций до 5-6 префектур. Реформа муниципальной власти. Сегодня муниципальное самоуправление ничтожно слабо, оно не влияет ни на градостроительные проблемы, ни на проблемы земельных отношений, ни на вопросы жизни граждан района. Практически никто не знает своих муниципальных депутатов, да они и не влияют ни на что. Делят маленький бюджет, скамейки во дворах ставят, еще какую-то ерунду. А они должны решать насущные проблемы. Поэтому мой проект реформы местного самоуправления предполагал двухуровневую систему самоуправления, укрупнения муниципальной власти до уровня районов, с тем, чтобы муниципальные советы избирали главу района, ответственного перед муниципальным советом, принимали бюджет района, контролировали расходы, взяли на себя вопросы здравоохранения, градоустройства, земельных отношений. То есть полностью были бы хозяевами на своей земле. Тогда не возникало бы вопросов, не бегали бы с каждой дворовой площадкой к губернатору, а шли бы к своему районному начальству. Одно проистекает из другого, городу нужна муниципальная, территориальная, структурная реформы.
— Но если какая-то торговая корпорация покупает правительство города, что ей мешает купить управление муниципалитетом?
— Во-первых, когда глава района ответственен перед депутатами, какой-то группой людей, его сложнее купить. Одного человека всегда купить легче, чем группу. Тогда есть возможность влиять на своего депутата. Почему ты принял такое решение? — Мы тебя отзовем, добьемся твоего увольнения, импичмента.
Я понимаю, что районные советы — это не идеальная формула, поэтому мы и собираемся делать двухуровневую систему еще на первом этапе.
— Вы тесно сотрудничаете со средним бизнесом, надеетесь увидеть его гарантом эффективности местного самоуправления?
— Малый и средний бизнес сегодня, скажем так, выпал из сферы заинтересованности правительства, потому что с них тяжело брать «чиновничий налог», получать откаты, их очень много и они разбросаны. Проще с какого-нибудь торгового комплекса взять мзду, чем с тысячи ларьков. Поэтому, наверное, для правительства города малый бизнес неинтересен, с ними тяжело, нужно возиться. Их общипывают всякие службы, от противопожарной до милицейской, но до верха ничего не доходит. А средний и малый бизнес — это основа и опора естественного экономического развития страны, да и гражданского общества.
— Вы говорите о городских проблемах, но Марши несогласных прошли уже в нескольких городах. Это стало явлением государственного масштаба. Вы, в свою очередь, участвовали в нижегородском выступлении…
— Нет, я не смог там быть.
— Но собирались?
— Да.
— Значит, у Вас есть стремление оказать влияние на политику страны в целом?
— Да. Сегодня на примере Санкт-Петербурга мы хотим отработать и предложить людям кальку, которую можно будет эффективно использовать везде. Ничто не мешает нам готовить парламентскую реформу на уровне всей страны. Она необходима.
— Вы считаете, что лидеры Марша несогласных, представляющие столь разные политические направления, могли бы создать сейчас альтернативное правительство, альтернативную Думу? Они готовы к этому?
— Вполне! Что, разве Касьянов не сможет возглавить правительство? Он успешно командовал им в течение нескольких лет. Он вполне сложившийся премьер-министр.
— На Ваш взгляд, это была бы достойная альтернатива тому, что мы имеем сегодня?
— Свято место пусто не бывает. Если взять лидеров «Другой России» — это небольшая группа людей, которая пытается запустить механизм политической реформы. На самом деле, мы знаем множество достойных людей в стране, и в оппозиции, и не в оппозиции, которые являются специалистами в своих областях. Взять того же Виктора Геращенко — экс-председателя Центробанка и депутата Государственной Думы, он был даже, кажется, председателем какого-то комитета. Я считаю, на данный момент, это крупнейший специалист в области финансовых отношений. Взять опыт того же Андрея Илларионова, найти Болдырева Юрия Юрьевича… Есть люди, которые могут сформировать успешное правительство, есть, кого двигать в Государственную Думу. Нужно создать условия, чтобы выборы были честными и справедливыми, чтобы к участию в них были допущены все политические партии, нужно менять избирательное законодательство в сторону либерализма, чтобы оно не нарушало ни пассивные, ни активные права граждан. Сегодня выборы законодательно загнаны в прокрустово ложе партийных установок, административного ресурса, давления олигархов и просто лоббистов, которые покупают места в Думе для решения своих задач. Это что — подлинное народовластие?
— А какое подлинное?
— Подлинное было в конце 80-х годов, когда проходил первый съезд совета народных депутатов СССР, честно избранных. Когда в политику пошли новые люди, новые имена, новые лица. Когда мы узнали множество людей, которые пришли из науки, кооперативного бизнеса, школ, были выдвинуты коллегами по работе… Это была абсолютно новая ситуация, это был совершенно демократический съезд… Тогда в спорах, да, жарких спорах, но принимались реальные решения. Это была власть по-настоящему ответственная перед народом.
— Вы говорите о Марше несогласных как о монополии на гражданские выступления. Но в последнее время прошел ряд других публичных мероприятий: демонстрации молодежных объединений, например, «Молодой гвардии», имперские марши. Как Вы их оцениваете?
— Я не говорю, что мы пытаемся приватизировать идею построения гражданского общества с помощью Марша несогласных. Если люди действительно способны объединяться по каким-то другом принципам, ради Бога!
— Но они осознанно противопоставляют себя Вашему движению. В Москве, параллельно с Маршем несогласных, проводился Марш согласных, собравший порядка 15 000 молодежи.
— Но это же декоративная акция, которая не имеет никакого отношения к построению гражданского общества.
— А имперские марши?
— Такое же искусственное мероприятие. Быть может не напрямую проплаченное, как демонстрации нашистов и молодогвардейцев. Но, по сути, из политического нафталина были вытащены Рогозин, Дугин. Дугин хотя бы всегда был в сфере интересов Кремля и Суркова, его используют по-тихому по мере надобности. Но когда про Рогозина вспомнили, который был в жуткой опале у Кремля, он с такой радостью вышел на этот санкционированный имперский марш. Это же все было организовано в альтернативу нашему Маршу. Вот, дескать, другие у нас марши есть! Дела Кремля плохи, если они стали призывать в свою защиту призраков и зомби.
— Вы не считаете их живыми деятельными объединениями и ничего общего иметь с ними не можете?
— Если люди бегают в Кремль за согласованием резолюций своего марша, за сановным одобрением, это не оппозиция.
— Хорошо, но в Интернете часто вспоминают подробности вашей биографии: опыт работы с КГБ, получение от него наград.
— Я с КГБ, Слава Богу, никогда не работал! Ни с КГБ, ни с ФСБ! Премия моя была получена во время работы в программе «600 секунд», уже не было Советского Союза, это был 92 год, середина года. Приехали какие-то ребята из ФСК, тогда это так, кажется, называлось, в «600 секунд» и привезли иконы, которые они где-то задержали. И мы сделали репортаж, как они вернули эти иконы Церкви. После этого мне и Невзорову вручили награды за освещение этой темы. Интересная деталь: нам вручили лауреатские значки «Премия КГБ СССР в области кино и литературы», а СССР тогда уже не было. Обещали, что позже привезут дипломы, но так и не привезли.
— При нашем последнем разговоре Вы сказали, что начинаете карьеру уличного политика. Вот мы с Вами через месяц встречаемся и у Вас загипсована рука. Как это оценивать? Не боитесь, что в следующий раз я могу застать Вас уже в инвалидной коляске?
— Надеюсь, до этого не дойдет. Я больше не о себе беспокоюсь, а о людях, которые пострадали вместе со мной, с которыми мы лежим сейчас в одном отделении. Я хочу, чтобы у нас не было такого. Чтобы мои дети жили нормально, не в страхе, не думали, обо всем ли можно ли свободно говорить по телефону или нет, работает ли прослушка и наружное наблюдение, если ты мыслишь не так как власть? Я хочу построить общество, в котором каждый ограничительный шаг сопровождался бы судебным документом. Для реализации этой цели я создаю Русское Национально-освободительное Движение. Буду его регистрировать.
— В чем его необходимость?
— Объединение. Нужно ту пассионарную молодежь, которая рвется на баррикады, увлекаемая романтикой протеста, заряжать другими идеями. Что важно не по башке получить на митинге, а важно успеть чего-то добиться, важно учиться, важно думать о том, как мы будем жить дальше. Нужно разрабатывать программы защиты людей и их прав от произвола власти, нужно строить новые отношения между властью и обществом.
— Это будет городское объединение?
— Всероссийское. Русское Национально-освободительное Движение. Я хочу, чтобы люди, которые придут к нам, задумались, как улучшить демографическую ситуацию в стране, как прекратить алкоголизацию и наркотизацию населения. То, о чем Солженицын говорил как о сбережении народа. Это самое главное!
— Значит, Вы ставите перед собой цели не только объединения патриотической оппозиции, но создание каких-то созидательных проектов?
— Безусловно. От чего мы хотим освободиться? От коррупции во власти, от монопольного влияния одной партии, от несвободы СМИ, от официальной сусловско-сурковской пропагандистской лжи, прикрывающей разворовывание страны, от возможного развала страны.
Национально-освободительное движение касается всех наций и народностей, населяющих нашу Россию. Якуты, татары и чукчи, коряки и удмурты живут не лучше, чем русские, ингуши или чеченцы. Мы не говорим, что идет гражданская война, не создаем образ внешнего неприятеля. Мы хотим освободиться от внутреннего неприятеля: от коррупции, от лжи, от репрессий, от ханжества, от цинизма по отношению к людям.
— Вы будете лидером этой организации? Какой будет форма ее построения?
— Это будет общественное движение. Мы планируем провести учредительную конференцию. Если ее участники мне доверят, я возглавлю эту организацию.
— Кто еще кроме Вас станет заниматься вопросами организации этого движения?
— Я пригласил Андрея Дмитриева, лидера петербургской организации Партии, Которую Нельзя Называть, других ярких и пассионарных людей...
— Значит, костяк организации будет состоять из петербуржских политиков?
— Нет. Это будет федеральная структура и у нее будут сложившиеся федеральные лидеры. Тот же Сергей Удальцов — руководитель Авангарда Красной Молодежи, думаю, примет предложение объединиться.
— А Лимонов будет?
— Да, я уже рассказал ему о своих идеях. Перед ним сейчас стоит проблема в переформатировании организации: им запретили деятельность, название, запретят символику в ближайшее время. Нам нужно объединяться и думать уже о символике, названии. Заготовки у меня есть, но я не хочу о них рассказывать, чтобы не перехватили. Были уже случаи, когда политические бренды отнимали, регистрируя организации с таким же названием. Я хочу это зарегистрировать сам. У меня есть классная, просто суперидея по поводу названия и символики.
— Значит, название будет несколько другим, чем Вы сейчас сказали?
— Нет, оно будет называться Русское Национально-освободительное Движение…дальше кавычки.
— И от своих слов, что через год система, управляющая государством, будет демонтирована, Вы не отказываетесь?
— Нет. По той паранойи, по тому психозу, с которыми реагирует власть на попытки мирного воздействия на нее, я вижу, что это уже агония. В таком темпе они не дотянут до выборов даже тем составом, который у них есть. Они просто начнут разбегаться, как крысы с корабля.
— Скажите, какая защита у Вас есть от провокаций внутри Марша и от криминализации Марша?
— Провокаторы уже появляются на Маршах, но их отличие от участников настолько разительно, что сразу бросается в глаза. Те их плакаты, которые мы замечаем, мы убираем, но они позируют нужным журналистам в самых неожиданных местах.
— Вы не опасаетесь, что под прикрытие марша могут прийти уличные группировки или футбольные болельщики и устроить погром с грабежом?
— Опасаюсь. От этого не просто уберечься. Мы думаем, как. Сейчас уже приняли меры. Наш митинг охраняли люди из «Обороны», АКМ, национал-большевики, которые следили, чтобы не было таких провокаций.
— К АКМ, нацболам, «Обороне» вы смело поворачиваетесь спиной и исключаете от них возможность провокаций?
— Это наши партнеры по оппозиции, по коалиции. Мы садимся с ними за стол переговоров до начала любого мероприятия и абсолютно понимаем друг друга: как мы будем действовать, как выходим, с какими флагами, с какими лозунгами. От них я, естественно, подвоха не жду, и это вообще исключено, пока мы вместе.
— Фуболка с Че Гевара, одетая на Вас, это случайность?
— Относительная. Че Гевара мне симпатичен, это один из романтических героев моей юности.
— Но повторять его путь целиком Вы не хотите?
— (улыбается) Нет, до конца не хотелось бы. Хочется перевернуть мир, но с более удачным концом!
— Подведете общий итог беседе?
— То, что происходит, убеждает меня, что мы на правильном пути. Я уверен в своих силах, я уверен в своей правоте, я уверен, что правда сильнее денег, власти и грубой силы.
— А почему народу на Марше было меньше, чем в прошлый раз?
— Его было не меньше, на самом деле.
— Как же не меньше? Вы сами сказали 3 500.
— Марш — это действие, это драйв. Люди присоединяются к нему по ходу движения. Стояние на месте, конечно, не предполагает этого драйва. Честно скажу, для нас важно не количество. В любой временной отрезок историю творит пассионарная часть граждан: это может быть 10%-5%-3% от общества. Дело в том, как они воздействуют на остальных, насколько им доверяют, верят в их правоту и искренность, честность и жертвенность.
— Спасибо.
Беседовал Илья Переседов.
Опубликовано на сайте АПН «Северо-Запад».
