«Во всех человеческих делах, прежде всего, достойны изучения истоки», — считал французский историк и философ Эрнест Ренан. В самом деле, первый месяц, первые сто дней (если они не заканчиваются Ватерлоо) правления того или иного государственного деятеля практически всегда становятся объектом пристального исследования, подвергаются скрупулезному анализу. Подобная «мания происхождения» легко объяснима. За спиной счастливого победителя политической игры остались сложные поединки в схватках за обладание желанной должностью. Незадачливые соперники побеждены. Открывается блестящая возможность для реализации самых смелых идей и потаенных мыслей...
Сегодня Рамзан Кадыров не является обычным региональным лидером. Сегодня это единственный публичный политик среди глав российский регионов, а также единственный президент республики, обладающий собственной (хотя и урезанной до поры до времени) внешней политикой. Пройдя процедуру инаугурации (не уступающей по массовости церемониям вхождения в должность лидеров национальных государств), президент Чечни подписал свой первый указ. Кадыров утвердил Концепцию государственной национальной политики Чеченской республики. Разработка Концепции началась еще в 2003 году (когда проект «чеченизация» вошел в свою активную фазу). В 2007 году она стала политико-правовой реальностью.
Подобного рода Концепции разработаны как на федеральном уровне (утверждена в июне 1996 года), так и во многих субъектах России. Как правило, эти документы являются по своей сути историческим компромиссом между примордиалистским подходом (рассматривающим этнические сообщества как коллективные личности и социально-биологические явления) и конструктивизмом (для которого нация и этнос — это продукты интеллектуального конструирования, а национализм — явление гражданско-политическое). В содержательном плане региональные концепции национальной политики не представляют большого интереса. Это, как правило, набор рекомендаций «за все хорошее и против всего плохого», а также бесконечные разговоры про «гармонизацию» и «оптимизацию».
Справедливости ради надо сказать, что и российская Концепция (с которой, как под копирку списаны аналогичные региональные документы) не отличается ясностью взглядов. В ней фактически без ответа остаются ключевые понятия (нация, этнос, этничность). А российская идентичность является чем-то подчиненным по сравнению с правами не граждан опять же, а народов. Более того, в Концепции национальной политики РФ присутствуют такие сомнительные с точки зрения, как права, так и реальной политики определения, как «коренные народы», а нация отождествляется с этносом (т.е. с принципом крови).
«Российская Федерация — одно из крупнейших в мире многонациональных государств, где проживает более ста народов, каждый из которых обладает уникальными особенностями материальной и духовной культуры. Преобладающее большинство народов страны на протяжении веков сложились как этнические общности на территории России, и в этом смысле они являются коренными народами, сыгравшими историческую роль в формировании российской государственности. Благодаря объединяющей роли русского народа на территории России сохранились уникальное единство и многообразие, духовная общность и союз различных народов», — гласит федеральная Концепция российской национальной политики.
Таким образом, снова, как и в советские времена не граждане, а «нации» (так и хочется сказать «социалистические нации») выступают главными субъектами политического развития страны. Нациям (в российском варианте это — этнические нации) при таком подходе предоставляется политическая и правовая субъектность. Поскольку же в реальности и на федеральном уровне, и в регионах «национальная политика» понимается, прежде всего, как этнографическая (не зря большинство «национальных» подразделений заняты сбором информации о праздниках и торжествах различных этнических групп), то, что написано в таких Концепциях, не имеет практической значимости. Вся «гармонизация», таким образом, сводится к разговорам о том, что «у террористов нет национальности», и призывам «друзья, прекрасен наш Союз» (Советский, конечно же, где, как известно из резолюций и постановлений Съездов и Пленумов, национальный вопрос был раз и навсегда решен).
В этой связи на кадыровскую концепцию следует обратить особое внимание. Этот документ, пожалуй, единственный в России, где кальки с Российской Концепции минимальны, а вопросы идентичности обрисованы предельно четко. Более того, в отличие от российского и других региональных документов, Концепция национальной политики Чечни предлагает собственную историософию. Конечно же, речь идет не об академических штудиях по истории или философии истории. Это — тот государственный минимум, который должны знать «граждане Чечни» (именно так называет Основной закон республики 2003 года тех, кто проживает на ее территории).
Это как раз те знания, о которых пишет Марк Ферро в своем фундаментальном исследовании «Как рассказывают историю детям в разных странах мира». С этих знаний начинается идентичность любой группы. Мало кто из чеченцев (как и мало кто из русских или представителей любой этнической группы) будет специально сидеть в пыльных архивах, и заниматься источниковедческим изучением исторических источников. Это — удел историков-профессионалов. Знакомство с историей проходит, прежде всего, в ее официозном виде, который из концепций и указов транслируется в учебники и пособия.
Откуда азербайджанские дети узнают про «геноцид азербайджанцев»? Не из государственных архивов в Баку или в Гяндже. Для них главным историческим источником является Указ Президента Азербайджана Гейдара Алиева от 26 марта 1998 года. Именно в тексте этого Указа и империя Романовых, и Советский Союз рассматриваются по большей части как инструменты «армянских шовинистов» в их плане создания «Великой Армении». Результаты внедрения этой историософии уже ощутимы. Социолог из Азербайджана Сергей Румянцев в своей статье «Героический эпос и конструирование образа исторического врага» (журнал «Ab imperio», 2005, № 2) приводит любопытный пример. В смешанной русско-азербайджанской семье девочка после посещения очередного урока истории в обычной средней школе спрашивает свою русскую бабушку: «Зачем Вы давили нас танками в январе 1990 года?» Так и хочется ответить: «Потому, что так написано в школьном учебнике, принятом на основе официальных указов и концепций!» В предисловии к русскому изданию своей книги Марк Ферро написал: «Именно в вашей стране сегодня, как нигде, высоки ставки истории». В наибольшей степени эти ставки высоки на Северном Кавказе, где стараниями российской власти поощряется политический, правовой и образовательный партикуляризм.
Так какие же уроки истории мы можем извлечь из кадыровской Концепции? Во-первых, узнать, что история Чечни — это то же самое, что история чеченского этноса. Даже в Татарстане (лидере в «параде суверенитетов») в начале 1990-х гг. история региона не отождествлялась с татарской этнической историей. Отсюда и официально принятые термины «татарстанизм» и «татарстанцы».
Первая часть Концепции национальной политики Чечни так и называется: «ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ ОСОБЕННОСТИ ЧЕЧЕНСКОГО ЭТНОСА». Фактически, только чеченский народ (а не, например, «многонациональный народ Чечни»), таким образом, провозглашается главным субъектом политики в этом регионе. Из нее мы узнаем, что
«историко-культурные особенности чеченского этноса, являющегося титульной нацией в Чеченской Республике, сложились в ходе его экономических, политических, культурных и межнациональных контактов с русским народом и другими этносами. История и культура чеченцев (самоназвание нохчий) составляют часть кавказской и российской цивилизаций. Чеченская Республика (Нохчийн Республика) сформировалась как неотъемлемая часть Российской Федерации, имеющая внутреннее государственное и культурное самоопределение. Чеченский народ имеет сложную многовековую историю, исторически определившуюся территорию расселения, язык, древнюю, самобытную культуру. История чеченского народа — это история созидания и творчества, разносторонних благотворных связей и взаимовыгодного сотрудничества с другими народами. Культурные достижения чеченского народа характеризуются созданием уникальных материальных и духовных культурных ценностей: башенного комплекса, героического эпоса «Илли», богатого фольклорного, этнографического, литературного и исторического наследия, нравственно-этического и патриотического кодекса, оригинального искусства. Культурные достижения чеченцев имеют не только национальное, но и общечеловеческое значение. Непреходящей ценностью для чеченского этноса является национальный язык, образующий ядро его культуры. Сохранение и развитие его — задача первостепенной важности для настоящего и будущего народа».
Из последней фразы не понятно, идет ли речь только о чеченском народе или о «многонациональном народе РФ»? Далее:
«В борьбе с завоевателями, притязавшими на его территорию (не праздный вопрос, а кто были эти завоеватели — С.М.) чеченцы часто оказывались на грани физического исчезновения. Защищаясь от внешней агрессии, чеченцы никогда не посягали на чужие территории».
Так и хочется спросить, а как быть с Дагестаном в 1990-е гг., Курским районом Ставропольского края? И потом, не понятно, зачем использование таких категорических императивов? Если Чечня собирается быть частью Российской Федерации, то в Концепции (и официальной историософии) можно было сделать акцент на том, что нас объединяет, а не на конфликтном опыте прошлого. Вместе с тем, авторы Концепции говорят:
«Российско-чеченские взаимоотношения складывались не просто, они имеют сложную многовековую и противоречивую историю. В период царизма во многом они определялись имперской политикой завоевания и колонизации и ответным сопротивлением народа, хотя отнюдь не сводились к этому, поскольку содержали большой резерв для сотрудничества, приобщения чеченцев к передовым формам хозяйствования и образованию».
Однако какие-либо размышления о европеизации и модернизации Чечни в имперский период в историософии не присутствуют, хотя справедливости ради надо отметить, что советская образовательная политика (ликвидация безграмотности) оценивается положительно.
Вообще, ранний советский период рассматривается в Концепции в гораздо более благожелательных тонах, чем дореволюционная история. Авторы подчеркивают массовые симпатии чеченцев к большевикам и борьбе с «белоказаками». Но ни слова не говорят о трагедии терских казаков 1920 года, об их депортации и массовой гибели! А ведь для «белоказаков» Чечня тоже была их землей. Они не знали на свою беду о таком понятии, как «этническая собственность на землю». Авторы Концепции справедливо критикуют сталинско-бериевское руководство СССР за депортацию чеченцев в феврале 1944 года. Они же вполне обоснованно говорят о вкладе чеченцев и всей республики в победу над Германией. Но чувствуется избирательность в определении жертв советской власти. О чеченцах написано несколько абзацев. Но почему же ни одного о терских казаках, переживших и те же ужасы гражданской войны, коллективизации, и сталинского ГУЛАГа! Таким образом, этноцентризм существенно упрощает картину прошлого, вводит преференции в определении того, кто был жертвой, а кто палачом.
Весьма интересно и то, как в Концепции интерпретируются трагические события 1991 года. По мнению авторов Концепции,
«…совершенный в 1991 году государственный переворот в этой российской автономной республике при поддержке высшего политического руководства РСФСР, явился начальным звеном в цепи последующих трагических событий. В результате погибли десятки тысяч людей, колоссальному разрушению подверглась социально-экономическая сфера, в обществе произошла глубокая духовно-нравственная деградация, нанесен большой вред здоровью граждан».
Таким образом, главной мишенью для критики избирается российское руководство в 1991 году. Что ж, сегодня Борис Ельцин не находится больше у власти. Он не сможет ответить на подобные выпады. Ни в коей мере не оправдывая первого президента России в «чеченском вопросе», надо ради объективности сказать, что ответственность за «черный сентябрь» 1991 года в Грозном было бы справедливо разделить между российским руководством, республиканской властью и экстремистами (при этом определить суть идеологии последних). Не Ельцин же с Хасбулатовым несли на грозненских площадях лозунги: «Русские в Рязань, ингуши в Назрань, армяне в Ереван»!
Разве официальные органы власти и управления еще ЧИАССР стояли у истоков так называемого «бархатного» сепаратизма? Сам факт назначения на пост главы республиканской парторганизации этнического чеченца (до 1989 года автономию возглавляли так называемые «русские кадры») вызвал всплеск этнонационалистических настроений у «титульного этноса» и напротив, этнические опасения у русского (в равной степени армянского, ногайского) населения ЧИАССР.
Чечено-Ингушский обком КПСС и Верховный Совет автономной республики на закате «перестройки» формально не выступали за государственную независимость Чечни. Их политика первоначально была нацелена на некоторую либерализацию в сфере гуманитарного образования и культуры. Было смягчено давление на национальную интеллигенцию, а также отменена концепция «добровольного вхождения» Чечни в состав Российского государства. При этом официальные структуры ЧИАССР способствовали укоренению сепаратистских настроений и в органах республиканской власти, и в массовом сознании.
27 ноября 1990 г. Верховный Совет ЧИАССР, ведомый Завгаевым, принял «Декларацию о государственном суверенитете Чечено-Ингушской Республики». Фактом принятия ноябрьской Декларации был нарушен Основной закон РСФСР, действовавший на тот момент. Депутаты Верховного Совета автономии произвольно изменили название ЧИАССР на ЧИР (Чечено-Ингушская республика), а также отказывались от рассмотрения ЧИР в качестве автономии в составе РСФСР. ЧИР была провозглашена как суверенное государство, появившееся «в результате самоопределения» (ст.1. Декларации). Статья 4 Декларации вводила понятие «граждане ЧИР». В декларации указывалось, что даже если республика и вступит в «договорные отношения с другими республиками, государствами и союзом государств», то она все равно «сохраняет всю полноту власти на своей территории» (ст.14.).
Декларация 27 ноября 1990 года провозглашала землю Чечено-Ингушетии и ее ресурсы в качестве исключительной собственности республики. А статья 15 выдвигала политическое требование — республика подпишет Союзный договор только при условии возвращения «отторгнутого» у нее в пользу Северной Осетии Пригородного района. Таким образом, официальные власти Чечено-Ингушетии во многом сами выпустили «джина сепаратизма» из бутылки. Именно они первыми на официальном уровне политически и юридически продекларировали суверенитет Чечено-Ингушетии. Впоследствии завгаевский лозунг о готовности Чечни напрямую войти в состав «обновленного Союза ССР», а не России неоднократно воспроизводил и президент непризнанной Ичкерии Джохар Дудаев.
Чечено-Ингушский обком КПСС и республиканский Верховный Совет также способствовали возникновению неформальных общественных этнонационалистических объединений, ставших впоследствии вторым сепаратистским центром (реальным, а не аппаратно-бюрократическим). Эти объединения отличались большим политическим радикализмом и могли «озвучить» те мысли, которые республиканские власти в силу понятных причин не хотели или не могли высказать.
23—26 ноября 1990 года состоялся Первый Чеченский национальный съезд (ЧНС), поддержанный и Завгаевым. Постепенно ЧНС (и образованный на его основе Общенациональный конгресс Чеченского народа — ОКЧН) начал оттеснять официальные властные структуры с лидирующих позиций в чеченском «параде суверенитетов». Воспользовавшись поддержкой официальной власти, национал-радикалы со временем почувствовали собственную силу, вышли из-под контроля партийно-политических структур Чечено-Ингушетии.
Так стоит ли обращать все «гроздья гнева» только в сторону Москвы? Повторюсь еще раз: с Москвы образца 1991 года никто не снимает ответственности. Были сделаны существенные просчеты и в оценке личности Дудаева (тогда тоже наивно считали, что «нашим генералом» можно будет легко манипулировать), и в оценке масштабов этнонационалистического вызова в Грозном. Однако это не снимает ответственности и с чеченской интеллигенции (активно игравшей в «национальное возрождение», а потом испугавшейся собственного порождения), и с «народных масс». А кто еще, кроме народных масс может отвечать за действия своих лидеров? Как будто все немцы Дрездена были сплошь апологетами фюрера и его бесноватых соратников? К сожалению, саморефлексия не стала сильной стороной Концепции. Хотя у каждого, вероятно, свои представления, что считать силой, а что слабостью.
Во второй части Концепции «ЭТНОПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ЧЕЧЕНСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ» рассматривается такая острая проблема для Чечни, как ее моноэтнизация. По данным Датского Совета по беженцам чеченцы сегодня составляют более 96% населения республики.
«В силу стечения обстоятельств и взаимодействия целого комплекса объективных и субъективных факторов республиканского и федерального уровня, в конце ХХ в. многонациональный народ Чеченской Республики был насильно выведен из экономического, политико-правового и информационного поля России. Он стал жертвой широкомасштабных военных действий, унесших тысячи жизней, подвергших почти полному уничтожению экономику и социальную инфраструктуру республики, лишивших сотни тысяч граждан жилья и имущества, многие из которых вынуждены были переселиться в другие регионы России, ближнее и дальнее зарубежье. Одним из тяжелых последствий вооруженного конфликта и предшествовавших ему процессов, связанных с политикой национал-сепаратистов, явилось резкое нарушение исторически сложившейся национальной структуры населения республики, утрата его полнокровной полиэтничности. Если в 1989 году в ЧИАССР проживали 734 тысячи чеченцев, 163,8 тысяч ингушей, 294 тысячи русских, более 60 тысяч русскоязычных (армян, украинцев, кумыков, ногайцев, аварцев и др.), то, по переписи населения 2003 года, общая численность населения Чеченской Республики составляет 1 млн. 103,7 тыс. человек, из них 1 млн. 31, 6 тыс. чеченцев, 40,6 тыс. русских и 31,4 тыс. русскоязычных. Однако это не снижает актуальности продуманной национальной политики в Чеченской Республике, внимательного учета интересов и потребностей социокультурного развития всех национальных общностей, включая малочисленные».
Как гражданину России, мне хотелось бы получить не эвфемизмы, а развернутый ответ об этом «комплексе объективных и субъективных обстоятельств». Наверное, можно было бы описать дерусификацию и моноэтнизацию республики если не как геноцид (слишком уж эмоциональным стало это определением), то хотя бы как этнические чистки и следствие политики чеченского этнического национализма. Наверное, можно и даже необходимо было не отмалчиваться, а решительно осудить политику (и личности) Дудаева, Масхадова, Басаева, которые создали столь сложное «стечение обстоятельств» в Чечне 1990-х. Если это невозможно, то как можно утверждать, что в Чечне наступили другие времена?
Сегодня многие публицисты и историки в Чечне охотно пишут о чеченофобии в российских СМИ, о недоверии россиян к чеченцам. Об этом много слов сказано и в Концепции национальной политики Чечни. Спору нет, есть и фобии (нередко необоснованные), и недоверие (также далеко не всегда реалистическое). Но необходимо также задаться вопросом о причинах этих фобий. Было бы наивно считать их результатом почти поголовной необразованности граждан России. Не стали ли они главным следствием силы «стечения обстоятельств и взаимодействия целого комплекса объективных и субъективных факторов республиканского и федерального уровня» начала 1990-х гг., о которых в сегодняшней Чечне не могут прямо и честно сказать?
Именно отсутствие жесткой самооценки, критического анализа опыта 1991–1884 и 1996–1999 гг. в Чечне ставит под сомнение истинность фраз о том, что Чечня не отделяет себя от России, готова стать одним из ее субъектов, а руководство республики заинтересовано в возвращении русских (об этом в Концепции написано, как о насущной задаче). В самом деле, было бы, по меньшей мере, наивно считать, что русские в массовом порядке вернутся в Чечню, если в самой республике не дана предельно жесткая оценка их массового исхода оттуда. В этой связи закономерен вопрос, а должно ли Российское государство принимать ответственность за происшедшее в Чечне, включая действия военных и правоохранительных структур в 1990-е гг.? Считая Чечню неотъемлемой частью Российского государства, такие действия не просто желательны, они безальтернативны. Однако вместо серьезного и содержательного обсуждения проблем Чечни, российская власть предлагает откупиться от проблемной территории. Соглашаясь при этом на «особый режим» в республике, а также «особое понимание» ее истории. Пока же такая «особость» будет интенсивно развиваться, думать о быстрой интеграции Чечни в общероссийское социальное пространство преждевременно.
